Незнакомец любезно улыбнулся и кивнул. До Грэма донесся тонкий аромат какого-то неброского бриолина. Четко очерченный волевой подбородок гостя сильно выдавался вперед.
— Меня зовут де Мейстер. Реджинальд де Мейстер, — произнес он хорошо поставленным голосом.
Грэм был потрясен до глубины души и услышал, как в ней что-то дзенькнуло.
— Эгхм, — прохрипел он.
— Прошу прощения?
Грэм пришел в себя.
— Я сказал «эгхм», короткое кодовое слово, которое означает «какой именно де Мейстер».
— Тот самый, — услужливо пояснил де Мейстер.
— Герой моих детективов? Сыщик?
Де Мейстер уселся, не дожидаясь приглашения, и на его породистом лице застыло выражение любезной скуки, столь высоко ценимое в высшем свете. Он закурил турецкую сигарету, в которой Грэм тотчас же узнал любимую марку своего героя, предварительно медленно и осторожно постучав ею по тыльной стороне ладони — еще один фирменный жест.
— Совершенно верно, старина, — сказал де Мейстер. — Это и в самом деле страшно смешно. Наверное, я действительно герой твоих детективов, но давай не будем сейчас об этом. Эго неудобно.
— Эгхм, — повторил Грэм еще раз вместо ответа.
Он лихорадочно перебирал в уме возможные варианты. Ничего такого он — к сожалению — не пил, следовательно, пьян быть не мог. У него был луженый желудок, перегреваться он тоже не перегревался, так что галлюцинации также исключались. Ему никогда не снились сны, а его фантазия — как и полагается ценному имуществу — находилась под строгим контролем. И поскольку его, как и всех писателей, повсеместно считали наполовину чокнутым, о безумии не могло быть и речи.
Оставался единственный вариант: Мейстера нет и быть не может, и Грэм вздохнул с облегчением. Что это за автор, если он не постиг в совершенстве высокое искусство при написании книги закрывать глаза на то, что чего-то нет и быть не может?
— У меня тут где-то завалялась моя последняя книга, — проговорил он как ни в чем не бывало. — Будь так добр, припомни свою страницу и возвращайся на нее обратно. Я человек занятой, и, бог свидетель, ты и без того успел изрядно мне надоесть за то время, что я сочиняю всю эту чепуху о твоих похождениях.
— Но я здесь по делу, приятель. Сначала мне нужно заключить с тобой дружеское соглашение. Мое положение становится чертовски неудобным.
— Послушай, ты понимаешь, что отрываешь меня от дел? Я не имею обыкновения беседовать с вымышленными персонажами. Как правило, я не вожу с ними дружбу. Кроме того, разве мама не говорила тебе в детстве, что тебя не существует?
— Дорогой друг, я существовал всегда. Существование — такая субъективная штука. Все, что представляется существующим, существует. К примеру, я существовал в твоем воображении с тех самых пор, как ты меня выдумал.
Грэм поежился.
— Вот я и хотел бы знать, что ты делаешь вне моего воображения? Что, тесновато стало? Развернуться негде?
— Нет, отнюдь. Воображение как воображение, неплохое в своем роде, но я обрел более реальное существование только с сегодняшнего дня, ну и воспользовался подвернувшейся возможностью лично обратиться к тебе с уже упомянутым деловым предложением. Видишь ли, та тощая сентиментальная дама из твоего кружка...
— Из какого кружка? — задал бессмысленный вопрос Грэм.
На самом деле он уже понял все с ужасающей ясностью.
— Из того, на котором ты произносил речь, — тут де Мейстер тоже поежился, — о роли детектива. Она верит в мое существование, значит, я существую.
Он докурил и небрежным движением загасил сигарету.
— Железная логика, — заявил Грэм. — Ну, выкладывай, что тебе от меня нужно, и мой ответ будет «нет».
— Отдаешь ли ты себе отчет, старина, что, если ты прекратишь писать романы о де Мейстере, я стану скучным призраком, как и все вышедшие в тираж вымышленные сыщики? Мне останется лишь бродить в сером тумане между явью и небытием вместе с Холмсом, Лекококом и Дюпеном[1].
— А что, я не против. Туда тебе и дорога.
Взгляд глаз Реджинальда де Мейстера стал ледяным, и Грэму внезапно вспомнился один эпизод со сто двадцать третьей страницы «Дела о разбитой пепельнице».
«Взгляд его, до сих пор ленивый и рассеянный, вдруг стал острым, глаза превратились в два озерца голубого льда и впились в дворецкого, и тот со сдавленным криком отшатнулся».
По всей видимости, де Мейстер не утратил ни одного из своих качеств, которыми обладал в романах.
Грэм со сдавленным криком отшатнулся.
— В твоих же собственных интересах, чтобы детективы о де Мейстере продолжали выходить. Ты меня понял?
Грэм взял себя в руки и слабо возмутился.
— Эй, постой-ка. Что-то ты совсем от рук отбился! Не забывай, я в каком-то смысле твой отец. Да. Твой литературный отец. Ты не можешь предъявлять ультиматумы и угрожать мне. Дети так себя не ведут. Ты должен относиться ко мне с сыновней почтительностью и любовью.
— И еще кое-что, — не поведя и ухом, продолжал де Мейстер. — Нужно как-то исправлять ситуацию с Летицией Рейнольдс. Это уже начинает мне надоедать.
— Ну, не глупи. Всем известно, что мои любовные сцены таят в себе бездну страсти и нежности, каких не встретишь на страницах даже одного детективного романа из тысячи. Подожди, сейчас покажу тебе рецензии. Пожалуйста, можешь пытаться руководить моими действиями, я не возражаю, но черт меня побери, если я позволю тебе критиковать мои романы.
— К дьяволу рецензии. Терпеть не могу нежность и всю эту прочую шелуху. Я на протяжении вот уже пяти романов волочусь за этой неприступной дамой и веду себя как полный болван. Пора положить этому конец.
— И каким же образом?
— В следующей же книге я должен на ней жениться. Ну или в крайнем случае сделать ее своей любовницей, всеми уважаемой и респектабельной. Да, и прекрати делать из меня такого джентльмена по отношению к дамам. Сейчас не времена королевы Виктории, старина, а я всего лишь человек.
— Нет уж! — заявил Грэм. — К твоему последнему утверждению это тоже относится.
Взгляд де Мейстера стал язвительным.
— Право же, старина, для писателя ты проявляешь просто возмутительное равнодушие к благополучию персонажа, который столько лет тебя кормил.
Грэм картинно задохнулся.
— Кормил? Меня? Иными словами, ты хочешь сказать, что мои серьезные романы никто и покупать не станет, да? Ну, погоди у меня. Я не стану писать еще один роман о де Мейстере даже за миллион долларов. Даже за пятьдесят процентов авторских и все права на экранизацию.
Де Мейстер нахмурился и произнес слова, которые звучали для многочисленных преступников как глас судьбы:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
