Все продумано, взвешено, почерпнуто из богатой практики полярных исследований. Без излишества и пижонства. Да и сами они были серьезными, деловыми людьми: пора бы уже, не мальчики, а взрослые специалисты, которым доверено покорять Север.
Венька был откровенно красив. Он сидел в небрежной позе слегка уставшего человека, и каждое его слово, жест, манера курить и прихлебывать чай говорили о том, что уж он-то хорошо знает, зачем прилетел в этот далекий край и что собирается здесь делать.
— Я слышал, на Чукотке летает один парень, не помню его фамилии. Летает классно. Но хорошо летать — это, в конце концов, наш профессиональный долг. За это памятники не ставят. А вот о нем чукчи сложили песню, исполняют в его честь танец. Это уже надо заработать.
Он налил себе еще стакан чаю.
— Так вот, я тоже хочу, чтобы обо мне сложили песню.
— А ты честолюбив, — сказал Павел.
— Конечно… Разве это плохо?
— Это хорошо, — серьезно сказал Олег. — Я тоже честолюбив. Только петь обо мне не обязательно. Я перед собой честолюбив. На глубине души.
— Застенчивое тщеславие, — буркнул Павел.
Олег рассмеялся.
— Ты, я смотрю, язвительного склада человек. Ну, если проще говорить, мне важен сам образ жизни. Вот я сижу в Москве, на Второй Песчаной улице, на пятом этаже, слышу, как у соседа орет стереофонический проигрыватель, и мне делается очень не по себе. Почему? Да потому, что в это время Хейердал плывет себе на плоту. Ален Бомбар переплывает Атлантику в трехметровой лодке…
— …а старика Френсиса Чичестера сама королева Англии посвящает в рыцари! — торжественно добавляет Веня.
— Что? Ах, ну да… Только ты ничего не понял. Мне не нужны аплодисменты. Я себе сам аплодировать буду. Я хочу узнать, могу я или не могу заставить себя жить на пределе? Могу я, скажем, в одиночку сплавиться по Индигирке или еще по какой-нибудь реке, по которой в одиночку сплавляться не рекомендуется. Вот тогда, если окажется, что я все это могу, — тогда я себе и поаплодирую. На глубине души… Что, непонятно?
— Нет, почему же… — сказал Веня. — Я понимаю. Все мы ищем свою Большую реку, каждый хочет знать, на что он способен. Павел, например, я вижу, способен всю банку съесть и даже о последствиях не думает.
— Ну вот видите, беда какая, — пробормотал Павел, облизывая вымазанные вареньем губы. — Мне даже как-то неудобно перед вами. Мало того, что я варенье люблю, я еще и не честолюбивый.
— Ты рискуешь прожить скучную жизнь, — веско сказал Олег.
— Нет, я не рискую. Мне еще никогда не бывало скучно. А если уж зашел разговор о том, кто за чем сюда приехал, то я приехал потому, что мне везде интересно. А особенно там, где я не был.
Он чуточку помолчал, посмотрел на ребят и простодушно добавил:
— А кроме того, меня сюда распределили. Сам-то я не очень рвался. Но вы не думайте, мантулить буду за здорово живешь. Вместе с вами. У вас честолюбие, у вас великие цели — познать самих себя, и мне это подходит. Глядишь, сам таким стану. Буду себе аплодировать на глубине души и ждать, когда обо мне песни сочинять начнут.
— Укусил! — расхохотался Веня. — Ну, укусил!.. Ладно, будем считать, что из нас может получиться неплохое трио, или, говоря интеллигентно, творческое содружество веселых и энергичных людей, готовящихся стать хозяевами Чукотки. По-моему, у нас есть для этого данные…
Уступая настойчивой просьбе трех молодых специалистов, комендант поселил их в небольшом деревянном домике, который тут назывался «балком». Они наскоро заделали щели, насобирали в поселке всякой мебели, и Олег, открывая на новоселье бутылку шампанского, произнес тост:
— Мы будем с Павлом рыться в земле, ты, Венька, будешь парить в небе. Я не очень вычурно говорю? Так вот, мы будем каждый заняты своей работой, но мы — вместе! А это большая сила — геолог, геофизик и пилот! Соединение стихий, образно говоря… Что, меня опять занесло? Больше не буду. Просто я хочу всех нас предупредить вот о чем. Север коварен. И не лютыми морозами, при которых, как повествует фольклор, замерзают на лету птицы, не цингой, от которой мы, слава богу, давно избавлены заботами наших фармацевтов и снабженцев, — Север коварен своими экзотическими миражами, способными заставить делового и целеустремленного человека гоняться за розовой чайкой, вместо того чтобы искать столь необходимые стране полезные ископаемые. Да не уподобимся поэтому мы тем мальчикам, которые, однажды побывав в море на увеселительной прогулке, потом всю жизнь носят мичманку с крабом! Вы меня поняли, смелые, энергичные люди?
— Ты, должно быть, хорошо выступал на семинарах, — сказал Павел, который хоть и прочел всего Джека Лондона, еще не научился так вот лихо говорить о Севере и о своем к нему отношении. — Но тем не менее мы тебя поняли. Какие могут быть миражи и прочее в наш-то рациональный век? Содвинем бокалы — и за работу!..
Давно это было. Очень давно. Восемь лет назад. Они еще не знали тогда, что, какой бы рациональный век ни стоял на дворе, каждый, кто впервые попадает на Север, — если он не вполне законченный сухарь, — непременно должен переболеть и романтикой, и экзотикой, и розовой чайкой, и многим-многим другим.
Еще бы… Чукотка, Острова Серых гусей и остров Врангеля. Соленый запах моря, и пыльный запах прочитанных книг, со страниц которых вошли в твою жизнь седые кресты над могилами тех, кто пришел сюда до тебя. А сегодня ты можешь потрогать эти кресты руками. И положить на стол кусок изъеденного морем шпангоута — обломок неизвестно чьей судьбы, выброшенной на берег океана.
Никуда от этого не денешься. Не делись и они. Сегодня можно лишь со снисходительной улыбкой многоопытного человека вспомнить, во что превратили они на первых порах свое многострадальное жилище! Как только не называли его! Бунгало, шалаш, гасиенда. На нестроганых досках громоздились черепа моржей с устрашающими клыками, вместо табуреток стояли позвонки китов величиной с хороший полковой барабан, по углам в продуманном беспорядке были свалены весла, карабины, спиннинги, какие-то полусгнившие доски, которые, по словам знающих людей, то ли были выломаны когда-то из ограды казачьего острога, то ли имели еще более таинственное происхождение.
А сами они даже дома ходили в штанах из нерпы, перекатывали до рту из угла в угол короткие морские трубки, поигрывали загорелыми бицепсами и питались большей частью строганиной из нельмы и оленины.
Ну и, конечно, стены всего дома от потолка до пола были увешаны картами с обозначением маршрутов, в которых они еще не бывали…
Мальчишки, мальчишки… Как им хотелось быть серьезными и как не хотелось взрослеть!
Однажды пилоту Строеву сделали замечание, что если уж нарушать дисциплину и читать при разборе полетов книги, то можно что-нибудь посерьезнее, а не «Маленького принца».
В конце концов, Сент-Экзюпери тоже был летчиком, у него есть чему поучиться. Венька весь вечер сидел угрюмый. Потом сказал:
— Ненавижу взрослых людей, если они пузаты, у каждого свой персональный живот. Человеку мешают жить три вещи: живот, постель и «что подумают соседи». Но главное — живот. Я склонен думать, что он может быть даже у балерины — я имею в виду его духовную интерпретацию. Не хочешь быть пузатым и нудным, не старей. Не взрослей, в смысле. Чкалов не был взрослым. И Норберт Винер тоже. Он даже писал, что в мире живых существ нашей планеты только человек тем и отличается от остальных, что никогда не становится взрослым. Цитирую дословно.
Потом добавил:
— И вообще пора заняться делом.
«Заняться делом» — это значило, что пора наконец обогнуть Чукотку на катере. Или на яхте, или на чем придется. Плавание было задумано давно, а теперь у них как раз подходил первый очередной отпуск за три года. И как раз морзверокомбинат продавал списанный катер, из которого можно было сочинить великолепную яхту. Они экономили на чем могли, читали лоции и зубрили навигацию. Когда на книжке собралась определенная сумма денег, оказалось, что катер стоит по крайней мере в пять раз дороже. Кроме того, оказалось, что частным лицам катер не продадут. Но даже если бы и продали, их никто из порта не выпустит.
Ударов было много, и каждый из них чувствительный. Венька встал в позу и прочел стихи Багрицкого:
По рыбам, по звездамПроносит шаланду,Три грека в ОдессуВезут контрабанду.
— Ясно? — комментировал он. — Прекрасные стихи, да не про нас, балбесов, писаны. Вы знаете, смелые и энергичные люди, я, кажется, повзрослел на год.
— И я, — согласился Олег.
— А я и подавно, — сказал Павел.
Венька достал три листа ватмана и нарисовал три яхты. Они бежали по голубеньким волнам и трепыхали разноцветными флажками.
— Это отпущение грехов. Индульгенция… Чем бы нам еще отметить нынешнее повзросление? Может, пройдемся по части нравственности? — Он выразительно посмотрел на галерею девиц, висевших над кроватями Олега и Павла. — Приоденем наших дам? Или как?
