— Да, это было бы здорово, — положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула, оседланного кавалерийским манером, протянул штаб-ротмистр Баргузин, слывший романтиком и сентименталом и, по слухам, втихомолку строчивший рассказы, отсылаемые, под псевдонимом, естественно, в столичные журналы. — Давненько я не гулял на свадьбе…
— Что ты понимаешь в свадьбах, Гриша? — Князь позорно «профукал» верный шар и в сердцах плюнул, уступая очередь Переславцеву. — Разве у вас здесь свадьбы? Это поминки, а не свадьбы, генацвале! Вот у нас, в Тифлисе!.. О-ла-ла-о-ла!.. — затянул он гортанную песню, намереваясь пройтись по бильярдной в зажигательном горском танце.
— Увы, боюсь, не получится у нас погулять на свадьбе юного графа, — подал голос князь Вельяминов, доселе в разговоре не участвовавший, поелику с головой был погружен в разгадывание крестословицы[6]
из свежего номера «Смехача». — Так что, Гоги, прекрати мне мешать и займись бильярдом. Поручик сейчас оставит тебя без штанов.
— Меня? Без штанов? — взъярился грузин, бросая яростный взгляд на зеленое сукно, где действительно оставалось всего четыре шара, к одному из которых, довольно неуклюже, примерялся Переславцев, но тут до него дошел смысл слов приятеля. — Почему?
— Потому что до жалованья еще как до твоих гор пешком, причем известным аллюром, в кармане у тебя ни гроша, — хладнокровно сообщил Дмитрий Аполлинарьевич, аккуратно заполняя серебряным карандашиком очередную строчку. — А в долг тебе никто не даст. Я в том числе. Сколько ты мне должен? Полторы сотни? Две?
— Триста пятьдесят, — смутился Лордкипанидзе, запуская пятерню в пышную вороную шевелюру. — Но сейчас я не об этом…
— А я об этом, — окончательно вогнал поручика в краску «наш князюшка».
— Действительно, почему? — поддержал Георгия Автандиловича Баргузин. — По всему судя, молодые люди любят друг друга…
— Согласно уложению почившего в бозе Алексея Николаевича, батюшки здравствующего императора нашего Петра Алексеевича, — скучным голосом начал Дмитрий, — от одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, как вам известно, восстановившего многое из почитавшегося старомодным и устаревшим…
— Не тяните кота за хвост, сударь, — оторвались от шахматной доски ротмистр Селянинов и поручик Деаренгольц, казавшиеся увлеченными игрой, но на самом деле прислушивавшиеся к разговору. — Любите вы подпустить канцелярщины, право слово!
— Можно и покороче. — Князь вписал еще одно слово, теперь по вертикали. — Даже если любезный наш отрок решится представить свою пассию офицерскому собранию…
— Заставим! — Лордкипанидзе царственным жестом отстранил промахнувшегося Переславцева от стола и принялся кружить вокруг зеленого поля, будто коршун, выбирающий добычу.
— И даже если командир наш, Павел Петрович Робужинский, не откажется дать на бракосочетание это свое согласие, — кротко продолжал Дмитрий Аполлинарьевич, задумчиво постукивая карандашом по журнальной странице, — боюсь, что Сашеньке придется подождать несколько лет.
— Двадцатипятилетия? — хлопнул в ладоши Даренгольц. — Тут ты попал пальцем в небо, Митя! Конечно же, в этих старых бумагах все такое прописано, но на деле… Это все-таки устарело, ваша светлость, давно уже устарело.
— Совершенно верно, — поддержал его ротмистр. — Да чего далеко ходить? Не далее, чем два месяца тому, один корнет из кавалергардского — фамилия его вам, господа, ровно ничего не скажет, обвенчался с урожденной княжной Великолукской. И отроку сему, — Селянинов поднял вверх прокуренный до желтизны палец, — на Пасху едва стукнул двадцать первый годик. А наш-то Сашенька постарше… Хотя и не намного, — самокритично добавил офицер, вновь возвращаясь к доске.
— Вот видите? — ободренный поддержкой Даренгольц просиял. — Говорю же я вам: устарело все это…
— Обычаи, скрепляющие устои Империи, не могут устареть, — сухо обронил Вельяминов. — Однако я имел в виду не возраст Бежецкого. Большинство из здесь присутствующих, — обвел он взглядом офицеров, — старые холостяки. Но вот Ивану Федоровичу, — кивнул он Селянинову, — должно быть хорошо известно, что для женитьбы до достижения чина штаб-ротмистра… у нас, в гвардии поручика… необходимо разрешение военного министерства. Либо высочайшее соизволение. Как там фамилия вашего корнета, Иван Федорович? Не жмитесь, сударь: вы тут не на базарной площади — дальше этих стен ничего не выйдет. Будьте уверены.
— Шаховской, — неохотно буркнул ротмистр, уткнувшись в доску, а все остальные задвигались, зашумели: кто же не знал, что Евдокия Павловна Шаховская была фрейлиной и наперсницей самой Марии Антоновны![7]
— Но это ничего не меняет…
Увы, все знали, что меняет — еще как меняет…
— И причина всего этого прозрачна, как стекло. Жалованье, презренный металл, дабы мог молодой офицер достойно содержать семью, не позоря при этом гвардию.
— Бежецкие — старинный род, — подал кто-то голос.
— Но при этом, — парировал Вельяминов, — небогатый. Не Орловы, Долгорукие или те же Шаховские.
— Собрать деньги по подписке! — брякнул, не подумав, Лордкипанидзе.
— И сколько лично вы, князь, намерены вложить? — ехидно прищурился «наш князюшка». — Да и в любом случае, Саша не возьмет.
— Но ведь есть и другой вариант, — не сдавался Даренгольц. — Если есть на то насущная необходимость… Ну вы понимаете.
— Бросьте, поручик! — махнул рукой князь. — Я готов тысячу рублей против рейтуз нашего дорогого князя, — кивок в сторону Лордкипанидзе, снова светившего филейными частями над бильярдом, — поставить, что корнет даже не поцеловал известную нам девицу ни разу. Разве что ручку. Так что не нужно, господа, ставить телегу впереди лошади, как говорят островитяне… Лучше скажите, что это за непарнокопытное животное из пяти букв?
— Ишак! — тут же отозвался Лордкипанидзе, обиженный намеком на его гордую бедность: ну не держались деньги в руках у простодушного грузина, и все тут!
— Ишак… Ишак… А как вы полагаете, Георгий Автандилович: слово «ишак» пишется с двумя «а» или двумя «ш»?
— Тогда осел.
— Угу-м… Ос-сел… Увы, и тут промах. Оканчивается на «эр».
— Пишите «тапир»,[8] не ошибетесь, — буркнул до сих пор обиженный Селянинов и с треском переставил ферзя на другое поле. — Вам мат, поручик…
* * *
Саша и Настя брели по Воскресенской набережной близко, едва не соприкасаясь плечами. Впереди из-за Александровского моста вырастал отсвечивающий тусклым золотом шпиль Петропавловской крепости. По шершавой от дующего с моря осеннего ветра реке споро бежал, отчаянно дымя, буксир, напоминающий кургузого задиристого щенка боксера. Сходство было разительным, особенно на фоне застывшего у противоположного, Арсенального, берега приземистого грузового теплохода, не то разгружавшегося или, наоборот, грузящего что-то военное, не то просто ожидавшего разводки мостов, чтобы выбраться из тесной ему Невы на простор Финского залива.
Корнет думал о том, как здорово было бы сейчас взять Настеньку под руку, мимолетно ощутить под одеждой податливое девичье тело, такое близкое и желанное… Но здесь, на людном месте, он стеснялся, сам не зная почему. Совсем другое дело — Летний сад, а еще лучше — один из тихих парков вроде Юсупова сада или Екатерингофа. Или любимый обоими английский парк возле Александро-Невской лавры…
— Странно, — неожиданно сказала Настя, подходя к гранитному парапету. — Почему они не улетают?
— Кто? — оторвался Александр от своих мыслей, становясь рядом с любимой. Руки их, будто невзначай, соприкоснулись, и холодные девичьи пальчики доверчиво легли на теплую ладонь офицера.
— Вон, видишь? — Настя указала на качающуюся на волне, словно рыбацкие поплавки, стайку уток — не более десятка; как ни приглядывался Саша, в утиной охоте знавший толк, но из-за расстояния, так и не смог определить вид.
«Чернети, наверное, — сдался он. — Морские. Или гоголи…»
— Я читал где-то, — солидно кашлянул он в кулак левой руки, не решаясь потревожить руку девушки, — что из-за того, что Неве искусственно не дают замерзнуть, образовались популяции водоплавающих птиц, которые не имеют необходимости мигрировать на юг. Да и сточные воды, теплые… Горожане, опять же, подкармливают…
— Фу, противный! — несильно стукнула Настя кулачком по его руке. — Сточные воды… Это же… Фу!
— Ну, вообще-то, — злясь на себя, принялся оправдываться корнет, — это не только канализация… Промышленные стоки, например… Электростанции, опять же. Та же Охтинская. Или Михайлоархангельская.
— Все равно гадость! — отрезала девушка. — Но это хорошо, — без всякой логики продолжила она. — А то я боялась, что бедные уточки замерзнут… Я так плакала в детстве над сказкой о Серой Шейке… Давай их покормим! Тут неподалеку булочная есть…
