– Зачем это тебе?
– Как зачем? Это произведение искусства. Клянусь. И Галке нравится.
– Как таможенники не отобрали?
– Я же не в руках его тащил, я спрятал.
– Куда? Ведь не иголка…
– Я одну даму попросил из нашей лаборатории. Женщин менее тщательно обыскивают. И возможностей у них больше. Физиология более… укромная…
– Ты как ребенок. Поговорим лучше о деле.
– Сейчас я кофе принесу.
На столе появились конфеты, вафли и лимон.
– Сгущенное молоко принести?
– Нет. Рассказывай.
– Чего рассказывать? Я занимаюсь моделированием химических реакций. Одно время исследовал канцерогенез асбестовой пыли…
– Ты мне скажи, рак излечим?
– Рак кожи – да.
– А рак желудка, например?
– Лидочка, полный хаос в этом деле. Миллиграмм канцерогена убивает лошадь. У любого взрослого человека на пальце этих самых канцерогенов – табун отравить можно. А я вот курю и тем не менее – жив… Дым, в свою очередь, тоже… Не записывай. Рак – щекотливая тема. Запретят твою передачу.
– Не думаю.
– Что, я с журналистами дела не имел?! Обратись к терапевту, у них благодать. Соцобязательства каждый месяц берут… Ты позвони в свою контору, согласуй.
Агапова позвонила Нине Игнатьевне. Та перепугалась.
– Лидочка, рак – слишком печально. Порождает отрицательные эмоции. Ассоциируется с небезызвестным романом. Мы ждем чего-нибудь светлого…
– Рак – это проблема номер один.
– Лидочка, не упрямьтесь. Есть негласное распоряжение.
– Что ж, – вздохнула Лида, – извините…
– Куда ты? – удивился Левин. – Посиди.
– Я, в общем-то, по делу зашла.
– Мы семь лет не виделись. Скоро Галка придет, выпьем чего-нибудь.
– Ты уж прости, не хотелось бы мне ее видеть.
Левин молчал.
– Ты счастлив, Боря?
Левин снял очки. Теперь он был похож на второгодника.
– Какое там счастье! Живу, работаю. Галка, я согласен, трудный человек. Есть в ней что-то безжизненное. Володя – хам, начитанный, развитый хам. Я все-таки доктор наук, профессор. А он говорит мне вчера: «У тебя комплекс неполноценности…»
– Но ведь ты ученый, служишь людям. Ты должен гордиться…
– Брось, Лида. Я служу Галине и этому засранцу.
– Ты просто не в форме.
Лида уже стояла на площадке.
– А помнишь, как в Новгород ездили? – спросил Левин.
– Боря, замолчи сейчас же. Все к лучшему. Ну, я пошла.
И она пошла вниз, на ходу раскрывая зонтик. Щелчок – и над головой ее утвердился пестрый, чуть вибрирующий купол.
– А как мы дыни воровали?! – закричал он в лестничный пролет…
К этому времени стемнело. В лужах плавали акварельные неоновые огни. Бледные лица прохожих казались отрешенными. Из-за поворота, качнувшись, выехал наполненный светом трамвай. Лида опустилась на деревянную скамью. Сложила зонтик. В черном стекле напротив отражалось ее усталое лицо. Кому-то протянула деньги, ей сунули билет. Всю дорогу она спала и проснулась с головной болью. К дому шла медленно, ступая в лужи. Хорошо, догадалась надеть резиновые чешские боты…
Осинские жили в соседнем подъезде. Аркадий – тренер, вечно шутит. На груди у него, под замшевой курткой, блестит секундомер. Милка где-то химию преподает.
Сын – таинственная личность. Шесть лет уклоняется от воинской повинности. Шесть лет симулирует попеременно – неврозы, язву желудка и хронический артрит. Превзошел легендарного революционера Камо. За эти годы действительно стал нервным, испортил желудок и приобрел хронический артрит. Что касается медицинских знаний, то Игорь давно оставил позади любого участкового врача. Кроме того, разбирается в джазе и свободно говорит по-английски…
В общем, человек довольно интересный, только не работает…
Лида поднялась на третий этаж. Ей вдруг неудержимо захотелось домой. Прогоняя эту мысль, нажала кнопку. Глухо залаял Милорд.
– Входи, – обрадовалась Мила Осинская, – Игорь где-то шляется. Арик на сборах в Мацесте. Познакомься, это Владимир Иванович.
Навстречу ей поднялся грузный человек лет шестидесяти. Протянул руку, назвался. С достоинством разлил коньяк. Мила включила телевизор.
– Хочешь борща?
– Нет. Я, как ни странно, выпью.
– За все хорошее, – дружелюбно произнес Владимир Иванович.
Это был широкоплечий, здоровый мужчина в красивом тонком джемпере. Лицо умеренно, но регулярно выпивающего человека. В кино так изображают отставных полковников. Прочный лоб, обыденные светлые глаза, золотые коронки.
Чокнулись, выпили.
– Ну, беседуйте, – сказала хозяйка, – а я к Воробьевым зайду на десять минут. Мне Рита кофту вяжет…
И ушла.
– Я, в общем-то, по делу, – сказала Лида.
– К вашим услугам.
– Мы готовим радиопередачу «Встреча с интересным человеком». Людмила Сергеевна кое-что о вас рассказывала… И я подумала… Мне кажется, вы интересный человек…
– Человек я самый обыкновенный, – произнес Владимир Иванович, – хотя не скрою, работу люблю и в коллективе меня уважают…
– Где вы работаете? – Лида достала блокнот.
– В Порхове имеется филиал «Красной зари». Создаем координатные АТС. Цех большой, ведущий. По итогам второго квартала добились серьезных успехов…
– Вам не скучно?
– Не понял.
– Не скучно в провинции?
– Город наш растет, благоустраивается. Новый Дом культуры, стадион, жилые массивы… Записали?
Владимир Иванович наклонил бутылку. Лида отрицательно покачала головой. Он выпил. Подцепил ускользающий маринованный гриб.
Лида, выждав, продолжала:
– Я думаю, можно быть провинциалом в столице и столичным жителем в тундре.
– Совершенно верно.
– То есть провинция – явление духовное, а не географическое.
– Вот именно. Причем снабжение у нас хорошее: мясо, рыба, овощи…
– Гастролируют столичные творческие коллективы?
– Разумеется, вплоть до Магомаева.
Владимир Иванович снова налил.
– Вы, наверное, много читаете? – спросила Лида.
– Как же без этого. Симонова уважаю. Ананьева, военные мемуары, естественно – классику: Пушкина, Лермонтова, Толстого… Последних, как известно, было три… В молодости стихи писал…
– Это интересно.
– Дай бог памяти. Вот, например… Владимир Иванович откинулся на спинку кресла:
Каждый стремится у нас быть героем,Дружно шагаем в строю,Именем Сталина землю покроем,Счастье добудем в бою…
Лида подавила разочарование.
– Трудно быть начальником цеха?
– Прямо скажу – нелегко. Тут и производственный фактор, и моральный… План, текучесть, микроклимат, отрицаловка… А главное, требовательный народ пошел. Права свои знает. Дай то, дай это… Обязанностей никаких, а прав до черта… Эх, батьки Сталина нет… Порядок был, порядок… Опоздал на минуту – под суд! А сейчас… Разболтался народ, разболтался… Сатирики, понимаешь, кругом… Эх, нету батьки…
– Значит, вы одобряете культ личности? – тихо спросила Агапова.
– Культ, культ… Культ есть и будет… Личность нужна, понимаете, личность!
Владимир Иванович разгорячился, опьянел. Теперь он жестикулировал, наваливался и размахивал вилкой.
– Жизнь я нелегкую прожил. Всякое бывало. Низко падал, высоко залетал… Я ведь, между нами, был женат…
– Почему – между нами? – удивилась Лида.
– На племяннице Якира, – шепотом добавил Владимир Иванович.
– Якира? Того самого?
– Ну. Ребенок был у нас. Мальчишка…
– И где они сейчас?
– Не знаю. Потерял из виду. В тридцать девятом году…
Владимир Иванович замолчал, ушел в себя.
Долго Лида ждала, потом, волнуясь, краснея, спросила:
– То есть как это – потерял из виду? Как можно потерять из виду свою жену? Как можно потерять из виду собственного ребенка?
– Время было суровое, Лидочка, грозовое, суровое время. Семьи рушились, вековые устои рушились…
– При чем тут вековые устои?! – неожиданно крикнула Лида. – Я не маленькая. И все знаю. Якира арестовали, и вы подло бросили жену с ребенком. Вы… Вы… Вы – неинтересный человек!
– Я попросил бы, – сказал Владимир Иванович, – я попросил бы… Такими словами не бросаются…
И затем уже более миролюбиво:
– Ведите себя поскромнее, Лидочка, поскромнее, поскромнее…
Милорд приподнял голову.
Лида уже не слушала. Вскочила, сорвала курточку в прихожей и хлопнула дверью.
На лестнице было тихо и холодно. Тенью пронеслась невидимая кошка. Запах жареной рыбы наводил тоску.
Лида спустилась вниз и пошла через двор. Влажные сумерки прятались за гаражами и около мусорных баков. Темнели и поскрипывали ветки убогого сквера. На снегу валялся деревянный конь.
Лида заглянула в почтовый ящик, достала «Экономическую газету». Поднялась и отворила дверь. В комнате мужа гудел телевизор. На вешалке алело Танино демисезонное пальто. Лида разделась, кинула перчатки на зеркальный столик.
В уборную, едва поздоровавшись, скользнул молодой человек. Грязноватые локоны его были перевязаны коричневым сапожным шнурком. Плюшевые брюки ниспадали, как шлейф.
