— Тошно в щели сидеть, товарищ комбат, — откровенно признался я.
Капитан хлестнул прутиком по голенищу сапога и со вздохом произнес:
— Мне, брат, тошнее! Мои друзья где-то воюют, а я о вами вожусь.
Так и сказал: «Вожусь». Чувствовалось, что ему, кадровому командиру-пограничнику, не по себе оставаться в тылу, когда бои идут уже на вяземском направлении.
— Куда путь держал? — спросил капитан.
— В санчасть.
Дальше шли молча. Уже возле санчасти он сказал:
— А мой предшественник-то — на фронте!..
До Балабушкина батальоном командовал майор Шебалов. Мы редко слышали голос этого молчаливого, угрюмого человека. Он все время ходил с сибирской лайкой. Бойцы считали его нелюдимым. Когда на тактике они делали перебежки, майор сидел на пеньке, задумчиво поглаживая собаку, косившую на него преданными глазами. Комбат смотрел не на бойцов, а куда-то на лес...
Однажды в свободное время майор заглянул в роту Мальцева. Там шел импровизированный концерт самодеятельности. При появлении Шебалова веселье прекратилось.
— Продолжайте, — спокойно сказал комбат. — Отбоя пока не было.
Руководивший концертом Паперник жестом показал бойцам сделать шире круг и пригласил майора:
— Может, и вы спляшете?
— Теперь не получится, — хмуро отмахнулся Шебалов.
Все замолчали. И вдруг ни с того ни с сего Женя Дешин с мальчишеской наивностью спросил:
— А почему вы с собакой не расстаетесь?
Майор обвел глазами бойцов.
— Это все, что у меня осталось, — сказал он сдавленным голосом. — Семья в первый день войны погибла на погранзаставе... Ну, продолжайте! [11]
И вышел. Только тут мы поняли, почему этот добрый, душевный человек казался нам нелюдимым. А через несколько дней Шебалов уехал на фронт. К нам прибыл новый командир, капитан Балабушкин...
Основы военной тактики я знал лишь в объеме институтской программы. Мы учились наносить на карту знаки медицинских пунктов, пути эвакуации раненых, составлять отчеты. Тогда нам казалось это самым главным. Но мы ошибались.
Однажды санитарный инструктор Мария Петрушина привела на медицинский пункт батальона невысокого, крепко сложенного бойца.
— Замучилась с ним! — доложила она упавшим голосом.
Меня это удивило и встревожило. Петрушина окончила курсы медицинских сестер, действовала толково, энергично, и я был спокоен за ее роту.
Боец прошел в перевязочную и виновато сказал:
— Не знаю, как получилось... Нехорошо.
— Да, действительно нехорошо, — согласился я. — Тем более для спортсмена. Почему же вы так долго молчали?
— Думал, сам пройдет. А если обратишься к медицине — лежать заставят.
У Михаила Мейлахса, бывшего рабочего Московского завода металлоизделий, образовался на пояснице огромный, с кулак, карбункул. Трудно даже представить, как он ухитрялся надевать снаряжение и совершать пятидесятикилометровые марши с полной выкладкой. Чирий вскрыли, но Мейлахс на неделю вышел из строя.
— Фурункулез появился у многих бойцов, — сокрушенно сказала Петрушина. — Напасть какая-то!
Простудные заболевания и в самом деле становились бичом. О них докладывали и санинструктор Шура Павлюченкова, и фельдшер Алексей Молчанов... Добровольцы еще не втянулись в походную жизнь. Сказалась и неопытность медицинских работников.
Фельдшерам и санинструкторам надо было научиться самостоятельно действовать в самых различных условиях. И они учились. Но пока больные шли в санитарную часть батальона. После марша их стало особенно много. Мы едва успевали делать перевязки.
За этим занятием и застал меня адъютант батальона старший лейтенант Анатолий Шестаков. Мне нравился [12] этот спокойный и немногословный алтаец. Он тоже душевно относился ко мне, называл земляком, хотя родина моя — Забайкалье.
— Плохо, земляк, дела, — устало сказал Шестаков, раскуривая трубку. — Больных многовато.
Вскоре пришел и старший адъютант батальона Михаил Прудников. Он попросил меня лично осмотреть всех больных.
— Я не думаю плохо о фельдшерах, — заметил он, — но завтра тактические занятия в поле. Понимаете?
Как врач и коммунист, я понимал, что обязан всеми мерами поддерживать боеспособность батальона. Но мог ли я со своим «копеечным» опытом разобраться в каждом случае заболевания? А нужно было уметь заглядывать и в душу человека. Ведь многие красноармейцы, подобно Мейлахсу, скрывали, что они больны, избегали санитарной части, чтобы не пропускать занятий.
Когда мы с Прудниковым определили порядок осмотра подразделений, за перегородкой послышался властный голос комбата:
— Всем построиться возле санчасти. Сам проведу осмотр. И лекарство есть: ночной бросок километров на двадцать!
Больные вышли. Капитан Балабушкин влетел в нашу комнату и, зло сверкая глазами, приказал адъютантам:
— Построить батальон! Больных и освобожденных тоже!
Я внутренне негодовал. Хотелось сказать ему: «Солдафон». Но я сдержался и спокойно возразил:
— У некоторых освобожденных температура... Запрещаю посылать их в строй.
Балабушкин отодвинул занавеску и стал наблюдать в окно за построением подразделений. Мне показалось, что он не расслышал моих слов. Но через минуту он повернул ко мне улыбающееся лицо и тихо сказал:
— Чудак! Ведь это я так, для острастки. — Потом уже серьезно добавил: — Те, кто с температурой, пусть лежат... А сами зайдите к военкому. Санитарно-просветительную беседу за вас проведу я.
«Значит, у комбата с военкомом уже был разговор о наших медицинских неполадках», — подумал я, с тяжелым сердцем направляясь к штабу. У крыльца меня встретила Петрушина и шепнула: [13]
— Проверяла роту на форму двадцать... У Селезнева вошь. Надо его в санпропускник.
Что за напасть! Вошь в наших условиях — чрезвычайное происшествие. Нужно немедленно сообщить начальнику санитарной службы полка. А военком батальона должен донести в политотдел бригады... Неприятно!
В комнате военкома было полно народу: политруки рот, секретари партийных и комсомольских организаций, весь медицинский персонал. Петр Петрович Шаров уже держал речь. Затянутый в кавалерийские ремни, он походил на комиссара времен гражданской войны. Говорил негромким грудным голосом:
— Медицина в батальоне, как и бойцы, еще зеленая... Медики, правда, стараются, но без нашей помощи им трудновато.
Надо повести широкую разъяснительную работу среди бойцов, подчеркивать, что защитник Родины должен беречь здоровье. Здоровье — тоже оружие. От него зависит боевая готовность. Неплохо привлечь к этой работе спортсменов...
«Спортсмены сами еще не приспособлены к военной жизни», — мысленно возразил я военкому. Невольно вспомнились карбункул на пояснице боксера и тяжелая ангина борца Чихладзе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
