про «мойте руки перед едой». Таким все надо в стишках и с картинками.
— Каким «таким»? — рассердился старец. — Слезь!
Чуть было не сказал «брысь» и за это отвесил подзатыльник. Потому что рука сама потянулась — то ли почесать за ухом, то ли пригладить вихры.
Келейник спрыгнул на пол и тут же привычно ссутулился.
— Не смей возноситься! Ничем ты не лучше этого…
— Иоанна, — подсказал келейник.
— Иоанна. Иди отсюда. И Ваську не пускай: проповедь писать буду. Про чистые помыслы. И одежды.
Келейник испарился, а старец еще постоял, глядя на дверь, тряхнул головой и уселся за проповедь. Но писалось почему-то про борьбу с искушениями. Тут ему было что сказать, как любому святому.
За дверью препирались келейник с Васей, тикали напольные — в рост человека — часы, проповедь получалась вдохновенной и грозной. Главное — не отвлекаться, не думать, зачем здесь этот Кирилл из полиции. Сам приехал или по службе? Тоже вот искушение… И не знаешь, что с ним делать: выгнать? поговорить? Что?
— Берешь доску и несешь вон туда, в угол, понял?
Яков послушно кивнул.
— А можно мне какие-нибудь перчатки?
Серега остановился, почуяв новый повод потыкать мальчишку. Почему-то тот ему не нравился.
Семеныч немедленно уселся прямо в траву. Все использовали любую возможность передохнуть, а тут как раз куда-то унесло надсмотрщика. Кирилл прислонился плечом к будке, которую они курочили, посматривая, не идет ли кто, и только Александр изображал деятельность, уныло таскаясь к забору и обратно.
— Какие перчатки?
— Для рук, — пояснил Яков, протягивая свои белые аккуратные ладони.
— Яшенька, — завелся Серега, — ты тут у кого-нибудь видишь перчатки?
— А у него?
Яков кивнул на бродившего с куском фанеры Александра.
— А ему невеста привозит, — сообщил Семеныч, хихикая.
Действительно, рыжая невеста приезжала каждый третий день, вытаскивала жениха за ворота и по часу миловалась с ним в машине. В келью Александр возвращался счастливый, мечтательный, с пакетами, из которых доставал чистую одежду, постельное белье и, что особенно бесило Серегу, всякие кремчики-масочки и шампуньки.
«Лучше бы жратвы привезла», — как-то выступил он. Александр демонстративно отпил воды из пятилитровой канистры и умелся на улицу с полотенцем и косметичкой.
— Вот у тебя есть невеста? — не унимался Серега. — Нет? Значит, проживешь без перчаток.
— Я не могу, — озабоченно нахмурился Яков. — Мне надо руки беречь.
— Это почему? Ты у нас что, скрипач-виртуоз?
— Ага. Только не виртуоз. Просто скрипач.
— Ну надо же! Эй, Саня! Сань, хватит бродить, как хомяк по клетке. Иди сюда!
Александр подошел. Фанерку свою он так и не бросил, Кириллу показалось, даже перехватил поудобнее.
— Чего надо?
— А ты что грубый такой? Я вот тебя обрадовать хотел. У нас тут еще один артист образовался. Коллега твой.
Александр обернулся, едва не заехав фанеркой Сереге в живот.
— Здравствуйте, Александр Сергеевич! — затараторил мальчишка. — Вы меня помните? На дне города… Вы тогда с нами, в филармонии…
— Вторая скрипка? — припомнил Александр.
— Ага!
— Такой молодой и уже алкоголик.
Александр сунул Якову в руки свою фанерку, подобрал кусок доски и пошел к забору. Ребенок остался хлопать глазами.
— Я не алкоголик… Я…
— Работаем! — скомандовал Кирилл, заметив спешащего к ним дежурного.
Семеныч подхватил ломик, Серега загремел топором по доскам, Кирилл поволок по земле кусок отломанного крыльца. Передышка закончилась.
Собак, значит, на ночь, спускают? Ай да скит святой! Ай да старец! Зря, конечно, полез, но сколько можно ждать у моря погоды? Он тут девятый день, а старца только дважды издали видел. Братья тоже не особо разговорчивы, да и как их расспросишь? Если насторожатся — сразу из монастыря выкинут. И хорошо если живого. Нет, всерьез Кирилл за себя не боялся: какой дурак будет убивать полицейского? Только если он наткнется на старца с присными, зарывающих трупы, тогда могут. Но пока кругом божья благодать и сплошные доски. Они уже стояли перед глазами, стоило Кириллу улечься в кровать. Хотя… Вон, соседи выгребные ямы чистят. От них даже в церкви все норовили подальше встать, и ладан не помогал. Так что доски — еще ничего, нормальное послушание.
В кустах рядом с крыльцом кто-то разговаривал. Ну-ка, ну-ка, что это за ночная жизнь?
— Какого хрена ты тут забыл, скрипач сопливый?
Ух ты, а Александр у нас и так умеет? Когда на него наезжают, значит, отмалчивается, а на ребенка можно бычить? Ай-яй-яй, Сашенька, как некрасиво.
— Мама привезла, — доверчиво отозвался Яков.
Ты гляди, Кирилл думал ребенка спасать, а ребенок спокоен, как дома.
— Весь ее коньяк выпил? — с издевкой хмыкнул Александр. — Или ты наркоша?
— Я… нет, я…
— Ну?
— У меня рак. Недавно нашли. Ну и… вот.
Господи, ужас какой. В шестнадцать лет. И что он здесь…
— И что ты здесь забыл?
— Старец же.
— Старец? — издевался Александр. — Может, он над тобой молитвы читал? Руки возлагал? Зельем поил? Ты здесь сколько уже, а его видел вообще?
— Нет.
— Значит так! — голос Александра стал угрожающим, и Кирилл на всякий случай подобрался. — Завтра автобус с паломниками придет, чтобы собрал свои шмотки и — домой. Увижу на ужине — руки переломаю! Понял?
— А-а…
— Что за народ, блядь! Лечиться надо у докторов, а не здесь говно таскать, пока поздно станет! Ты меня понял? Домой, мать — нахуй, сам — в больничку! Дебил малолетний, откуда вы беретесь такие вообще!
Тут Кирилл был с Александром полностью солидарен. Вот только бушевал бы потише, еще поднимет дежурного, а они тут хором режим нарушают. Как бы на выгребные ямы не перевели.
— Понял?
— А у меня денег нет.
— Твою мать! — простонал Александр. — Спать пошли, завтра выдам. И чтобы…
— Я понял, — тихо ответил Яков. — Спасибо вам.
— Нахуй, — буркнул Александр.
