Монолог Харкнесса был рассчитан на то, чтобы произвести впечатление на старших начальников, собравшихся на галерее. Мне очень хотелось, чтобы Харкнесс отвлек внимание от дезинфекционной камеры на себя, но он не давал мне ни малейшего шанса незаметно прочитать «руководящий» план.
— Самое главное, — говорил Харкнесс, — позаботьтесь о том, чтобы он как можно больше говорил. Могут быть нарушения Устава Флота, куда более серьезные, чем срыв экспедиции — так, фактически, все и выглядит — и все, что он скажет, может быть использовано против него.
Стрелка высотомера остановилась на нуле. Корабль приземлился.
— Обычно, они все выбалтывают, особенно, если военные действия возникли еще в пути. Употребите вашу способность сопереживать и воздействуйте на Адамса. Заставьте его повеситься, если он заслуживает виселицы.
Я услышал, как наверху клацнул зажим насадки, герметично охватившей воротник корабельного шлюза. Через несколько минут Адамс скользнет по склизу, но предстоящее прибытие пациента мало волновало меня сейчас. Намерение, прозвучавшее в словах Харкнесса, ошеломило меня.
— Вспомните советы Платона, — имел наглость заявить МНЕ этот лоботомист, — что лучшая часть обвинения основывается на способности вести мудрый допрос; так заставьте его обвинить самого себя. Одна из записывающих систем настроена на Устав Флота и она зафиксирует все нарушения. Итак, доктор, заставьте его говорить.
— Есть, сэр, — машинально ответил я, Харкнесс повернулся и, поднявшись по трапу, исчез во мраке галереи для свидетелей.
Вот так-то: все деликатные инструменты моей профессии — интуицию, сопереживание, допрос — следовало применить к Джону Адамсу не для того, чтобы помочь ему восстановить отношения с человеческим окружением, а чтобы поймать его в ловушку за нарушение Устава Флота.
Просматривая план, врученный Харкнессом, я мог слышать через трубу в противоположном конце камеры скрежет открывающегося шлюза. «Руководящий» план содержал следующее:
1. Спросите, почему он прервал экспедицию?
2. И куда, черт побери, девался О'Хара?
Командующий Харкнесс играл на галерею, когда вручал мне записку, и я отплатил ему той же монетой, как только услышал шуршанье Адамса, скользящего по спиральному склизу. С презрительной улыбкой я скомкал записку и швырнул ее в мусорную корзину. Затем повернулся, чтобы взглянуть сквозь три дюйма поляризованного стекла, как Адамс, казенной частью вперед, вылетает из склиза и шлепается на парусиновый мат.
— Прекрасное приземление, моряк, — отреагировал я и, чтобы подчеркнуть, что перед ним медик, добавил, — у вас задние роды.
Адамса будто подбросило на мате, он встал ровно, чуть покачиваясь и с трудом удерживая равновесие. Ростом более шести футов, спутанные длинные волосы, на лице густая щетина. Он был бос и носил безрукавную тунику, украшенную на левой стороне груди странной эмблемой. Подол туники едва высовывался из-под портупеи, а кожа была так бледна, что казалась побеленной.
Ноги у него были мускулистыми, как у артиста балета, но лодыжки опухли, а обе руки имели одинаковые багровые следы над локтями. Вспомнив его алабамское происхождение, я громко сравнил его с генералом Конфедерации:
— Младший лейтенант Адамс, вы выглядите как генерал Дж. Э. Б. Стюарт,[10] который собирается поволочиться.
Несмотря на выражение сильного беспокойства, написанное на лице Адамса, он взглянул на меня и губы его растянулись в широкой ухмылке. Это была вымученная улыбка, но в ней было достаточно искренности, чтобы заметить, что он понял и оценил мое остроумие. Он осторожно двинулся в мою сторону.
— Я хотел бы представиться, Адамс, — начал было я, но он игнорировал мое обращение.
— Какой сегодня день, доктор?
— Среда, двадцать восьмое декабря, — ответил я.
Он узнал эмблему, на моем лацкане, это свидетельствовало о том, что наблюдательные способности были в норме.
— Благодарение Господу! — удовлетворение, которым прониклось все его естество, казалось, придало его походке устойчивость. — Забудьте о принятии отчета, доктор. Позвоните в Управление и попросите их вычеркнуть зонд Адамса-О'Хары из графика полетов.
Он показал на телефон, висевший на стене по мою сторону стекла. Поведение его было настолько нормальным, что я, не думая, выпалил:
— Это же вы — зонд Адамса-О'Хары, или верней, то, что от него осталось.
— Какой сейчас год? — спросил он. — 2228-й.
Адамс реагировал так, словно его ударили по зубам. Он покачнулся и страдание исказило его лицо. В ошеломлении, он отступил назад и рухнул по ту сторону стенки. Сосредоточившись на чем-то, известном только ему, он бормотал про себя:
— Не получилось. Не получилось.
— Что не получилось, Адамс? — спросил я, усаживаясь за пульт.
— Я пытался обратить фактор растяжения времени и изменить систему отсчета на обратную.
Не могу сказать, был ли его ответ разумным. Космонавты оперируют понятиями релятивистского мира, а я пользуюсь классической логикой. Но я вспомнил ответы курсанта на посту у помещения, где хранились личные дела состава.
— Вы говорите о нехристианской системе?
— Нехристианской системе? — Адамс с изумлением взглянул на меня и широкая улыбка расплылась по его лицу — маниакально-депрессивная реакция, классифицировал я его подавленное состояние. — Полагаю, вы имели ввиду негалилееву систему, — протянул он.
— Ну, я всего лишь психиатр, — сказал я, — и единственный галилеец, которого я знаю — это Христос.[11]
— Это имя достойно Галилея, — довольно засмеялся Адамс, — но, может быть, вы угадали правильный ответ, хотя и по неверной причине. Может быть, я молился с недостаточным рвением.
Адамс был не только в своем уме, но и отлично соображая. Он заметил путаницу при сравнении Галилея с Христосом, что указывало на гораздо большие умственные способности, чем того требовала его профессия. Но он уже позабыл обо мне, углубившись в какую-то крупную внутреннюю борьбу. Ужас и неверие в его глазах сменились смирением. Черты лица были так выразительны, что я легко мог читать его чувства. Вспомнив о Харкнессе, я спросил:
— Почему вы прервали экспедицию на год раньше срока, Адамс?
— Нет, доктор, не на год. Я вынужден был прервать на три недели раньше срока.
Считая шесть месяцев пути туда, шесть месяцев обратно и плюс одиннадцать месяцев на выполнение задания, в сумме все это составляло двадцать три месяца.
— Но вы отсутствовали всего одиннадцать месяцев, — указал я.
— В этом-то вся история моей жизни, доктор, — слишком мало и слишком поздно. Мне нужно было наверстать два года, а я не смог и наверстал только один год.
Внезапно я уловил смутный смысл того, о чем он говорил.
— Адамс, вы хотите сказать, что пытались вернуться во время, предшествовавшее старту?
— Можете доставать свою смирительную рубашку, доктор, но именно это я и пытался сделать. Я знаю, что теоретически материальное тело не может находиться в двух точках одновременно, но не теории выращивают хлопок. Библия гласит: "Просите и вам дастся". Господь знает — я просил. Я устлал молитвами весь путь от Кассиопеи до Ориона. В конечном счете, я был слишком занят замедлением этого китобойца, его палубного времени, чтобы много молиться.
Здесь я хотел бы передохнуть, но из мрака галереи наблюдал Харкнесс. Я процитировал второй вопрос руководящего плана почти дословно:
— Что, черт возьми, случилось с О'Харой?
— Он присоединился к бессмертным, — речитативом пропел Адамс.
— Как он присоединился к ним?
— Благодаря словам, изрекаемым моими устами, так же как и все другое. Я пошутил с университетским деканом, у которого не оказалось чувства юмора. Совершенно невыгодно, доктор, шутить с человеком, который мыслит буквально.
Психиатры всесторонне взвешивают ответы. Ответы Адамса смущали меня и формой, и содержанием. Ни на одной из планет, кроме Земли, не существовало университетов и, кроме того, в его ответе содержалось отвращение к буквальному уму, sine qua non[12] космонавтов. Более того, представление о комизме у лазерных наездников выражается удвоенной реакцией при падении кого-либо на задницу. Адамс же оказался космонавтом, жаловавшимся на отсутствие чувства юмора у университетского декана.
Стимулы нарастали так быстро, что мои ответные действия стали нерешительными и я внес туманное предложение, выигрывая время:
— Расскажите мне об О'Харе.
— Об О'Харе? Этот молодчик был подлинным лобызателем бларнейского камня…[13] Нет, беру эти слова обратно. Всякий раз, когда старина Ред что-либо целовал, то он овладевал этим.
— Я имел ввиду то, как он умер? — поправился я.
— Можно сказать, что он попался в негалилееву систему… ту, что по вашей части, доктор, не Галилея… Если бы он только держался подальше от моей женщины… Он знал, что я снисходителен, но знал также и то, что я сперва бью, а уж потом прощаю.
