них считает священным долгом. Была ли тут принадлежность старика к какой-то «секте внутри секты» или чувство Родины перевесило все остальное, майор выяснять не стал.
Из Олиного письма Косте в госпиталь
«Дорогой мой Костик!
Так хочется тебя видеть! И так тяжело быть скованной по рукам и ногам болезнью. Во всех наших горестях виновата навязанная нам война. Какое счастье, что ее нет больше, мы победили и ты остался жив!
К сожалению, о моей поездке к тебе врач и слышать не хочет. В груди болей у меня уже почти не бывает, но слабость большая, и температура не каждый день нормальная. Надо же было так случиться, что мы оба выбыли из строя как раз в радостные дни Победы! Так обидно!
Наташа к тебе опять выберется уже на следующей неделе, и вместе с этим письмом ты получишь черновики и переписку. А пока я взялась ее читать и отрываюсь только, чтобы написать тебе. Какой сон тебе приснился, надоумил взяться за нашу «Хронику»! Все, что напишешь, сейчас же высылай, мы здесь перепечатаем на машинке.
Ты просишь, чтобы и я писала для «Хроники», — нет, Костечка, не обещаю. О тех временах писать — значит их снова пережить, а на это у меня сил не станет, читаю и над каждым письмом плачу. Какие мы были счастливые и какие хорошие молодыми! Ведь не стыдно рассказать об этом, правда? Ведь мы хоть и те же самые остались, а все-таки уже не те, на тех смотрим издалека и можем судить как о других людях, пусть для нас не посторонних. Ты сумеешь все написать как надо, как я сама написала бы, если б смогла.
Не хочу от тебя таиться, в последнее время что-то все меньше надеюсь поправиться. Не прими это за пессимизм, ты знаешь, он мне несвойствен, а только я временами впадаю в странное состояние, будто перестаю жить и начинаю испаряться куда-то в пространство. Врач говорит, что это «шалости сердца», при легочных и сердечных заболеваниях так иногда бывает, чтобы я не пугалась. Может быть, и так. Вспомню, что ведь ты жив, и Наташа, Володя, Сашок — все живы, — тогда прихожу в себя, значит, и мне надо жить. Спасибо заводчанам, и в Москве меня навещают…»
…В привезенных отцу Наташей бумагах были номера рукописных «Зорь», подпольного журнальчика пензенских реалистов (после исключения из выпускного класса реального училища и кратковременного ареста в Еланске Косте Пересветову удалось окончить училище в Пензе). С пожелтевших тетрадных страниц юность овеяла его своим свежим крылом. Светлые годы, когда мечталось и жилось, как мечталось!..
В одном из номеров он перечитал написанное им в 1915 году стихотворение в прозе «Женщина, Крест и Книга». Наивное и подражательное, оно тем не менее выражало его тогдашнее внутреннее состояние. Начиналось стихотворение так:
«К вечному мерно текущему Времени пришел Юноша. Он был бледен и чахл, глаза его смотрели тускло и безнадежно. Он вымолвил:
— Как медленно идешь ты, Дедушка Время! Лети! Мчи мой челнок к последнему порогу. Скучно, скучно мне жить! Дай мне цель жизни, дай ее смысл, или пусть я умру».
Время показало ему на свой алтарь, где он увидел Женщину, Крест и Книгу, и предложило выбрать любое.
«— Если ты выберешь Женщину, в ее объятиях ты познаешь неизъяснимое блаженство и счастье жить настоящим, в полном неведении обо всем остальном на свете, — ты перестанешь мыслить и стремиться к чему-либо другому…»
Дивная обнаженная красота ослепила Юношу. Страшным усилием воли он отвел от нее глаза. Время продолжало:
«— Если ты возьмешь Крест, вера в чистое и святое окрылит тебя, надежда на лучшую, вечную жизнь отвратит тебя от мирской суеты и придаст силы на громадный нравственный подвиг: ты уйдешь от людей, затворишься в темной пещере, убьешь в себе грешную плоть, но сохранишь спокойствие и ясность духа. Люди сочтут тебя мучеником, а ты в своем уединении — о, как ты будешь счастлив!..»
Юноша упал на колени и воздел к Кресту руки. Но тень набежала на его лицо, и он поднялся. Тогда опять заговорило Время:
«— Слушай, Юноша: в этой Книге написано обо всем на свете, но ты никогда не дочитаешь ее до конца. Первый же лист распалит тебя неистовым огнем любознательности, с ненасытной жаждой будешь ты глотать страницу за страницей, каждая родит в тебе множество проклятых вопросов, они измучают тебя, изведут, лишат навсегда покоя. Если бы ты дочитал до конца, ты познал бы все и овладел бы миром, — но ты никогда не дочитаешь до конца. Выбирай! Много веков тому назад ко мне приходил такой же Юноша и взял Крест. Еще раньше приходил другой и выбрал Женщину. Но ты взволнован, ты потрясен, ты пылаешь?.. Что возьмешь ты?»
Юноша протянул руку и взял Книгу».
Для семнадцатилетнего Кости то был час выбора жизненного пути. У него и его близких друзей разразившаяся война с кайзеровской Германией разбудила неуемную жажду знаний. «Войну надо разгадать, войну надо объяснить», — говорил им основатель их кружка Сережа Обозерский. Они жили ожиданием революции, каждому надо было решать: кто ты, против кого и с кем пойдешь?..
С волнением перечитывал Константин Андреевич строки своего письма Сереже на фронт из Пензы:
«Ты, конечно, знаешь, какое духовное (и, если хочешь, эстетическое) наслаждение способна давать «сухая», по общепринятому мнению, теоретическая мысль. Не меньшее наслаждение нахожу я в другом, что затрудняюсь обозначить одним словом: разве что назвать это выспренно творчеством? Прошлой зимой оно мне в голову не приходило. И знаешь — часто мне трудно взяться за перо, а тянет, как пьяницу к рюмке, дыхание захватывает, точно перед прыжком в холодную воду, а бухнешься — неохота вылезать, и просидишь за столом до утра. Ведь вот несчастье!..»
Костя тогда писал повесть об их кружке и аресте жандармами. А вот слова из посмертного письма Сережи, написанного накануне наступления русских войск, в котором он погиб: «Не бросай писать». Вглядываясь в неуклюжий крупный, с наклоном влево, почерк своего друга, Костя думал: «Может быть, теперь мне суждено еще и еще раз пережить то счастье, которое тогда я звал несчастьем?»
Нет худа без добра: ранение давало ему возможность обратиться к делу, полюбившемуся с юности.
Из Костиного письма Оле
«…Читаю переписку, и приходит в голову шальная мысль, что нам троим тогда, за два года до революции,
