Последняя среда. Литература о жизни
(Тема номера: Прошлое)
Учредители:
литературный клуб «Последняя среда»
издательство «Э.РА»
Фонд поддержки независимого книгоиздания
Редакционная коллегия:
Андрей Пустогаров – главный редактор
Михаил Ромм
Сергей Долгов
Илья Трофимов
пишите: [email protected] и вас обязательно прочтут
Итоги года. Субъективные заметки главреда
Истекший год прошел, как положено в колониальной стране: главным параметром для нас является цена нефти на лондонской бирже. До прочего нам, в общем-то, пока нет дела.
В остальном мире проблемы: Китай не работает с прежней интенсивностью, поэтому правящим кругам «цивилизованных стран» для сохранения уровня собственных доходов приходится сокращать потребление среди своих сограждан.
Главная задача мирового сообщества – не сказать об этом вслух.
Собственно, такая задача стоит уже давно – по крайней мере, лет двадцать. И действительно – пока из краника золотая струйка течет в твое ведерко, лучше вести себя тихо, а окружающих занять рассказами о чем-то хорошем и интересном, наняв для этого специально отобранных людей.
Не дай Бог завести разговор о чем-то содержательном.
Показательное событие случилось в современной науке, хотя внимания к нему не привлекали: Большой адронный коллайдер закрылся до 2015 года. Я думаю, после открытия бозона Хиггса, которое позволило определить размер нашей Вселенной – она оказалась величиной с футбольный мяч – это весьма разумное решение.
Постепенно все спустят на тормозах. Хорошо бы заодно отправить в мусорный ящик и все прочие черные дыры, теории относительности, уравнения Максвелла, теорию гравитации Ньютона, вирусы СПИДа и т. п.
Есть надежда, что после этого смогла бы развиваться наука, которая сейчас занимается различными вариантами состыковки компьютера с мобильным телефоном.
Перейдем к культуре.
Существует ли сейчас кино?
Во всяком случае, есть братья Коэны, Вуди Аллен и Лео Каракас.
Если этого достаточно, то, значит, кино существует.
Существует ли сейчас музыка?
Я не встречал. Во всяком случае, в этом году.
Что касается литературных событий, то я в истекшем году отметил целых три.
Первое: премию «Поэт» получил действительно значительный русский поэт Евгений Рейн.
Второе: российское издательство выпустило в переводе на русский роман Сергей Жадана «Ворошиловград».
Роман отмечен присутствием смысла, вещи, которая почти полностью отсутствует сейчас в русской литературе. (Смысл – это то, что нужно сейчас или будет нужно в будущем; не имеет смысла то, что было нужно когда-то. А без смысла текст разваливается с первой фразы). Жадан пробует найти социальный смысл, то есть пригодный не только для него одного. Смысл этот, извините за тавтологию, в осмысленной жизни в своей стране. За что, конечно, приходится бороться с теми, кто хочет все побыстрее из нее сплавить.
Третье: книга рассказов Юрия Нечипоренко «Смеяться и свистеть». О ней мы скажем ниже.
Ну, вот и все.
В ближайшее время лучше не будет.
Антология
Фрагменты проекта «Свирепое имя родины»
Мы публикуем фрагменты проекта
Свирепое имя родины
Антология поэтов сталинской поры
(В полном виде он выложен на интернет странице http://stihi.ru/avtor/ntologia)
Владимир Луговской (1901–1957) «Обыск сердца»
Николай Тихонов (1896–1978) «Жизнь под звездами»
Николай Ушаков (1899–1973) «Подробности времени»
Эдуард Багрицкий (1895–1934) «Никогда не любил как надо»
Павел Васильев (1910–1937) «Русский азиат»
Сергей Марков (1906–1973) «Прощание с язычеством»
Михаил Светлов (1903–1964) «Парень, презирающий удобства»
Приложение
Борис Пастернак «В дыму подавленных желаний»
Осип Мандельштам «Учить щебетать палачей»
Анна Ахматова «Эта женщина одна»
Сталинская эпоха – основное содержание лучших стихотворений семи поэтов, собранных в этой антологии. Пыль, порох, трупный дух и запах кожаной портупеи впитали поры этих стихов – поразительных, жестоких, некрофильских. Хочется назвать их эротичными, но не эрос, а танатос чувствовали поэты во всех своих поцелуях. Физически эпоха убила только одного из них – Павла Васильева в 37-ом (и в его 28). Пятерых она проволокла под своим льдом и выпустила наружу. После сталинских сумерек они, казалось, зажмурились даже в тусклые хрущевские и брежневские времена. Их «хищный глазомер» был сбит и не настроился снова. Но людоедская сталинская эпоха позволила им высказаться откровенно и без обиняков. Слишком откровенно даже для нее – стихи эти и в те годы, не говоря о нынешних, были не на виду. «За гремучую доблесть грядущих веков» согласились заплатить они воображаемой своей и реальной чужой смертью, но застыли в ужасе от воплощения мечты. Стихи их балансируют на грани трагического катарсиса. Они – неотъемлемая часть русской поэзии, те ее корни, что «рылись в золоте и пепле».
В приложении стихи трех великих русских поэтов – современников сталинской эпохи. Они эту эпоху преодолели, заплатив каждый свою цену. Только они, преодолевшие, и могут ее судить.
Владимир Луговской. «Обыск сердца»
Владимир ЛУГОВСКОЙ (1901–1957)
Родился в 1901-ом, чтобы достичь призывного возраста как раз к началу гражданской войны. Юноша из очень интеллигентной московской семьи поступает в университет и почти сразу отправляется служить в Полевой контроль Западного фронта – то есть в бывшую военную контрразведку. Затем – следователь Московского угрозыска, курсант Военно-педагогического института. Входит в литературную группу конструктивистов – после хаоса мировой и гражданской войн неудержимо влекла недвусмысленность механических конструкций:
«Сознание становится обузой,А счастьем – жилистый подъемный кран,Легко несущий грузы».
Но эпоха в очередной раз разворачивалась, как стрела крана: в 1930-м Луговской успевает загодя, до ликвидации в 32-ом всех литературных групп и ассоциаций и создания единого Союза Писателей, перейти в наиболее «правильный» РАПП. О своих бывших друзьях-конструктивистах напишет:
«Вы пускали в ход перочинные ножи,А нужен был штык, чтоб кончить прения».
Подпись Луговского появляется под письмом с требованием «принять меры» к Павлу Васильеву. В 31-ом едет в Среднюю Азию «на ликвидацию басмачества», в 39-ом участвует в «освободительном» походе на Западную Украину и Западную Белоруссию. Его словно тянуло в «горячие точки». Возможно, он все время что-то хотел доказать себе, и права была Ахматова: «Луговской по своему душевному складу скорее мечтатель с горестной судьбой, а не воин».
В первые дни войны с Германией в очередной раз едет на фронт. Эшелон попадает под бомбежку, контуженный Луговской выбирается из вагона, затем из окружения и возвращается в Москву.
Осенью 41-го с парализованной матерью уезжает в эвакуацию в Ташкент. Болезнь после контузии, тяжелая смерть матери, алкоголизм, любовная драма – в Ташкенте Луговской пишет лучшую свою поэму «Алайский рынок». С его «приступочки у двери» встали в свое время Рейн и Бродский.
После войны преподает в Литературном институте, опять ездит по стране. Неожиданно откровенно звучит строка из его предсмертной автобиографии: «До сих пор для меня пограничная застава – самый лучший, самый светлый уголок моей великой Родины».
Дорога
Дорога идет от широких мечей,От сечи и плена Игорева,От белых ночей, Малютиных палачей,От этой тоски невыговоренной;От белых поповен в поповском саду,От смертного духа морозного,От синих чертей, шевелящих в адуЦаря Иоанна Грозного;От башен, запоров, и рвов, и кремлей,От лика рублевской троицы.И нет еще стран на зеленой земле,Где мог бы я сыном пристроиться.И глухо стучащее сердце моеС рожденья в рабы ей продано.Мне страшно назвать даже имя ее —Свирепое имя родины.
1926
* * *
Опять идти. Куда?Опять какой-то мол в тяжелом колыханье.Сутулые бескровные судаИ плеск, и перехлест морской лохани.Так странные проходят города,Порты и пристани с курганами арбузов,Амбары, элеваторы и маяки,Гречанки, взглядывающие из-под руки,Домов рассыпанные бусы.Жизнь переходит в голубой туман,Сознание становится обузой,А счастьем – жилистый подъемный кран,Легко несущий грузы.
1926
Певец
У могилы Тимура, ночью,сидели мы и курили,Всеми порами телаощущая уход жары.Плакали сычики,хлопали мягкие крылья,Как водяной ребенок,во тьме лепетал арык.Странник, никому не нужный,тень, отражение тени,Поднимал к зеленому небузверячий голосок.Деревянная сила усталостискрипела в его коленях,Между ступней и подошвойпотел путевой песок.Века, положившие буквына камне и на бумаге,От папиросных вспышекотшатывались прочь.Но глиняный мрак могилыи медленный вой бродягиСлитно пересекалипоистине мощную ночь.Вот странник, привыкший рассказывать,человек, владеющий песней,Он ходит среди народаи жалит, словно оса.Сердце его покрытостарой могильной плесенью,Которая в полночь рождаетвинтовки и чудеса.Тень, отражение тени,ноет в бездумье хмуром,Широкую рвань халатараскачивая без конца.Требуя справедливостии помощи у Тимура,Мясника позабытых народов,хромоногого мертвеца.Большие старые звездысединой осыпали купол.Месяц застыл в полете,мир начинал светать.Вой оборвался кашлем,и ночь опустила скупоЛегкий ветер нагорий,настоянный на цветах.Тут ничего не поделаешь —старик уже вызвал Бога.Он движется толчками,от ярости чумовой.Он будет петь о восстаньях,безжалостный и убогий.Он где-нибудь попадется,и мы расстреляем его.
1929
