Получает некоторые знаки признания от советских вождей. В феврале 34-го, еще в «безпенициллиновую» эру, умирает от четвертого в своей жизни воспаления легких.
ЭПОС
До ближней деревни пятнадцать верст,До ближней станции тридцать…Утиные стойбища (гнойный ворс),От комарья не укрыться.Голодные щуки жрут мальков,Линяет кустарник хилый,Болотная жижа промежду швовВъедается в бахилы.Ползет на пруды с кормовых болотДушительница-тина,В расстроенных бронхахБронхит поет,В ушах завывает хина.Рабочий в жару.Помощник пьян.В рыборазводне холод.По заболоченным полямРассыпалась рыбья молодь.«На помощь!»Летит телеграфный зудСквозь морок болот и тленье,Но филином гукает УЗУНад ящиком заявлений.Нз черной куги,Из прокисших водЛуна вылезает дыбом.…Луной открывается ночь. ПлыветЧудовищная Главрыба.Крылатый плавник и сазаний хвост:Шальных рыбоводов ересь.И тысячи студенистых звездЕе небывалый нерест.
О, сколько ножей и сколько багровЕе ударят под ребро!В каких витринах, под звон и вой,Она повиснет вниз головой?
Ее окружает зеленый лед,Над ней огонек белесый.Перед ней остановится рыбовод,Пожевывая папиросу.И в улиц булыжное бытиеОна проплывет в тумане.Он вывел ее.Он вскормил ее.И отдал на растерзанье.
1928,1929
Павел Васильев. «Русский азиат»
Павел ВАСИЛЬЕВ (1910–1937)
Почему Павел Васильев – поэт сталинской поры? То, что он жил в эту пору, не делает его таковым автоматически. А то, что эта эпоха его убила, не дает оснований это отрицать. Она убила многих своих сыновей. Так почему же? Потому что ее дикость так же кружила ему голову, как иртышская степь и туркестанская пустыня, или как схватка между станицей и аулом за воду и соль. Принято считать сталинскую эпоху временем аскетическим. Но аскетизм этот был вынужденным. Сквозь него неудержимо прорывалась стихия языческого «телесного избытка» и «звериного уюта» мясников. Эта стихия «первобытной силой взбухала» в строчках Васильева. Эту стихию, которая и породила Сталина, во второй половине 30-х начал обуздывать крепнущий сталинский режим.
Родился Васильев в Зайсане, в казахстанских степях на границе с Китаем, в семье павлодарского учителя и дочери павлодарского купца. Детство прошло на «кривых пыльных улицах Павлодара». О себе рассказывал, что в юности был матросом на Тихом океане и золотодобытчиком на приисках. Начал публиковаться во владивостокских и хабаровских газетах. В 28-ом приехал в Москву учиться в литературно-художественный институт им. Брюсова. В поведении копировал своего кумира Сергея Есенина, но наступали уже совсем людоедские времена. В 32-ом был арестован по «делу «Сибирской бригады»», которая якобы пропагандировала фашизм и колчаковщину. Раскаявшемуся Васильеву было назначено условное наказание. В 34-ом в «Правде» появляется статья озаботившегося литературными нравами молодежи Горького – «О литературных забавах», где применительно к Васильеву говорилось, что «от хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа»». После этого Васильев был исключен из Союза Писателей. В 35-ом за драку с поэтом Алтаузеном отправлен в исправительно-трудовую колонию. В 36-ом возвращается в Москву. В 37-ом обвинен в терроризме и подготовке покушения на Сталина и расстрелян.
Бахча под Семипалатинском
Змеи щурят глаза на песке перегретом,Тополя опадают. Но в травах густыхТяжело поднимаются жарким рассветомПерезревшие солнца обветренных тыкв.В них накопленной силы таится обуза —Плодородьем добротный покой нагружен,И изранено спелое сердце арбузаБеспощадным и острым казацким ножом.Здесь гортанная песня к закату нахлынет,Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах,И мешается запах последней полыниС терпким запахом меда в горбатых ковшах.Третий день беркута уплывают в туманы,И степные кибитки летят, грохоча.Перехлестнута звонкою лентой бурьяна,Первобытною силой взбухает бахча.Соляною корою примяты равнины,Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер,Засияв, расстелила в степях УкраинаУ глухих берегов пересохших озер!Наклонись и прислушайся к дальним подковам,Посмотри – как распластано небо пустынь…Отогрета ладонь в шалаше камышовомЗолотою корой веснушчатых дынь.Опускается вечер.И видно отсюда,Как у древних колодцев блестят валуныИ, глазами сверкая, вздымают верблюдыОдичавшие морды до самой луны.
1929
Верблюд
Виктору Уфимцеву
Захлебываясь пеной слюдяной,Он слушает, кочевничий и вьюжий,Тревожный свист осатаневшей стужи.И азиатский, туркестанский знойОтяжелел в глазах его верблюжьих.
Солончаковой степью осужденТаскать горбы и беспокойных жен,И впитывать костров полынный запах,И стлать следов запутанную нить,И бубенцы пустяшные носитьНа осторожных и косматых лапах.
Но приглядись, – в глазах его туманРаздумья и величья долгих странствий…Что ищет он в раскинутом пространстве,Состарившийся, хмурый богдыхан?
О чем он думает, надбровья сдвинув туже?Какие мекки, древний, посетил?Цветет бурьян. И одиноко кружатЧетыре коршуна над плитами могил.
На лицах медь чеканного загара,Ковром пустынь разостлана трава,И солнцем выжжена мятежная Хива,И шелестят бухарские базары…
Хитра рука, сурова мудрость мулл, —И вот опять над городом блеснулУщербный полумесяц минаретовСквозь решето огней, теней и светов.
Немеркнущая, ветреная синьГлухих озер. И пряный холод дынь,И щит владык, и гром ударов мерныхГаремным пляскам, смерти, песне в такт,И высоко подняты на шестахОтрубленные головы неверных!
Проказа шла по воспаленным лбам,Шла кавалерияСквозь серый цвет пехоты, —На всем скаку хлестали по горбамОтстегнутые ленты пулемета.
Бессонна жадность деспотов Хивы,Прошелестят бухарские базары…Но на буграх лохматой головыТяжелые ладони комиссара.
Приказ. Поход. И пулемет, стучаНа бездорожье сбившихся разведок,В цветном песке воинственного бредаОтыскивает шашку басмача.
Луна. Палатки. Выстрелы. И сноваМедлительные крики часового.Шли, падали и снова шли вперед,Подняв штыки, в чехлы укрыв знамена,Бессонницей красноармейских ротИ краснозвездной песней батальонов.
…Так он, скосив тяжелые глаза,Глядит на мир, торжественный и строгий,Распутывая старые дороги,Которые когда-то завязал.
1931
Август
Что б ни сказала осень, – все права…Я не пойму, за что нам полюбиласьПодсолнуха хмельная голова,Крылатый стан его и та трава,Что кланялась и на ветру дымилась.
Не ты ль бродила в лиственных лесахИ появилась предо мной впервыеС подсолнухами, с травами в руках,С базарным солнцем в черных волосах,Раскрывши юбок крылья холстяные?
Дари, дари мне, рыжая, цветы!Зеленые прижал я к сердцу стебли,Светлы цветов улыбки и чисты —Есть в них тепло сердечной простоты,Их корни рылись в золоте и пепле.
Август 1932
Кунцево
Сергей Марков. «Прощание с язычеством»
Сергей МАРКОВ (1906–1979)
Первая книга стихов Сергея Маркова вышла в 1946 году, когда автору было 40 лет.
Родился на русском Севере, между Волгой и Белым морем. В 1917-ом семья переехала в Верхнеуральск, затем в Акмолинск. В 1919 от сыпного тифа умер отец. В 1921 от холеры – мать. Работал в Упродкоме, в уездной прокуратуре, в канцелярии народного следователя. Первые стихи напечатали в акмолинском «Красном вестнике» – органе Революционного комитета и Укрепленного района. Рассказ «Голубая ящерица» заметил Горький. Как писатель в 31–32-ом годах Марков ездит по Казахстану, собирая материал для рассказов. Там ему улыбались степные Джиоконды. Там, в Джаркенстком «глиняном раю» его и арестовали по обвинению в создании контрреволюционной группировки писателей, цель которой была «захватить в свои руки какой-нибудь краеведческий журнал». По этому же делу «проходил» Павел Васильев. Давший признательные показания Марков был отправлен на три года в ссылку в Архангельск. После, как пораженный в правах, жил в Можайске – на 101-ом километре от Москвы. В 41-ом призван рядовым в армию, в 43-ом демобилизован в связи с крайним истощением. После войны с женой и дочерью жил в Москве. Писал книги о русских мореплавателях и землепроходцах. Публиковал сборники со своими прежними и новыми стихами. Новые стихи были «осторожные». На другие, наверное, уже не было сил.
