Не откладывая в долгий ящик, Курепа сразу же отправился искать Кравеца. Тот сидел и читал возле окна в одной из пустых аудиторий. Лесь Кравец был юноша лет двадцати трёх, высокий, тонкий, несколько болезненный на вид.
— Добрый день, Лесь, — сказал Курепа.
Они учились вместе, но были очень далеки по своим интересам, знакомствам, настроениям. Им почти никогда не приходилось беседовать друг с другом. И приветствие Курепы удивило Кравеца.
— Добрый день, — сухо ответил Лесь.
«Что ему надо?» — подумал Кравец. Лесь никогда не симпатизировал Курепе, считая его бездельником и панским подхалимом.
— Слушай, Лесь, я знаю, ты не любишь меня за то, что я вожу компанию со всеми этими дзендушевичами да клонскими, — говорил Курепа, — а ты хоть раз пробовал поговорить со мной, рассказать, что надо делать, чтобы нам, украинцам, легче жилось?
«Что правда, то правда», — подумал Кравец.
— Тебе некогда такими вопросами интересоваться, ты всё с панычами кутишь, — сказал он вслух.
— Может, оттого я и связался с ними, что больше не к кому мне итти, а без товарищей что за жизнь!
«Говорит-то он красно, — думал Кравец, — а всё же не доверяю я ему. Свожу его один раз в кружок, там скучно ему покажется и отстанет. Отказывать тоже нельзя — начнёт болтать, что сборы у нас секретные, пускают на них только по выбору».
— Хорошо, — решил Лесь. — Сегодня мы пойдём к одному знакомому. Там будут читать книги, полученные из России.
Курепа сделался аккуратным посетителем кружков, где читали книги из библиотеки «Русской беседы», слушали лекции о русской культуре и истории. Проникнуть дальше, принять участие в политической деятельности он не мог — ему не доверяли. Курепа это понимал и ждал удобного момента показать свою «преданность» новым идеям.
Но тут началась мировая война.
Австрийское правительство сразу же обвинило в шпионаже и заключило в концентрационный лагерь Талергоф тех, кто хоть чем-нибудь проявлял оппозиционные настроения. Кравец по счастливой для него случайности остался на свободе. В то время его не было в Кленове, он гостил у родственников в селе. А может быть, до Кравеца просто не дошла очередь — количество отправляемых в Талергоф насчитывалось буквально тысячами, и жандармы не могли арестовать одновременно всех, недовольных цесарским режимом.
Что касается Курепы, так его только однажды вызвали в полицию и, прочитав отеческое внушение, отпустили.
— Вы еще молоды, — сказал седоусый с пушистыми бакенбардами начальник полиции, сидевший в большом кабинете под портретом Франца-Иосифа. — Мы щадим ваше будущее. Постарайтесь исправить свои ошибки, иначе...
Начальник поднёс к самому носу Курепы свой толстый, пожелтевший от табака указательный палец и внушительно покачал им в воздухе.
Курепа, не отрываясь, смотрел на палец полицейского. Кисть руки не шевелилась, двигался только перст — указующий и предостерегающий.
Из полиции Курепа вышел с тяжестью на сердце. Судьба разрушала все его попытки выбиться в среду хозяев жизни, не знающих ни забот, ни труда, ни преград своим желаниям, живущих роскошно и блистательно.
Либералы оказались слишком непрочной основой, чтобы на них строить своё благополучие. До тех пор пока разрешала власть, они кипятились, говорили речи, выдвигали проекты. Стоило появиться предостерегающему полицейскому персту, как рухнули планы, замолкли речи. Что ни говори, цесарская власть — единственная надёжная опора. Этот полицейский никогда не учился в университете, а всё же живёт и будет жить лучше, чем он, Курепа. Его окружает почёт, уважение, всеобщая боязнь.
Осенью 1914 года русские войска взяли Кленов. На балконах по старому еще средневековому обычаю были вывешены в честь праздника ковры. Толпа рукоплескала усталым, запылённым воинам. В магазинах появились объявления: «Здесь продаются самые лучшие русские товары прямо из Москвы».
Лесь Кравец с утра до вечера бегал по городу. Он устраивал пикники с русскими офицерами, благотворительные обеды в честь русских солдат, выступал на многочисленных собраниях, был одним из организаторов создания «Холма Славы» — кладбища, на котором похоронили русских, погибших при взятии Кленова.
В то время Курепа старался не встречаться с Кравецом. От былых «симпатий» к России у Курепы не осталось и следа.
«Чёрт их знает этих русских, — рассуждал сам с собой Курепа. — Пришли и уйдут, а за них потом отвечай». И он не торопился публично высказывать свои симпатии к русским, осматривался, выжидал.
События, как ему казалось, подтвердили правильность такой тактики.
Русские войска покинули город. Снова на улицах зазвучала немецкая речь, появились усатые венгерские гонведы с широкими бряцающими палашами, выхоленные гинденбурговские офицеры, рассматривающие мир через монокль, вставленный в презрительно прищуренный глаз. Прежняя власть вернулась.
И, глядя на толстых, сытых коней немецкой тяжёлой кавалерии, на пушки, которые, задрав к небу широкогорлые стволы, катились с грохотом на восток, слушая рокот «таубе», реявших над крышами Кленова, Курепа решил сделать серьёзный ход в жизненной игре.
Контрразведка по книгам представлялась Курепе тёмным, мрачным зданием со множеством закоулков, извилистых переходов, где снуют неведомые личности, скрывающие лицо под низко опущенными полями шляпы и высоко поднятыми воротниками пальто. На каждом шагу здесь спрашивают пропуск, и попасть в это таинственное место очень трудно.
В действительности всё оказалось гораздо проще. Солдат провёл Курепу в большую, солидно обставленную комнату и учтиво попросил обождать. Когда он вышел, Курепа бросил вокруг себя шарящий взгляд. Эта комната могла быть приёмной врача, адвоката, а то и просто гостиной в зажиточном доме. Кожаные кресла окружали широкий квадратный стол. На столе лежало несколько иллюстрированных журналов. Кожаный диван был совсем по-семейному покрыт белым полотняным чехлом.
Минут через пять Курепу позвали в кабинет.
Тощий, хлыщеватый офицер с напомаженными, сильно пахнущими одеколоном и гладко зачёсанными назад волосами чуть приподнялся из-за стола, отвечая на почтительный поклон Курепы.
— Курите? — спросил офицер. — Прошу вас.
Курепа открыл лакированную коробку с сигарами, не подозревая, что крышка посыпана тонким слоем порошка и теперь на ней остались отпечатки пальцев «гостя». Когда он уйдёт, отпечатки будут пересняты и останутся в архиве контрразведки.
— Чем могу быть вам полезен? — сказал офицер.
Курепа глубоко вздохнул, готовясь к длинной речи. Наступил решительный момент.
— Будучи истинным патриотом Австро-Венгрии, — произнёс он заранее обдуманные слова, — и верным подданным нашего обожаемого монарха, я решил сообщить вам о русском шпионе.
Курепа ждал, что офицер издаст восклицание удивления, радости, пусть даже недоверия — во всяком случае как-то выразит свои чувства. Этого не случилось. Ни один мускул не дрогнул на лице собеседника Курепы. Единственное движение, которое сделал офицер — потёр тыльной стороной руки щеку, пробуя, хорошо ли она выбрита.
Курепа не ожидал этого, смутился, замолчал.
— Ну? — наконец, спросил офицер, после минутной паузы.
— Что? — не понял Курепа.
— Его фамилия, приметы, адрес.
— Лесь Кравец. Высокий, блондин. Живёт на хуторе недалеко от деревни Маринив.
— Кравец? — в глазах офицера промелькнуло неуловимое выражение жестокости и злобы. Очевидно, эта фамилия была ему знакома.
«Ага, — подумал Курепа, — проняло тебя, всё-таки».
Но взор контрразведчика принял прежнее безразлично скучающее выражение.
— Хорошо, мы проверим, — сказал он. — Откуда вы узнали это?
— От его брата, которого встретил в Кленове.
Офицер встал, показывая, что беседа закончена.
— Ваши патриотические и верноподданнические чувства, — лицо офицера ясно показывало, что он ни на грош не верит ни в патриотизм, ни в верноподданничество своего собеседника, — делают вам честь, господин Курепа. Вы получите соответствующее денежное вознаграждение. Надеюсь, мы еще встретимся.
Эти слова оказались сказанными не даром. Через неделю Курепу вызвали в контрразведку.
На этот раз он вошёл в кабинет бодро и немного развязно, как старый знакомый. Но офицер сразу испортил настроение Курепе.
— Нам известно, что вы тоже принимали участие в кружках, где проводилась вредная для нашего правительства агитация, и даже были по этому поводу предупреждены полицией, — сказал он. — Вы, конечно, понимаете, что поступки, на которые мы не обратили внимания тогда, могут быть совсем иначе расценены сейчас...
Офицер сделал небольшую паузу, как бы давая возможность Курепе полностью оценить значение сказанных им слов.
— Вы во многом исправили свою ошибку, указав нам на преступника, — продолжал контрразведчик. — Кстати, он не шпион, говоря между нами, и будет сурово наказан только для устрашения других. Дело не в этом. Вы должны составить список тех, кто бывал вместе с вами и Кравецом на собраниях в тех кружках.
