же, ведь его дед был лакеем графа Сальм-Сальма! Он воображал, будто оказывает вам честь, без конца покуривая ваш табак, и разглагольствовал о парках, о фазаньем дворе, о больших псовых охотах, о правах и привилегиях вельможи Сальм-Сальма. Сколько раз я видел потом его во сне! Вот он шагает взад и вперед по нашей низкой горнице, слушает насупив брови; вот он запускает руку в глубокий карман дядиного сюртука и вытаскивает кисет с табаком; вот он набил дядюшкиным табаком свою трубку и, зажигая ее от свечи, роняет:
— С вашего позволения!
Да, все это я как будто вижу вновь.
Бедный дядюшка Якоб был так добр! Пусть себе курит — на это он не обращал никакого внимания. Он был поглощен чтением последних новостей: республиканцы захватили Пфальц, спускались по Рейну и осмеливались идти против трех курфюрстов, короля Вильгельма Прусского и императора Иосифа! Все присутствующие изумлялись их дерзости.
Господин Рихтер говорил, что так не может продолжаться и что весь этот сброд будет уничтожен.
Дядюшка всегда кончал чтение каким-нибудь здравым замечанием. Вот что он говорил, складывая газету:
— Воздадим хвалу творцу за то, что мы живем среди лесов, а не среди виноградников, в бесплодных горах, а не в плодородных долинах. Здесь республиканцам нечем поживиться — в этом залог нашей безопасности. Мы-то можем спать спокойно. Ну, а вот другие будут подвергаться грабежам! Люди эти хотят всем завладеть силой, а насилие никогда не ведет к добру. Они проповедуют любовь, равенство и свободу, но сами отнюдь не применяют эти принципы; они полагаются на силу, а не на справедливость своего дела. Задолго до них являлись и другие и тоже хотели освободить людей, но они не нападали, не убивали, они сами гибли тысячами, и многие века спустя их изображали как агнцев, пожираемых волками. Казалось бы, от этих праведников не должно было остаться никаких воспоминаний, а они завоевали мир; правда, они не завоевали человечество физически, зато завоевали его душу, а душа — это все! Почему же не последуют их примеру и нынешние воители?
Тут начинал с презрительным видом разглагольствовать Каролус Рихтер:
— Почему? Да потому, что им дела нет до души, они просто завидуют власть имущим. А главное, все эти республиканцы, от первого до последнего, безбожники. Они не уважают ни трона, ни алтаря; они опрокидывают порядок, установленный испокон веков, они восстают против дворянства. А ведь дворянство — основа порядка на земле и на небесах, и всеми признано, что одни люди рождены для рабства, а другие — для господства. Ведь ясно видно, что порядок этот установлен даже в природе: мох растет под травой, трава — под кустарником, кустарник — под деревьями, а деревья — под небесным сводом. Так и крестьяне находятся под властью буржуазии, буржуа — под властью служилых дворян, служилые дворяне — под властью родовых дворян, родовые — под властью короля, а король — под властью папы, у которого есть наместники — кардиналы, архиепископы и епископы. Таков естественный порядок вещей. Недаром так устроено, что чертополоху никогда не дотянуться до дуба, крестьянину никогда не владеть мечом, подобно потомку знаменитого рода воинов. Республиканцы одержали кое-какие временные победы, повергнув в изумление весь мир своей поистине невероятной дерзостью и отсутствием здравого смысла. Отрицая все правила и установления, они ошеломили людей рассудительных — в этом заключается единственная причина переворота. Иной раз теленок, а то и бык, вдруг остановится или бросится опрометью бежать, завидев крысу, неожиданно показавшуюся из-под земли, — так и наших солдат поражает и даже сбивает с толку подобная дерзость. Но все это не может продолжаться долго. И, разумеется, как только все оправятся от изумления, наши испытанные генералы, отличившиеся в Семилетней войне[3], вдребезги разобьют шайку босяков, чтобы ни один из них не вернулся в свою зловредную страну.
Выпалив все это, господин Каролус снова раскуривал трубку и прохаживался по комнате с самодовольным видом, заложив руки за спину.
Остальные размышляли о том, что́ им довелось выслушать, и наконец Кротолов, в свою очередь, брал слово.
— Чему быть, того не миновать, — говорил он. — Раз республиканцы выгнали своих господ и священников, так, значит, это написано в небесах с начала веков: такова божья воля! Кто знает, вернутся ли они с войны. Все это тоже зависит от господа бога: угодно ли ему будет воскресить мертвых. Но вот что я хочу сказать. В прошлом году, наблюдая, как трудятся мои пчелки, я вдруг увидел, что эти крохотные создания, такие кроткие и хорошенькие, стали бросаться на трутней. Они жалили их, выталкивали из улья. И так бывает ежегодно. Трутни нужны для рождения потомства, и пчелы их поддерживают, пока всему улью это нужно. Ну, а затем пчелки их убивают. Это отвратительно, и тем не менее так предписано! Видя все это, я и подумал о республиканцах: они сейчас уничтожают своих трутней. Но будьте покойны, без трутней не обойтись. Им на смену явятся другие, придется и их холить да кормить. А потом пчелы рассвирепеют и снова станут уничтожать их сотнями. Так и кажется — конец трутням, да нет: явятся новые, и все начнется снова. И так нужно…
Тут Кротолов качал головой, а господин Каролус, остановившись посреди комнаты, восклицал:
— Кого это вы называете трутнями? Настоящие трутни — это не господа и священнослужители, а чванливые земляные черви, которые воображают, будто им все под силу.
— Не в обиду вам будь сказано, господин Рихтер, — возражал Кротолов, — трутни — это тунеядцы, которые наслаждаются всеми благами, это бездельники, которые увиваются вокруг пчелы-царицы и хотят, чтобы их содержали в довольстве. И их содержат в довольстве. Но в конце концов — так положено — их выбрасывают вон. Так было вечно и будет вечно. Труженицы пчелы полны рвения и бережливости. Они не могут кормить существа никудышные. Это горько, печально, но что поделать: когда сам делаешь мед, то хочешь сам его есть.
— Да вы якобинец![4] — с негодованием кричал Каролус Рихтер.
— Нет, напротив, я обыватель Анштата, кротолов и пчеловод. И я люблю свой край так же, как вы: ради него я готов принести себя в жертву — пожалуй, скорее, чем вы. Но я должен сказать, что истинные трутни — это бездельники, а пчелы — это труженицы, потому как я
