— Дайте платок барону…
— Какой, черт возьми, платок? Салфетку и ту половой на выходе отобрал!
— Пусть рыдает в ваш мундир.
— Бежецкий, подставьте плаксе правое плечо — у вас там погон сухой. Это будет по-христиански…
— Возьмите, сударь, — серебряным колокольчиком прозвенел над ухом Александра ангельский голос. — Он чистый, возьмите же…
Александр обернулся и обмер: позади него стояла девушка такой красоты, какой просто не может быть у существа из плоти и крови. И это небесное создание ручкой, затянутой в полупрозрачную кружевную перчатку, протягивало ему невесомый платочек. На какой-то миг пальцы молодых людей соприкоснулись и…
— Очнись, Саша! — Бекбулатов похлопал по плечу друга, неотрывно глядевшего вслед отъезжающему «Руссо-Балту». — Эта птичка не для нашего курятника. Скрепи сердце и вернись на грешную землю.
— Я ее знаю, — пробасил могучий Ардабьев. — Это дочь товарища железнодорожного министра Головнина. Настенька. Пардон, Анастасия Александровна.
— Только не говорите, мон шер, что вас с ней что-то связывает! — подколол великана Бекбулатов, деликатно подергал намертво зажатую в руке друга кружевную тряпицу и, поняв, что извлечь ее невозможно, отступился. — Я готов поверить во все, что угодно, вплоть до вашего родства с королем Швеции… А что такого, господа? Викинги легко добирались до родины нашего Гаргантюа![3]
Но в такую невероятную возможность…
— Вовсе нет, господа, — засмущался силач. — Просто одно лето папенька снимал дачу под Гельсингфорсом неподалеку от их дачи и…
— Так ты, Леонид, своими глазами видел сию нимфу загорающей? Или даже купающейся? Не томи, расскажи, как она! Мы все внимание! Право же, господа, давайте попросим!
— Нам было по десять лет, балбес, — надулся простодушный Ардабьев.
— А это ничего не меняет! На Востоке в этом возрасте девушка уже может выйти замуж. Да-да, Леонид. Это непреложный факт. Не томи, как она?
— Ты иногда просто несносен, Володя, — досадливо махнул рукой поручик и грузно уселся в автомобиль, качнувшийся под его весом.
Гусар тут же потерял интерес к этой истории, тем более что в своих шуточках и подколках он знал меру, а его лучший друг смотрел вслед давно скрывшемуся авто, уносящему красавицу, ТАКИМИ глазами.
— Так мы едем к цыганам, господа?
Юные офицеры загомонили и принялись рассаживаться по терпеливо ожидавшим экипажам. Остался стоять один лишь Бежецкий, так и не выпустивший из руки платочек.
— Ты едешь? — тронул его за плечо Бекбулатов. — Или как?
— Или как, Володя, — покачал головой Саша. — Вы уж без меня.
— Влюбился, — констатировал гусар. — Не могу одобрить, конечно, но… Как знаешь.
Кавалькада медленно покатила прочь, и Александр расслышал сквозь приоткрытое окно автомобиля, как голос Сальского затянул:
— Когда б имел златые горы…
— И реки полные вина… — подхватил могучий хор.
Платочек действительно был невесом и пах фиалкой…
* * *
— Право, господа, — старший унтер-офицер Ремизов, развалившись на травке, покусывал травинку, любуясь величаво проплывающими в небе облаками. — Откуда на нашу голову свалился этот Цербер?
— Цербер, Константин, страж подземного царства, — лениво поправил приятеля рядовой Чарушников, пользующийся краткими минутами отдыха, чтобы если не подремать, то хотя бы посидеть в расслабленной позе, привалившись к стволу березки спиной. — И свалиться на голову не может никак. Нашему больше подходит называться драконом.
— Дракон, Цербер… — младший унтер Рейгель, как всегда, был резок в суждениях. — Обычный Держиморда. Только что из Пажеского корпуса, вот и выслуживается, проявляет рвение.
— Я слышал, что он из Николаевского, — заметил Ремизов.
— Тем более. Значит, лучший из лучших. И здесь хочет быть таким же.
— Не получится. Здесь все лучшие из лучших.
— Ну да. Особенно ты.
— Кроме шуток, господа. К чему нам все эти экзерсисы? Марш-броски, стрельбы, десантирования… Мы гвардия или нет?
— Видишь ли, Костя, — Чарушников не желал открывать глаза ни в какую, — мы — гвардия боевая. А в современной войне на конях да с пиками наперевес в атаку не очень-то поскачешь.
Второй эскадрон лейб-гвардии Ее Величества уланского полка традиционно, еще в конце мая переведенный из Санкт-Петербурга в летние лагеря под Гатчину, отдыхал после изнуряющего марш-броска. И уж традиционным этот марш-бросок назвать было нельзя. Не привыкли бравые гвардейцы, предвкушавшие приятное времяпровождение на лоне природы, к такому вот экстриму. А все новый младший офицер, только что прибывший в полк.
Уланы, навьюченные по полной выкладке, сбрасывали жирок ударными темпами и глухо роптали. Ладно бы хоть гоняли одних лишь гвардейцев из простолюдинов — этим сам бог велел. Но юный корнет, несомненно метящий если не в Бонапарты, то в графы Суворовы-Рымникские определенно, не щадил и «белую кость» — своих собратьев по дворянскому сословию. Несколько гвардейцев, отдыхавшие отдельно от остальных — выходцев из крестьян, горожан, купеческого сословия, студенчества, относились к элите эскадрона. Дворяне из пусть не знаменитых, но старинных родов, польский шляхтич и два остзейских барона сдружились с самого поступления в гвардию и на остальных смотрели свысока. И уж их-то командир эскадрона штаб-ротмистр Обручев напрягать точно не стал бы. Но вот незадача: убыл Викентий Владимирович в отпуск на родину по семейным делам. Не то помер кто-то из его родни, не то тяжко заболел… А поручику Констанди дела не было до забав юного Ганнибала — он, пользуясь каждым удобным моментом, штудировал науки, поскольку по достижении должного чина намерен был поступить в Академию Генштаба. И уж совсем сквозь пальцы глядели на чудачества корнета старшие офицеры, справедливо полагавшие, что молодость — болезнь, которая лечению не поддается, но сама собой с возрастом проходит. Перебесится и остынет, а погонять немного засидевшихся за зиму «нижних чинов» полезно, как на это ни посмотри.
— Но нам это к чему? Кто последние полсотни лет посылал гвардию в бой? Напомните мне, господа, такую войну, где не хватило бы одних армейских?
— Если не ошибаюсь, в Южнокитайском конфликте гвардия участвовала, — заметил стройный, как девушка, Пршевицкий-Ганевич, брезгливо пытавшийся выковырнуть прутиком из глубокого протектора ботинка нечто малоаппетитное: незадолго до привала эскадрон пересек выгон, густо «заминированный» сытыми чухонскими коровами.
— Ха! Нашел что вспомнить! Там участвовала гвардейская а-ви-а-ция! — по складам выговорил Ремизов. — И заруби себе на носу, поклонник Мицкевича, — всего два полка. Не из столичных притом.
— Ну, мы тоже имеем некоторое отношение к воздуху…
— Угу. Тоже летаем, но низэнько-низэнько, — саркастически вставил Рейгель. — Как говорит наш фельдфебель Панасюк.
— И все равно, — никак не мог согласиться унтер-офицер. — Я понимаю строевые упражнения, выездку, прочее… Это наш хлеб, так сказать. Но к чему мне ковыряться в моторе броневездехода? На это есть техники.
— И в бою ты тоже будешь ждать техника?
— В каком бою? О чем я тут талдычу битый час?…
— Подъем! — донеслось до спорщиков, и они нехотя начали вставать, отряхивать камуфляж и разбирать составленные в пирамиду автоматические карабины, беззлобно переругиваясь и толкаясь, будто мальчишки. Кто-то сцепил карабины Пршевицкого и Рейгеля антабками, и теперь они безуспешно пытались отделить один от другого, понося последними словами младшего унтера Никольского. Этот великий мастер на подобные шуточки теперь скалил зубы вне сферы досягаемости их кулаков и давал «дельные» советы вроде того, что одному следует закинуть свой карабин за правое плечо, а второму — за левое и так, в виде сиамских близнецов, следовать до лагеря.
— Эскадрон, стро-о-ойся в колонну! — пробежал мимо них корнет, подтянутый и свежий, как всегда, будто только что вместе со всеми не отмахал пару десятков верст, но заметил непорядок и вернулся. — Вот так это нужно делать. — Несколькими точными движениями он расцепил карабины и поочередно вручил хозяевам. — Как вы умудрились зацепиться? Это же суметь нужно… Придется в лагере потренироваться составлению оружия в пирамиду. В строй, в строй…
И легкой серной унесся дальше.
— Дошутился? — с упреком в голосе спросил Никольского Пршевицкий-Ганевич и повесил оружие на плечо. — Вот не было печали, теперь железяки эти тренироваться составлять.
Проклиная на чем свет стоит корнета Бежецкого, гвардейцы поплелись к уже построившемуся в походную колонну эскадрону…
* * *
— К вам можно, корнет?
Не дожидаясь ответа, на пороге Сашиной «кельи» вырос он — краса и гордость лейб-гвардии уланского полка поручик Вельяминов собственной персоной.
