Шериф наблюдал за ним и удивлялся, в то время как сам готовил вертело для седла оленя. Удивляло не столько умение, его поражала точность и грациозность движений. Наконец Райннон и встряхнул назад длинные волосы, которые спадали ему на плечи. Он подошел к костру со связкой рыб, почистил их и завернул в листья и травы, секрет которых был известен одному ему, да, пожалуй, еще древним краснокожим. Раздвинул угли. Закопал рыбин в жаркий пепел, затем занялся приготовлением кофе и разломал на части холодные кукурузные лепешки.
Наконец мы сели за еду. Вынули рыбу из сгоревших листьев и положили на неуклюжие, кое-как вырубленные куски коры. Мясо само отваливалось с костей, чудесное, ароматное мясо, подслащенное дымом трав.
Форель съели за один присест. Потом принялись за большой кусок оленины, запивая щедрыми глотками кофе. А когда с ней было покончено, Каредеку не нужно было мыть тарелки. Хозяин жестом позвал его в пещеру, и шериф с удовольствием пошел за ним, вытянулся во весь свой немалый рост и заснул.
Он проснулся ближе к вечеру, чувствуя себя так, как чувствует лес весной — сок поднимается к ветвям, почки готовы распуститься; но все же его сдерживала слабость. Каждый день силы быстро прибывали, но лето еще не наступило.
Он окинул взглядом склон горы, косматый лес и покрытые дымкой тумана долины под ним; за долинами простиралось розовато-серое море пустыни.
Этот взгляд придал ему ощущение всеведущего божества. Так боги Гомера смотрели вниз с заснеженного Олимпа на равнины, где жили люди. Вот и они с Райнноном жили среди облаков, пока ветер не раздвигал их и позволял бросить взгляд с головокружительной высоты.
И каждый день приносил новые силы!
Райннон в стороне чистил оружие. Он делал это постоянно, утром и вечером. Разбирал, чистил и смазывал, потом собирал движениями, которые мог бы повторить с завязанными глазами. И каждое утро он терпеливо и настойчиво тренировался с оружием. Он не делал секрета из своего умения. Райннон открыто упражнялся перед Каредеком, иногда спрашивал его совета и тщательно его обдумывал. Как носить револьвер, как его выхватывать, как стрелять? Когда скорость выстрела важнее, чем неторопливая надежность, а когда надежность лучше, чем скорость? Он, стремясь к совершенству, с благодарностью принимал советы Каредека, а Каредек, не отставая от него, смотрел и учился. Они были слеплены из одного теста; сила и умение были у них одинаковы. Если им придется снова встретиться в поединке, все решит случай. Но, вероятно, Райннон был ближе к дикой природе, и потому прицел его был чуть точнее, а реакция чуть быстрее.
Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали. В разговорах не было нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которая была для него потеряна по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, которые охотились друг за другом.
— Райннон, — сказал он, — подойди ко мне.
Райннон подошел.
— Дай мне руку, — сказал шериф.
Эннен протянул руку, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез на своей руке, приложил две кровоточащие ранки одна к другой и сжал их левой рукой.
— Райннон, — произнес он, — ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона, твоя кровь — это моя кровь, а моя — это твоя, да помоги нам Господь!
Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:
— Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя — твоей!
Глава 3
Для шерифа наступила пора расцвета. Десять дней отдыха были для него все равно, что десять дней весны для сада. Его силы вернулись. Он чувствовал, как они наполняли его, окутывали с головы до ног покрывалом непобедимости, словно Ахилла после купания.
Они сидели на поваленном бревне на опушке леса и смотрели на выжженные огнем пни деревьев, на величественные верхушки елей за ними. Справа стремительно бежала река, набухшая от талой воды с вершин.
— Здесь длинные зимы, — сказал Каредек.
Райннон повернул свою крупную голову и оглядел снежные вершины гор, сияющие под ярким солнцем. С каждым днем линия снега поднималась все выше, но на одном-двух пиках он останется лежать все лето.
— Здесь длинные зимы, — наконец промолвил Райннон.
— И сильный ветер?
— И ветер тоже, — сказал Райннон.
— Но жизнь у тебя неплохая, — сказал Каредек. — Ты свободен.
Райннон проницательно глянул на него. Так орел смотрит на орла через безмолвное море воздуха.
— Сейчас я свободен, — сказал он и слегка улыбнулся.
Каредек улыбнулся в ответ.
— Да, ты чуток поволновался, — гордо произнес он.
— Сутки напролет. Я знал, что мы должны повстречаться.
— Мы встретились, — сказал шериф.
Он кивнул себе, словно за этими двумя словами последовали другие, произнесенные в глубине сердца. Потом добавил:
— Чем все закончится?
— Нельзя все время жить отдельно от стаи, — откровенно ответил Райннон. — Мне это известно.
— Но и в стае ты жить не будешь?
— Ну как, черт возьми, я могу жить в стае, Оуэн? Ведь они меня знают. Они меня очень хорошо знают!
— Конечно, знают, — сказал шериф.
Он встал, и они вместе двинулись по склону. Из-за скалы выскочил кролик и поскакал перед ними. Мелькнули два револьвера. Раздался грохот двух выстрелов. Кролик превратился в кровавый сгусток мяса и шерсти.
— Мы оба слишком сильны для такой игры, — сказал Райннон.
Они пошли дальше. Изуродованная тушка кролика вряд ли стоила того, чтобы ее подобрать, поэтому они оставили ее там, где она лежала. Скоро ее проглотит койот или пробегающий мимо волк; либо ею заинтересуется медведь или найдет стервятник; а может быть ею займутся жуки или мухи. У первозданной природы столько способов возвратить плоть в землю.
Они шли не торопясь, но быстро, отмеряя землю длинными, не знающими устали шагами.
— Здесь долгие зимы, — опять повторил Каредек.
— Да, длинные, — ответил второй.
— Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, — сказал шериф.
— Мне еще рано о нем думать.
— Не уверен. Тебе около сорока.
— Да?
— Да. Ты лет на десять старше меня.
— Тебе только тридцать?
— Точно.
— Мне двадцать пять, — сказал Райннон.
Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.
— Тебе двадцать пять, — сказал он.
Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то вдалеке.
— Ты живешь хорошо, — сказал шериф.
