Шарифа открыла дверь; оказалось, что давно взошло солнце.
— Полдень! — с удивлением произнесла Шарифа. — Разговорились ... Пусть горе мое и горе моего сына не дадут покоя тем, кто научил воровать Елкана. Ему за всех пришлось отвечать!
— Ты проклинаешь дворянство, — заметил Марытхва, — но от этого оно стало тучнее. Приготовь-ка лучше что-нибудь, ведь сегодня пасха. Ежели есть у нас счастье, сын вернется здоровым. Во всяком случае, мы скоро услышим о нем.
Mapытxвa встал и вышел во двор.
Прошло два месяца.
Однажды во двор вошел человек. Это был Мыстаф.
Он нес под мышкой вещи Елкана. Молча положил их на нары.
Когда он сообщил, что накануне пасхи Елкан скончался, вся семья подняла раздирающий душу крик ...
Так, бесславно, преждевременно под чужим небом, в чужой стороне, в пасхальную ночь, по вине именитого князя ушел из жизни сын гор.
1918
(1) Священный город.
(2) Разделивших отцовское иаследство.
ЕПИСКОП И ПАСТУХ
В Пицунду, где стоял древний храм как-то приехал епископ на богослужение.
Народу много собралось: все-таки епископ служит, любопытно. Пастух гнал мимо церкви свое стадо. Видит — народ собрался, служба идет. Ему тоже захотелось посмотреть на епископа, он и вошел в церковь. Стоит в углу, босой, в лохмотьях, с топориком зa плечами, и не может глаз оторвать от почтенного бородатого епископа, произносившего проповедь. Стоял, глядел и вдруг заплакал. Епископ, прервав проповедь, обратился к нему:
— Чего ты плачешь, сын мой?
Пастух зарыдал еще громче. Епископ и говорит народу:
— Вот как этот простой человек умилился душой от слова божьего! Скажи им, сын мой, чем тебя так растрогала моя проповедь?
Прихожане обступили пастуха.
— Волки, бродяги, разорвали недавно моего козла! — сказал пастух. — Бедный, бедный козлик, забыть его не могу! Борода у него была в точности такая, как у тебя, батюшка!..
О ЧЕЛОВЕКЕ
У князя Чагу умер молочный брат. К князю был послан горевестник. Он подскакал к крыльцу и, осадив коня, громко позвал:
— Чагу!..
Князь вышел на крыльцо:
— В чем дело?
— Твой молочныЙ брат Сагеса помер! — крикнул гонец.
Надменному князю Чагу не понравилось, что горевестник говорит с ним так свободно. Он сказал в сердцах:
— Я понимаю, что Сагеса умер. Но не могли они, что ли, человека послать ко мне с этой вестью?!
— Извини, князь, но человека послали к человеку, меняк тебе! — ответил гонец, ударил коня плеткой и поскакал дальше.
ЧИНОВНИК И КРЕСТЬЯНЕ
Один важный чиновник из канцелярии самого наместника Кавказа проезжал однажды через село Лыхны. Местные крестьяне поднесли ему хлеб-соль и обратились с просьбой разрешить открыть в селе четырехклассную школу.
— Есть у нас двухклассная школа, — сказал один из крестьян, — но посуди сам, господин, чему можно научиться, окончив два класса? На сельского писца и то не выучишься!.. Всем селом просим: позволь нам открыть четыре класса. Мы сами и содержать будем эту школу.
На это чиновник наставительно заметил:
— Если человек способный — ему и двух классов хватит. А тупице не помогут и десять!
— О, знатный гость,— сказал крестьянин, — ты, по всему видать, окончил всего лишь два класса. Не надо нам другой школы, кроме такой, какую ты окончил!
В толпе поднялся смех, а чиновник еще больше надулся, ткнул кучера кулаком в спину и укатил.
ДВОРЯНИН ГОРЮЕТ
Умерла дочь абхазского владетельного князя. На похороны съехалось много народу. Все горевали и постились: одни потому, что действительно жалели покойную, другие хотели угодить князю-отцу, а третьи — просто боялись его. Приехал на похороны некий Хасан Маан, дворянин, родственник князя. Ему не хотелось поститься, и он пошел в дом к одному крестьянину. Прикинувшись больным, он лег в постель.
Вот крестьяне эти и думают:
«Чем же нам кормить такого знатного гостя? Дать ему скоромную пищу — обидится, скажет: «Умерла дочь владетеля Абхазии, а вы суете мне скоромное, невежи!» Поднести постного — тоже, пожалуй, обидится: «Видите, что человек болен, ослабел, в чем только душа держится, а вы еще лезете к нему с постным. Совсем уморить хотите!»
А дворянин лежит и понимает, что хозяева в затруднении, но виду не подает.
Потом с превеликим трудом он поднял, наконец, голову от подушки и слабым голосом спросил:
— Что это у вас там варится, добрые люди?
— Фасоль.
— А повыше что висит?
— Котел с молоком.
— А на той полке что?
— Посуда стоит.
— В том конце?
— Большая деревянная миска.
— Ну, зачерпните мне этой миской молочка, — кротко сказал ослабевший дворянин.
Дали ему миску, наполненную до краев, и «больной» осушил ее до дна в один присест. Потом отдал хозяйке пустую миску и сказал, печально воздыхая, тем же слабым голосом:
— Теперь можно спокойно умереть!
И повернулся лицом к стене.
А крестьяне только головами качали:
— Да-а!.. Умеют господа дворяне горевать и поститься. Не то что мы, грешные!..
У ХАЛИЛА УКРАЛИ ЛОШАДЬ
Халил из Дала приехал верхом в Адзюбжу к своим старым знакомым. Настала ночь. Усталый Халил завалился спать, а свою лошадь оставил во дворе.
Просыпаются утром хозяева — лошади Халила нет: украли! Вот беда!
Разбудили Халила, так и так, говорят, воры ночью увели со двора твою лошадь. Ох, и рассердился же Халил. Стал кричать:
— Знать ничего не знаю, но чтобы эти ваши презренные воришки сейчас же вернули мне лошадь! А не то я поступлю с ворами-сынками еще похуже, чем поступил однажды мой отец с их отцами-ворами!
Кричит, грозится, а адзюбжинцы только переглядываются: никто не знает, что же сделал отец Халила в Адзюбже?
Спрашивают Халила:
— Слушай, Халил, а что твой отец сделал в Адзюбже?
— Вам этого не нужно знать. Вы лучше зарубите себе на носу: не только ворам — худо будет всем адзюбжинцам!
Адзюбжинцы — народ любопытный. Решили во что бы то ни стало найти лошадь, украденную у Халила, лишь бы узнать, что сделал его отец в Адзюбже.
К вечеру воры вернули лошадь Халилу. Сказали, будто ее нaшли в лесу, где она паслась среди кустов.
Адзюбжинцы снова пристали к нему:
— Теперь-то ты расскажешь нам, что сделал твой отец в Aдзюбже?
А надо сказать, что отец Халила был известен как человек ленивый и глупый.
— Что сделал мой отец в Адзюбже? — переспросил Халил.
— Вот что: он однажды приехал в Адзюбжу, и у него украли лошадь. Так он взвалил себе седло на горб и пошел домой пешком. Вот и мне бы пришлось это сделать.
Все рассмеялись.
Рассказ "Под чужим небом" перевел автор, остальные — Л. Ленч.
САМСОН ЧАНБА
ПОЕЗД № 6
Москва.
Тревожный шепот виснет в воздухе, никнет к земле, льнет к ушам, становится ощутимым, осязаемым...
Из Горок весть: "Ленин умер!" «Не стало Ленина!» Горе тяжелым молотом стучит в ушах. Давит глыбой... Леденит мозг... Сжимает сердце...
Ширится весть. Гудят провода. Стучится у Кавказских гор радиогоревестник: «Умер горный орел!» И кажется, что скорбно склоняют седые головы гордые исполины Эльбрус и Казбек.
— Джанат ему, — говорят старики, срывая с голов башлыки и папахи.
Съезжались в Москву со всего СССР прощаться с любимым вождем.
Павелецкий вокзал. Шесть часов утра. Бледнеет электрический свет. Тихо.
Поезд № 6 стоит в траурном уборе. От него веет скорбью.
Садятся делегаты.
Поезд отходит. Он идет медленно, как бы под гнетом тяжелых дум. — Все ближе и ближе к Горкам.
Понурив головы, в скорбном молчании сидят делегаты. Их мысли — в Горках.
Тихо. Только стук колес отдается в тишине.
Сурово, сосредоточенно смотрят люди на станциях вслед про~ ходящему поезду.
Герасимово — последняя станция.
Поезд остановился.
От станции до Горок пять километров.
Длинной вереницей растянулось полсотни саней. Едут делегаты. Звонко хрустит под ногами снег. Сверкает морозная пыль, жжет щеки.
Впереди возвышаются Горки.
Сердце бьется сильней. Перед мысленным взором широкий гениальный лоб Ильича.
Сквозь строй берез и сосен мелькнул белый дом, в котором Владимир Ильич проводил последние дни своей жизни.
Скоро увидим Владимира Ильича. Скоро. Но... — мертвого.
Нет, не хочется верить в его смерть! Ленин не умер, он не может, не должен умереть! Молча двигаемся по аллее к белому, болъшому зданию.
Вот здесь, на этой даче, больной Ильич проводил последние дни своей жизни.
