Рогов попытался спорить:
— Не, не скажь так, Гриша. Может, и в самом деле у нас янтаря много. Да не такого. Ты взгляни только, цвет-то какой, цвет...
— Тильки й того, — согласился боцман, невольно любуясь золотистым ожерельем, освещенным лучами солнца.
Рогов, ободренный словами друга, продолжал:
— Да разве только цвет? Ты посмотри на отделку: что ни бусинка, то шедевр. Нет, как ни говори — редкая работа.
Боцман пожал плечами:
— Одно слово — музейная вещица. Да тильки не думаю, що твоя Анна зрадие такому подарунку...
Василий обиделся. Он бережно завернул ожерелье в бумагу и спрятал в ящик стола.
Разговор с боцманом расстроил Рогова. Он жалел, что поддался искушению и необдуманно израсходовал значительную часть жалования на пустяковую вещь.
Тая в душе надежду, что суждение боцмана будет опровергнуто, кок показал свою покупку другим членам команды.
Но все, кому пришлось увидеть ожерелье, будто сговорившись, придерживались мнения Годыны.
А старший помощник Кочетков, покачав головой, заметил:
— Уж лучше бы вы, Василий Потапыч, в подарок супруге зонтик какой купили или веер, что ли. Ну какая от ожерелья этого польза?
И Рогов впал в уныние. До боли жаль потраченных денег, а впереди, как ему уже казалось, предстоял неприятный разговор с Анечкой.
Ну в самом деле: почему он не купил хотя бы зонтик — большой, яркий, вычурной японской работы?
А «Восток», раскачиваясь на океанской зыби, полным ходом шел к берегам Родины....
6
Спустя час после того, как самолет приземлился на Сингапурском аэродроме, капитан Фостер сидел в кабинете шефа полиции Говарда.
Высушенный тропическим солнцем англичанин докладывал развалившемуся в кресле американцу:
— Сразу после получения вашей радиограммы, мы приступили к поискам. Установлено, что матрос Свенсон убит неподалеку от ночного бара «Три креста». Его владелец, ирландец О’Келли показал, что подозревает в преступлении одноглазого Джима.
— Кого? — перебил Фостер.
— Одноглазого Джима, сэр. Известный сутенер и грабитель. Однако, по нашим сведениям, в «делах» прежде замешан не был.
— Вы задержали его?
— Конечно, сэр. Это удалось сделать без труда. Кривой Джим был арестован вчера ночью в кабаре Мартиника. Он...
— Пытался сопротивляться?
— Нет, сэр. Он категорически отрицает участие в убийстве.
— Тогда почему О’Келли его подозревает? — наливая в стакан воду из сифона, спросил американец.
— Ирландец говорит, что одноглазый и его друг Чарли Тайгер были в баре, когда туда зашел Свенсон.
— Дальше?
— И что они вышли вслед за ним.
— Ясно, — со стуком поставил стакан Фостер. — Где я могу увидеться с этим... кривым?
— Он здесь, сэр, — с готовностью отозвался глава сингапурской полиции. — Мы знали, что он заинтересует вас...
— Прикажите привести, — перебил капитан.
Говард кивнул и снял телефонную трубку:
— Одноглазого Джима — ко мне.
Вскоре за дверью раздался топот ног. Двое дюжих полицейских ввели в кабинет арестованного.
Кривой Джим держался спокойно, со своеобразным достоинством и с присущей ему наглостью.
В просторном кабинете, окна которого были завешаны бамбуковыми жалюзи, царил полумрак.
Но это не помешало Джиму сразу разглядеть сидевшего в кресле Фостера.
Смекнув, что это, должно быть, важная птица, если сам начальник полиции стоит перед ним навытяжку, Кривой Джим остановился перед американцем.
Фостер жестом приказал конвоирам удалиться. Потом взглянул на Говарда:
— Я хотел бы...
— Ясно, сэр, — наклонил голову англичанин и вышел из кабинета.
Несколько минут они смотрели друг на друга — сутуловатый, в изодранной рубахе, со всклокоченными волосами преступник и самодовольный, гладко выбритый американец.
— Итак?
Одноглазый сделал вид, что не понял...
— Я спрашиваю, — повысил голос американец, — при каких обстоятельствах ты убил матроса?
— Что вы, сэр, — развел руками Джим.
Фостер поморщился:
— Не люблю комедий...
— Как бог свят, сэр, я тут ни при чем.
Вытянутое, с резкими чертами лицо американца приняло жестокое выражение:
— Слушай, ты, — приглушенным голосом произнес он, — мне некогда с тобой возиться. Если через пять минут не скажешь все — прикажу немедленно повесить.
По выражению лица, по тону голоса собеседника Кривой понял, что тот не шутит.
Было ясно, что дверца ловушки захлопнулась. В любом случае ему грозит смерть — признается или скроет правду.
Фостер словно угадал мысли стоявшего перед ним человека.
— А если признаешься...
— Да, сэр? — с надеждой в голосе спросил одноглазый.
— Отпущу на все четыре стороны, — сказал американец.
Такой оборот дела, несомненно, удивил Джима.
Что хочет от него этот странный человек?
Понятно, преступник не мог знать ход мыслей американца. Для Фостера было абсолютно необходимо найти след исчезнувшего ожерелья. И какой ценой — безразлично. В игре, которую он вел, одноглазый был слишком незначительной пешкой...
Пять минут прошли незаметно. Фостер взглянул на часы и потянулся к звонку.
— Одну минуту, сэр, — взмолился Джим. — Я все скажу, истинный бог, все...
Рука американца повисла над кнопкой...
— Видите ли, сэр, этого матроса мы приняли за богатого иностранца, ну, и...
— Чем? — коротко спросил Фостер.
— Ножом, сэр... В спину.
— А потом?
— Потом обыскали, и...
Американец подался вперед:
— И?
— ...и нашли совсем немного денег... сущие пустяки.
— Больше ничего?
Одноглазый потер лоб:
— Дай бог памяти, сэр... Ах, да! У него были карманные часы.
— И все? — с угрозой в голосе спросил Фостер.
— Одну минуту, сэр. Чуть не позабыл: у него было еще какое-то ожерелье.
— Ожерелье? — переспросил Фостер.
— Точно так, сэр, — испуганно подтвердил убийца. — Ожерелье. Добро бы ценное какое, а то так, вроде четок...
Американец вскочил:
— Куда ты его дел?
— С вашего разрешения, сэр, продал. В ту же ночь.
— Кому?
— Китайцу Ли Чану. Антиквару.
Фостер приблизился вплотную к одноглазому:
— Ты можешь разыскать его?
— В любое время, сэр. Днем и ночью, — с готовностью отозвался Джим.
Фостер позвонил...
— Машину. Немедленно, — бросил он вошедшему Говарду. — А этого, — указал он на Джима, — беру с собой.
Англичанин приподнял бровь, однако не сказал ничего. В его положении не следовало задавать вопросов высокопоставленному сотруднику разведки дружественной державы.
7
С утра Ли Чан был в прекрасном настроении. Главное, потому, что покончил с терзавшими его сомнениями.
После долгих и мучительных раздумий он решил, наконец, продать свою лавочку и уехать в Китай.
И от сознания, что скоро он станет полноправным гражданином великой родины, все существо Ли Чана наполнилось гордостью.
Он даже изменился внешне: походка сделалась степенной, а на лице появился отпечаток чувства собственного достоинства.
Мысленно он уже порвал с этой страной — со страной, где владычествуют англичане, где каждый цветной для них раб.
— И почему я так долго колебался? — удивлялся Ли Чан.
Он сновал по лавке, мурлыча под нос старинную песенку о влюбленной розе, приводил в порядок расставленный на полках товар.
Всякому ясно, что при продаже имущество должно быть показано с наилучшей стороны.
Тем более, что лавку Ли Чан намеревался продать не откладывая.
Увлеченный своим занятием, антиквар не заметил, как у входа остановился черный автомобиль. И только когда в лавку вошел высокий мужчина в светлом костюме, китаец обернулся.
Сначала он подумал, что это — богатый иностранец, и даже в душе порадовался удаче. Сейчас он предложит ему великолепный черепаховый панцирь или статуэтку Конфуция, одну из тех, что так мастерски изготовляет старый Фу Чен.
Но взглянув на лицо посетителя, китаец почуял недоброе.
Нахмурив брови, Фостер отрывисто спросил:
— Ты — Ли Чан?
— Это мое имя, господин, — поклонился антиквар.
— Ты знаешь Кривого Джима?
Теперь Ли Чан встревожился. Наверное, полиция пронюхала о проделках одноглазого, и, пожалуй, чего доброго, он признался, куда сбывал краденые вещи.
Но надо было отвечать на вопрос. И антиквар с дрожью в голосе сказал:
— Этот человек мне известен, господин.
— Ты купил у него янтарное ожерелье?
Ли Чан припомнил ночной визит одноглазого и тотчас же ответил:
— Да, господин.
— Где оно?
— Продал, господин, на другой день.
Лицо американца побагровело:
