Я достаточно резво стал пробираться обратно, переходя на прыжки и бег. Когда до ограды оставалось метров пятьдесят, луч сильного фонаря впился в мое интеллигентное (как порой кажется) лицо. Ноги даже задрыгались от конфуза. Вот так, поторопился и не заметил спрятавшуюся в засаде, за кучей ящиков, телегу, запряженную массивным зловещим битюгом цвета ночи. Фонарь высвечивает мою невнушительную фигуру, из-за телеги же выходит четверо сомнительных личностей, что говорится, с лейкой и блокнотом, а то и с пулеметом. Хороший пулемет вынесли — “Дегтярева”. Кроме этого, в руках мечи-саморезы и игольчатые палицы. Все ребята крепкие, кривоногие тюркские багатуры в халатах, однако по-нашему заговорили довольно чисто.
— Дорогой товарищ, мы по вам давно скучаем.
Всегда-то они с издевочки начинают. Мне же самое лучшее держать фасон. Все-таки черная куртка с околышами Ревнителя должна оказать воздействие. Авось кто испугается.
— А по-моему мы слишком часто видимся, мои будущие друзья. Вы стали ерзать раньше времени, подобные массовые встречи претят моему вкусу,— стойко говорю им, как и полагается Ревнителю. — Приходите завтра в контору, у меня прием после обеда.
— Приборчик на землю, пожалуйста. Мы ему стеклышки протрем.
Да, сейчас мне полезно вспомнить о ненасилии, ахимсе и Нагорной проповеди.
Только я аккуратно да вежливо положил свой тепловизор и распрямляться стал, мне запаяли сапогом, так сказать, в “изображение”. Что говорится, удачно подставился. Чуть повыше уткнись носок сапога и черты лица вообще исчезли, одна каша бы осталась. Итак, брякнулся я оземь и вставать неохота.
— Что это с господином?.. Моча в голову плеснула… Может, господин станцевать хотел и поскользнулся. — Да, в жизни всегда найдется повод для развлечения у таких ребят. Не боятся они меня, это факт. Судя по оснастке и месту промысла, у них, серьезный хозяин. Если же у злодеев имеется зацепка в земельном суде, там вынесут определение: “Ревнитель Кологривов поскользнулся на собственном плевке и упал лицом на свой ботинок”.
Один из халатников чуть не помог мне встать, но отпустил — копчик мой хрустнул как огурец. Я всегда считал, если пропадать, так уж в дерзкой атаке и при восхищенных зрителях — однако этот принцип сегодня мог реализоваться лишь частично. Поэтому просто “терпец урвался”, как выражаются южане. Я, не смотря на грусть-тоску, освежил в памяти картинку из былых сражений. Поднялся, обманно полуотвернулся и прыгнул ногой вперед. Кого-то я сшиб, но остальные поймали меня во время исполнения пируэта, скрутили руки за спиной и понесли почти аккуратно. Кто-то даже шептал: “Осторожно, не роняйте, а то развоняется”. Затем, раскачав, метнули в телегу. Я влетел в кучу хлама.
Авторитетно утверждаю, что любая гордыня сразу пропадает — пусть ты и венец творения — когда лежишь побитый, мордой в гнилой осклизлой соломе. Да еще предчувствуя дальнейшие неприятности. Раз не убили сразу, значит будут мучить. Как и того человека, который недавно отдал все телесное тепло.
“Вперед, какашка”,— сказали напоследок мастера своего дела. И сообщник злодеев, битюг, тупо поволок мой будущий труп в мрачную даль, мне же рыпнуться некуда. Конская перевязь, стиснувшая руки, заодно меня к телеге пришпандорила.
“Какашка”. Я видимо достоин столь непрестижного прозвища. Доигрался с аспирантессой, секретно-сексуальной сотрудницей — она, наверняка, душегубов на меня навела. Тараканам же из крепости-филиала такой случай пригодится лишь для того, чтоб поглубже заползти за печку.
Чьи-то руки выскребли меня из телеги и бросили оземь, оборвав цепь нехитрых размышлений. Вражьи пальцы залепила глаза каким-то дерьмом. Была погожая летняя ночь и так не хотелось. Но пришлось. Чьи-то кулаки прогулялись по мне. Отмечу, справедливости ради, что не заходясь и больше для проформы. Затем уложили меня на платформу, которая стала вдруг опускаться в какое-то подземелье, где был я “посажен на цепь”. Кольца и браслеты, щелкнув, прихватили мои руки, ноги, горло, лоб к железному стулу на колесиках. Хоть танго, хоть камаринского пляши в таких условиях, жюри тебе заранее “неуд” поставило. Ой, мне сейчас будет нехорошо! Ой, чувствую расчлененка мне светит.
А я беструпной смертью, может, не желаю заканчиваться, я требую красивого ритуального прощания, которым любовались бы дамы и мужали мужские сердца!!!
Щелкнул тумблер, загудела какая-то установка. Процедура началась, я поехал на стуле. Однако от всех тревог неожиданно всхрапнул, будто заколдованный, и увидел в спальной стране большую медную трубу. Ту, что гудит в духовом оркестре, имени-отчества которой никогда не знал. Вот негромкое, но мощное гудение давай раскачивать каждую клетку, вдобавок и молекулу, атом, даже субнуклон, может, шкварк со стрингом. И прочие штуки, которые мы зачем-то учили в школе. В итоге, я стал сам от себя отделяться и отслаиваться. Мое тело принялось бледнеть, я же какое-то время смотрел на него сверху — оно казалось тающей ледышкой. Потом труба засосала меня в себя, началось тоскливое падение. В конце концов, душа моя застряла в центре ничего, без памяти и прочих средств к существованию. А затем меня подхватил смерч из напряжений, непонятных ощущений, слишком ярких красок, искаженных картин, распадающихся и расчленяемых предметов. Я был беспомощнее амебы, оказавшейся в бушующем океане.
2
— Барин-профессор, телоприемник исправен. Никаких отклонений по основным и вспомогательным функциям. “Мясо” поступило с температурой минус двести сорок, чай, не протухнет.
— Барин-профессор, начинаем сканирование высокоинформативных тканей “мяса” по картограмме.
— Барин-профессор, приступаем к сканированию низкоинформативных тканей.
— Барин-профессор, моторную память считываем десятью параллельными каналами.
— Барин-профессор, готовы к изъятию у “мяса” индуктивно-резонансной пси-структуры.
— Барин-профессор, объемную томографию закончили, ведем сортировку отсканированной информации.
— Барин-профессор, приступает к пересылке пси-структуры в Материнскую Субстанцию.
3
Живой, братва! Не расчлененный, даже не потрошенный, ни крошки от меня не отпало. Я не просто очухался, а будто всплыл с большой глубины. Вдруг стал видеть, слышать и нюхать. Сфокусировалось зрение, озарившись перед этим яркими разноцветными полосками. Звуки возникли из невнятного квакающего шума, но стали вполне нормальными, словно кто-то подкрутил ручку настройки. Даже запахи, которые вначале резко как аммиак шибанули мне в нос, вдруг помягчали и расплылись. Память тоже несколько странно заработала, вдруг без спросу из нее полезла всякая дребедень. Какие-то стародавние сценки поплыли перед мысленным взором и внутренним глазом.
Вначале вспомнились детско-юношеские забавы еще технических “до-закатных” времен, путешествия по компьютерным мирам с помощью двигательного имитатора и контактного экрана. Там я сражался с какими-то сказочно-придурочными демонами, которые кричали мне: “Попался, который кусался”. А потом ожили картины вполне реальных конных сражений двенадцатилетней давности на южнотеменском шляхе, когда налетела Старшая Орда из казахских степей под знаменами Чингисхана. Тогда это было внове, всадники в малахаях, свист шашек из титанового сплава, юркие и умные лошаденки-мутанты, которые мелькают то там, то сям, как пинг-понговые шарики.
Тюркам некуда было деваться, кроме как переться к нам. Первый климатический скачок, случившийся именно тогда, выжег степь, отчего проснулась древняя хищность,— порушив все, потоптав, порезав, покромсав, пустить баранов на зарастающие травой развалины поселений. А там и вовсе на чистый паразитизм перейти можно. Рабы-пастухи гоняют отары, сам балуешься в юрте с белобрысой курносой полонянкой.
И нам некуда было податься, не прыгать же в Теменское море. Умели мы до этого колоть и резать только котлеты и колбасу. Однако выцарапали где-то старичка-казачка, способного махать шашкой, исторические энциклопедии из подвалов достали. Принялись устраивать засеки, заставы, стороОжи, засады, разъезды конные пускать. Я уже в то время думал, что Космика здорово забавляется, глядя на нас сверху — просто многосерийный кинофильм на исторические темы.
Тогда на южнотеменском шляхе я Северина Почкина спас от расставания с умной головой. Благодаря этому дворянство заработал, плюс земельный надел ухватил от Храма Чистоты.
Извержения памяти закончились и я смог включится в текущий момент своей жизни. Сейчас я без всяких цепей, ничего не болит, уже за оградой Завода. Шмотки все грязные пыльные, как у бездаря-бродяги, за куртку уцепилась консервная банка с какой-то плесенью внутри. Конечно, лучше бы знать, как я здесь оказался, но можно и в неведении остаться, все равно больше партизанить не буду. Вот если получу полномочия, тогда въеду в промзону как дядька Черноморг на белом коне в сопровождении тридцати трех людоедов-мутантов. Или не въеду, даже если уговаривать станут. Чего мне инициативничать и изучать стреляющую пушку со стороны дула? Пусть пацаны вертятся, а мне пора с фразками баловаться, сидючи в палатах каменных или во главе стола.
