— Вот так, — сказал он, вытирая руки о подол рубахи, — когда все начальники и секретари, невзирая на их порядковые номера, станут получать квартиры и блага последними, после самой бедной и одинокой старушки, когда люди будут стремиться вступить в партию не для того, чтобы получить подоходней место и смотреть на всех сверху вниз, а для того, чтобы отдать последнее нуждающимся и встать наравне с ними, вот тогда будет порядок. Но для этого нам нужно основательно пере… — Старик вдруг икнул и на глазах у изумленной публики превратился в Мефю. — Ну, дадут мне «Мерседес»?
Все вокруг радостно зааплодировали. Сергею Васильевичу стало не по себе, и он замотал головой.
— Ты чего? Хочешь сказать, что я не прав? Поверь моему опыту, человек прежде всего думает о тех, кто имеет больше него, и ему нет никакого дела до тех, кто под ногами. Такова гнусная сущность человеческой природы, и ее не переделать.
Какая-то пьяная личность растолкала всех и больно ткнула пальцем в грудь Иванова.
— Кто его сюда притащил? Он же, как в прошлый раз, нас всех заложит. И опять ко мне на квартиру ворвется дюжина пьяных белогвардейцев и, размахивая саблями, будет кричать «Брей, парикмахерская морда», и мне опять придется, стиснув зубы, брить, чтобы не провалить подполье.
— Вот вам крест, — Сергей Васильевич только хотел осенить себя крестным знамением, как вдруг пьяница бросился на него и вцепился в руку.
— Ну, что я говорил! Извести нас всех хочет! Продаст за понюшку табака. Так вот, сволочь, я первый скажу, что весь товар у тебя брал. Всех туда, — он ткнул кривым желтым пальцем в пол, — утащу. Всех грязью оболью, всех, чтобы ни одного чистенького не осталось!
— Успокойся, параноик, — толкнул его Горыныч, — иди прими седуксена и отоспись.
— Чего это он? — покрутил пальцем у виска Иванов.
— Да, — махнул Горыныч, — «крестов»[1][1] боится.
— А ты не боишься?
— Почему? Тоже боюсь. Все под ними ходим. Только ежели так бояться, зачем же в лес ходить? Всегда было — одни работали, а другие на этом наживались. Нельзя мгновенно переделать мир.
— А вот учение…
— П-шел ты со своим учением знаешь куда? Вот, посмотри, здесь нет ни одного человека, работавшего по той специальности, по которой получил диплом. И вообще, с такой системой образования, как у вас, вырабатывается стойкий рефлекс антипатии к любому труду. Наверное, кто разрабатывал эти учебные программы, неплохие деньги получал валютой в швейцарский банк.
— Как, в швейцарский банк?
— А вот так. Задержал, допустим, внедрение какого-нибудь изобретения в производство на год — получай на свой счет тысячу долларов. На пять лет задержал, пока фирмы за рубежом наладят выпуск, — получай десять тысяч. А если ты еще устаревшую технологию вместе с заводом за рубежом купишь, так тебе все пятнадцать тысяч отвалят, да еще радиоприемник «Шарп» или «Националь-Панасоник» преподнесут. Вот такие дела…
— Неужели? — широко раскрыв от ужаса глаза, спросил Сергей Васильевич.
— Что ты его слушаешь, мой мальчик, — взяла его под ручку Анжела-Вероника. — Я же говорила — ничему здесь не верить. Дядя шутит. Пошли лучше танцевать.
— Извините, — высвободил он свою руку, — у меня что-то голова кружится. М-можно, я посижу немного.
Шатаясь, Иванов дошел до золоченого кресла и плюхнулся в него. Оно вдруг отскочило и заверещало:
— Да что это делается? Так не считается. Давайте переиграем.
— Считается, считается! — закричали гости и бросились вдогонку за синекурой.
Тут Сергей Васильевич ударился головой об паркетный пол. Уже теряя сознание, он услышал, как Мефя произнес, склонившись над ним:
— Ну вот, а если бы он вез патроны.
Где-то трижды прокричал петух…
Очнулся Иванов от холода. Ему это почему-то показалось странным. Не открывая глаз, он ощупал себя и обнаружил, что лежит на досках в одних плавках.
«Меня убили, ограбили и я сейчас в морге, — по телу Сергея Васильевича пробежали мурашки. — За что это меня, может, я не то написал или на последнем собрании сильно покритиковал Алексея Иваныча? Нет, это, наверное, за…».
— Вы очнулись?
Сергей Васильевич приоткрыл глаза и увидел склонившуюся над ним полную женщину в купальном костюме.
— Где я?
— На пляже. У вас, кажется, был солнечный удар. Нельзя вам с такой комплекцией лежать долго на солнце. Мы отнесли вас в тень.
«Как я мог забыть, — с облегчением вздохнул Иванов и закрыл глаза, он, наконец, вспомнил, где находится. — Я же в Сочи. В девятнадцать часов у меня выступление. „Встреча читателей с известным писателем С. В. Ивановым, мастером производственных романов и поэм“. Народ меня знает, народ меня любит».
— Вам надо принять ванну и намазаться кремом или сметаной, иначе вы до завтра весь облезете. Вам больше нельзя находиться здесь.
— Да, да, — закивал головой, не открывая глаз, Иванов,
— Разрешите, я вас провожу, — кто-то подхватил Сергея Васильевича под мышки и помог встать на ноги. — Вот ваша рубашка. Вы знаете, это все из-за нашего полнокровия, надо почаще, как в древние времена, делать себе кровопускание. Вот брюки.
Голос Иванову показался знакомым, но ему было лень открывать глаза. Он засунул ноги в сандалеты и, еле передвигая ими, поплелся, поддерживаемый доброжелательным человеком, к выходу.
— Осторожней, здесь ступеньки. Вот так. А теперь сюда, в эту аллейку, здесь нам никто не будет мешать. Вы все же пренебрежительно относитесь к кровопусканиям. Древние ничего так зря делать не стали бы.
«Нет, действительно, очень знакомый голос, где я его уже слышал?» — сквозь дремоту, охватившую все его тело, подумал Сергей Васильевич и, приоткрыв один глаз, увидел рядом с собой розовощекое личико со свиным рылом.
Ноги писателя подкосились и, если бы не Василий, который подхватил его под мышки, он упал бы прямо на асфальт. Вурдалак оттащил бесчувственное тело в сторону и, положив под дерево, воровато оглянулся по сторонам. Поблизости никого не было. Василий отодвинул воротничок косоворотки, чтобы не испачкать его в крови, и, облизнув своим остреньким шероховатым язычком пересохшие губы, осторожно надкусил литератору вену.
1983 г.
Примечания
1
Тюрьма в СПб.
