— Если ты не против, — обратился Кадфаэль к брату Симону, — я покажу парнишке здешнее хозяйство. Заодно и вот это разгрузим. — Монах указал на туго набитую суму, свисавшую у него с пояса, — Я принес все снадобья, о которых ты просил, и еще кое-что захватил — думаю, сгодится. Как только с этим разберемся — мы тебя разыщем.
— А что слышно о брате Марке? — спросил лекарь.
— О, наш Марк уже рукоположен в диаконы. Мне надо лишь протянуть на этом свете еще несколько лет, и тогда я смогу исповедоваться ему в самых страшных своих грехах и отойти с миром.
— С отпущением брата Марка? — с улыбкой промолвил Симон, выказывая неожиданную проницательность. Нечасто он отваживался на подобные намеки.
— Что ж, — задумчиво отозвался Кадфаэль, — очень может быть, что ты и прав. Я всегда считал, что на Марка можно положиться.
Он повернулся к Освину, который внимательно, с чуть растерянной улыбкой прислушивался к разговору старших, пытаясь вникнуть в суть их речей, ускользавшую от него, словно пух чертополоха на ветру.
— Пойдем, паренек, опорожним сумы, чтобы не таскать лишний вес, а потом я познакомлю тебя со здешним хозяйством.
Они прошли через большое помещение, которое служило одновременно и трапезной, и спальней для призреваемых, за исключением страдавших самыми опасными недугами. У стены стоял высокий шкаф, который брат Кадфаэль открыл своим ключом. Полки внутри были уставлены горшочками, флягами, склянками и деревянными шкатулками, в которых хранились пилюли, мази, отвары, притирания, собственноручно приготовленные Кадфаэлем. Монахи открыли сумы и выложили их содержимое на полки — туда, где оставалось место. Освин вдруг словно вырос в собственных глазах — он почувствовал себя посвященным в доступное немногим благородное искусство врачевания, ревностным служителем которого ему предстояло стать.
Позади приюта располагался небольшой огород, плодовый сад и амбары. Кадфаэль провел своего подопечного по всем помещениям и службам. Они уже возвращались, когда навстречу им попались трое больных, представлявших довольно любопытное зрелище. Первый, старик, который ухаживал за капустой, не без гордости продемонстрировал им плоды своего труда. Второй, увечный юнец, с завидной сноровкой передвигался на двух костылях. Третьим оказался слепой мальчик, которого монахи уже видели на крыльце. Услышав знакомый голос, мальчуган ухватился за пояс Кадфаэля.
— Это Уорин, — сказал Кадфаэль, обращаясь к Освину. Он взял мальчика за руку и повел к маленькой каморке брата Симона. — Он прекрасно поет в часовне и знает наизусть всю церковную службу. Впрочем, скоро ты всех тут будешь знать по именам.
Завидя их, брат Симон оторвался от своих дел и посмотрел на Освина.
— Ну что, брат Кадфаэль все тебе показал? Хозяйство наше невелико, но польза от него немалая. Тут и тебе найдется, к чему приложить руки.
Освин от смущения зарделся и заверил, что будет стараться изо всех сил. Похоже, сейчас он только и ждал, когда наконец Кадфаэль удалится, чтобы поскорее приняться за дело. Травник догадался, что паренек робеет в его присутствии, — он добродушно похлопал своего ученика по плечу, пожелал ему успехов и пошел к выходу. Следом за ним направился и Симон. Они вышли из полутемной каморки на солнечный свет и оба невольно прищурились.
— Ты не слышал ничего новенького о том, как дела на юге? — спросил Кадфаэль, имея в виду, что часовня Святого Жиля находилась на самом краю города, и все новости там узнавали первыми.
— Ничего определенного, — покачал головой брат Симон. — Остается только ждать и строить догадки. Три дня назад забрел к нам переночевать один нищий, старик, но еще вполне крепкий. Он пришел из Стэзиса, что возле Андовера, чудаковатый такой дед, может, малость тронутый, кто его знает. Он вбил себе в голову, что надо перебираться на новое место, да не мешкая. Засело у него в башке, что пора уносить ноги на север, покуда еще время есть.
— Ну что ж, — невесело отозвался Кадфаэль, — человек из тех краев, если он не привязан к земле или дому и терять ему нечего, вполне мог так рассудить, даже если с головой у него все в порядке. Напротив, может, разум и подсказал ему, что пришло время убираться восвояси.
— Может, и так. Он еще говорил — если только это ему не приснилось — что, уже собравшись в дорогу, он оглянулся и увидел над Винчестером облако черного дыма, а ночью в той стороне полыхало алое зарево.
— Возможно, это и правда. — Кадфаэль задумчиво прикусил губу. — Если поразмыслить, то удивляться тут особо нечему. Последнее, что было известно о тамошних делах, — это что епископ и императрица не доверяют друг другу и выжидают. Им бы немного терпения… Но похоже, эта леди никогда особым терпением не отличалась. Вот я и думаю — уж не осадила ли она замок епископа Генри. Как ты полагаешь: долго ли этот твой нищий пробыл в пути?
— По-моему, — отозвался Симон, — он спешил со всех ног, но все одно на дорогу ушло никак не меньше четырех дней. А стало быть, вся эта история, возможно, случилась уже неделю тому назад. Однако пока я не слыхал ни слова в ее подтверждение.
— Еще услышишь, — грустно промолвил Кадфаэль, — если все это правда. Это хороших вестей ждешь не дождешься, а дурные сами тебя найдут, не замедлят.
В раздумье Кадфаэль брел по предместьям, направляясь обратно в аббатство, — все его мысли занимало зловещее известие, и он лишь рассеянно кивал и что-то невнятное бормотал в ответ на приветствия встречных. Было уже позднее утро, по пыльной дороге сновали многочисленные прохожие, а среди здешних прихожан не много нашлось бы таких, кто не знал травника. За годы своего монашества ему приходилось лечить многих из них или их детей. Случалось ему пользовать и скотину — много лет изучая людские хвори, он постиг и искусство выхаживать больных животных. Эти Божьи твари страдали порой не меньше своих хозяев, но в отличие от них не могли пожаловаться и встречали куда меньше сострадания. Травник старался приучить прихожан аббатства хорошо обращаться со своей скотиной — к их же выгоде. Он повидал немало лошадей, покалеченных на полях сражений, и, возможно, сочувствие к бессловесным страдальцам послужило одной из причин, побудивших его в конце концов оставить ратное поприще и принять монашеский обет.
Правда, служители Господа тоже не особо баловали мулов и иную домашнюю скотину, но многие при этом все-таки признавали, что доброе отношение к животным подобает христианину да вдобавок приносит ощутимую пользу.
Но сейчас Кадфаэль лишь мельком подумал о бедных животных и об искусстве врачевания. Его занимало, что же все-таки стряслось в Винчестере? Отчего небо над городом почернело днем и побагровело ночью? Тот нищий старик сразу смекнул, что это предвещает беду, и пустился в бегство, как некогда народ избранный, ведомый в пустыне столпом дыма и пламени. Кадфаэль не видел причины сомневаться в рассказе нищего. Многие люди, не лишенные здравомыслия, предчувствовали в последнее время недоброе. А тут еще лето выдалось жаркое, сухое — чтобы зажечь пожар, и искры хватит. Но какова императрица — это ж надо было додуматься осадить епископа в его собственном городе, в собственном замке, будто ей и неведомо, что неподалеку стоит сильная армия во главе с королевой, а ведь жена короля Стефана — такая леди, которая ни в чем не уступит самой императрице Матильде. Да и Лондон ведь по-прежнему враждебен императрице. И как же должен был обозлиться на нее епископ, чтобы всем рискнуть и бросить ей вызов! Впрочем, эти знатные особы все равно выйдут сухими из воды, не то что простолюдины — торговцы и ремесленники, у которых нет укрепленных замков, чтобы укрыться за их стенами.
Так, подумав о хворях животных, монах дошел до мыслей о бедствиях рода человеческого, но в этот момент внимание его привлек донесшийся сзади легкий и четкий перестук копыт. На дороге к тому времени было не так уж шумно, и брат Кадфаэль ясно слышал, что его догоняют всадники. Он остановился на краю ярмарочного поля и оглянулся — верховые на мулах были уже совсем близко.
Мулов было двое: один высокий, почти совсем белый, какой сгодился бы и для аббата, а другой поменьше, рыжеватой масти, он трусил чуть позади. Но не мулы так заинтересовали Кадфаэля. Он с удивлением увидел на обоих всадниках черные бенедиктинские рясы, а значит, они братья одного с ним ордена. Очевидно, потому они и спешили, что заметили впереди брата-бенедиктинца; как только Кадфаэль остановился, они замедлили ход и вскоре поравнялись с ним.
— Бог вам в помощь, братья! — обратился к незнакомцам Кадфаэль, с интересом разглядывая их. — Вы, верно, направляетесь в наш монастырь, в Шрусбери?
— Помоги и тебе Господь, брат, — откликнулся ехавший впереди. Голос его был бы красивым и звучным, если бы не странные, с присвистом, хрипы. Такое хриплое дыхание Кадфаэлю случалось наблюдать у глубоких старцев, но этот человек был отнюдь не стар. — Ты, наверное, из здешней обители Святых Петра и Павла? — Монах с трудом произносил каждое слово. — Мы как раз туда и держим путь, и у нас есть письма для лорда аббата. Я так понимаю, что эта стена ограждает владения аббатства?.. В таком случае мы уже недалеко от цели.
