А в эти часы Михаил Федорович готовился к встрече со своим тестем, известив о том и его дочь, а свою невесту — Евдокию Лукьяновну. Пока обставляли мебелью и завозили все необходимое царскому тестю в купленный в Китай-городе богатый дом, невесту готовили к встрече о отцом и матерью царя.
Зачем описывать ее волнение, то, что думала она, чего боялась? Это и так понятно каждому. Евдокия понравилась и патриарху, и царице, заставив тем самым Михаила Федоровича полюбить ее еще сильнее, и не просто полюбить, но еще и возгордиться, ибо она держалась так, будто родилась во дворце, но ни капли заносчивости при этом не было ни в ее речах, ни в ее взорах, ни в любом из жестов.
В скромности Евдокии жених убедился, когда пришла она прощаться с подругами, после того как официально и во всеуслышание была объявлена царской невестой. Одиннадцать девушек, живших вместе с нею и ее сестрой, стали поздравлять Евдокию и прощаться с нею. Последней подошла ее барыня и вдруг зарыдала. Она опустилась на колени и начала сбивчиво, захлебываясь и от слез, и от волнения, и от страха, — шутка ли, перед царицею стояла! — просить у Евдокии прощения за все те горечи, каким была виновницей, живя с нею в Можайске. А бывало всякое — и унижала сестра Евдокию, и бранила без причин, и сердце на ней, безответной, срывала, и издевалась над безропотной сиротой, выказывая дурной норов и прирожденную злобу, нередко и бивала в сердцах, тихонравную. Михаил Федорович был при том прощании, потому что, как познакомился с милой его сердцу Евдокиюшкой, то и часу без нее оставаться не мог, и в нарушение обычая ходил на ее половину и гулял с нею по дворцу, как заколдованный и будто опеленатый какими-то волшебными путами. И он увидел, как его завтрашняя жена подняла с колен свою злонравную родственницу, поцеловала ее, сказала ласково и тихо:
— И ты меня, сестра, прости, коли и я чем тебе досадила.
* * *
Когда вскоре же приехал новый царский тесть, то оказалась справедливой пословица, что яблоко недалеко от яблони падает.
При встрече с ранее неизвестными родственниками и он держался свободно и просто, не без волнения, конечно, но и подобострастия никто в нем не заметил, воин и пахарь и во дворце оставался самим собой.
А когда привели Стрешнева в новый дом, для него купленный и обставленный и полный серебряной посуды, и дорогого оружия, и одежды парчовой, и шуб и шапок горлатных, прошел он в спаленный покой и попросил оставить его одного.
Когда все ушли и остался он один, то позвал к себе Каллистрата, и они вынесли кровать, застеленную перинами, и поставили у стены широкую деревянную лавку, застелив ее старым ковром, доставшимся Лукьяну Степановичу в наследство. Потом повесили они на стене сермяжный кафтан, в каком пахал Стрешнев землю в своей вотчине, разместили рядом косу да цеп. Вслед за тем повесил он в углу образ Богородицы, также привезенный с собою, а под ним приколотил маленькую полочку, на которую ставили под образ свечи. И положил на ту полочку молитвенник, тоже доставшийся ему от родителей.
А вслед за тем вышел Стрешнев из спаленного покоя к слугам, спросил перо и чернил. С немалым смущением старый слуга ответил:
— Не гневись, боярин Лукьян Степанович, в избе твоей чернил нет.
— Что за беда, — ответил Стрешнев. — Изба — не приказ, чернил-перьев в ней может и не быть. А все ж раздобудь, принеси.
Слуга сбегал до ближайшего повытья, принес и чернил и перьев. Боярин от него все сие взял и сказал:
— А теперь ступай прочь, живи, где прежде жил, и другим слугам то же самое передай.
С тем и ушел в спаленную палату, оставив при себе одного Каллистрата.
Слуги в недоумении покинули дом, не без страха гадая: за что такая немилость? А немилости не было. Не нужны были челядинцы царскому тестю, он даже и не знал, что ему с ними делать.
Лукьян Степанович подошел к столу, раскрыл молитвенник и на обратной стороне обложки начертал: «Лукьян! Помни, кем ты был!»
* * *
Евдокия Лукьяновна и Михаил Федорович любили друг друга всю жизнь.
Они прожили вместе двадцать лет, имели десять детей — семь дочерей и трех сыновей. Из мальчиков дожил до совершеннолетия только один — Алексей — будущий русский царь, а из девочек — трое.
Михаил Федорович и Евдокия Лукьяновна умерли друг за другом — в июле и августе 1645 года. Жена пережила мужа всего на три недели и ушла в иной мир, так и не успев сыграть ни одной свадьбы детям.
Волею судьбы продолжателем рода Романовых стал их сын — Алексей Михайлович. Ко времени смерти родителей ему шел семнадцатый год.
Новелла 2
Алексей Михайлович,
Милославские и Нарышкины
Алексей был третьим ребенком в семье и первым из сыновей. Он родился 19 марта 1629 года и рос крепким, здоровым мальчиком. Научившись чтению, письму, счету, началам богословия и церковной истории, Алексей стал знакомиться с географией, историей России и своей династии, а также и с началами ратного строя.
К двенадцати годам у царевича уже была и маленькая библиотека.
С пяти лет его дядькой — воспитателем — стал ближний боярин Борис Иванович Морозов — сорокачетырехлетний царедворец, сосредоточивший в своих руках многие нити государственного управления. Морозов был просвещенным человеком, не чурался общения с европейцами и даже наряжал своего воспитанника в немецкое платье.
После того как умерли отец и мать Алексея, шестнадцатилетний царь доверился своему дядьке, который сразу же возглавил руководство четырьмя важнейшими приказами.
Через два года после восшествия на престол Алексей Михайлович решил жениться и, действуя, как и его отец, велел привезти в Москву самых красивых девушек. Их привезли более двухсот, и жених выбрал дочь знатного, но бедного дворянина Евфимию Всеволожскую. Как только имя невесты было оглашено, сильно переволновавшаяся девушка потеряла сознание и упала.
Ее родных тут же обвинили в том, что они скрыли болезнь Евфимии — падучую и сослали на Север вместе с больной невестой.
Наконец через год свадьба Алексея Михайловича все-таки состоялась. Его выбор пал на дочь мелкопоместного дворянина Ильи Даниловича Милославского — двадцатидвухлетнюю красавицу Марию. Отец невесты был настолько беден, что не мог содержать своих дочерей у себя дома, поэтому Мария жила в услужении у дьяка Посольского приказа Ивана Грамотина, а ее сестры зарабатывали на жизнь тем, что летом и осенью собирали в лесу грибы, и потом продавали их на базаре, покупая на вырученные деньги хлеб и квас.
Алексей Михайлович оказался в доме Грамотина благодаря стараниям Морозова. Мария Милославская попала царю на глаза тоже не случайно: Морозов решил сосватать за нее своего воспитанника, поскольку сам влюбился в сестру Марии — Анну.
Морозов был уверен, что Илья Милославский не откажет ему в браке с Анной, и тогда если Алексей Михайлович женится на Марии, то они породнятся, став свояками.
Расчет Морозова оправдался: царь женился на Марии, а через неделю сыграл свадьбу и Борис Иванович. Как только это произошло, стали говорить, что болезнь Евфимии Всеволожской — дело рук Морозова, уже тогда замышлявшего свою и царя женитьбу на сестрах Милославских.
Как бы то ни было, но Мария Ильинична стала царицей и за двадцать лет родила тринадцать детей — восемь девочек и пять мальчиков. Из них впоследствии только трое сыграют свою роль в истории — царевна Софья и царевичи Федор и Иван.
Все, кто знал Алексея Михайловича и писал о нем, единодушно утверждали, что был он красив, хотя и невысок, имел благородную осанку, обладал большой силой, а к концу жизни пополнел. Он отличался искренним благочестием и глубокой нравственностью.
Осталось множество свидетельств о любви царя к своей жене и детям. Уцелело письмо Алексея Михайловича к домочадцам, в котором он, находясь при войске, приглашал их приехать в Вязьму. В нем были такие строки: «Я радуюсь свиданию с вами, как слепой радуется увидеть свет».
Мягкий характером, редко вспыльчивый, любящий отец и муж — таков Алексей Михайлович в семейной жизни. Таков он — по крайней мере в начале царствования — и в отношениях со своими приближенными.
В те года в Москве появилось множество западных купцов, мастеров, инженеров, аптекарей, врачей, офицеров, обосновавшихся в разных московских слободах, а более всего в Немецкой слободе на берегу Яузы.
Иноземный быт с его опрятностью, комфортом, картинами и зеркалами, заморскими яствами, механическими музыкальными шкатулками и часами скоро переняли русские дьяки и купцы, имевшие дело с иноземцами в Москве либо бывавшие за границей. И они, первые среди соотечественников, стали вводить в домашний обиход наиболее привлекательные элементы западной жизни и культуры. Алексей Михайлович, любивший умную беседу за столом, пробовавший писать стихи, интересовавшийся архитектурой и живописью, быстро почувствовал вкус к иноземным новшествам.
