Допрошенных признали виновными, но ни одному не урезали язык, а Бояркинский не был даже бит батогами. Его просто-напросто отправили служить в Азов рядовым солдатом. Дуденкова били кнутом, а затем сразу же освободили подчистую. «Это снисхождение, — писал историк Г. В. Есипов, — бросается в глаза».
Однако не этот род утех и приключений станет предметом нашего внимания. Мы пройдем мимо и тех женщин — служанок в трактирах, скотниц и огородниц, дворянок, бюргерш, пасторских жен и дочерей, купчих и прачек, — которые были лишь мимолетной усладой царя. И потому дальше речь пойдет о женщинах, оставивших след в жизни Петра и ставших его любовницами Причем следует заметить, что он никогда не удовлетворялся связью с одной какой-нибудь из них, а всегда имел несколько любовниц в одно и то же время.
Проводником Петра в мир любовных утех стал великолепный и неотразимый Лефорт. Это он познакомил своего питомца с его первой, правда мимолетной, привязанностью — дочерью ювелира Боттихера. Он же свел Петра с собственной любовницей, признанной красавицей Кукуя, дочерью ювелира и виноторговца Иоганна Монса — Анной.
Семейство Монс в «Списках замечательных лиц русских», составленных П. Ф. Карабановым, названо семьей «нидерландца, московского золотых дел мастера Мёнса», а его сына Виллима там же называют «Мём де ла Круа».
Как сообщал австрийский посол Гвариент своему императору Леопольду I, Анна Монс, став любовницей Петра, не оставила своего прежнего галанта Лефорта, деля ложе то с тем, то с другим. Петр знал о взаимоотношениях Лефорта и Анны, но поскольку любил обоих, то прощал им этот грех. Он мог, как мы увидим потом, делить женщин с сердечными друзьями, но посягательство на них посторонних приводило его в бешенство, и тогда гнев его был страшен.
А между тем Евдокия Федоровна менее чем через год после свадьбы родила царю сына, названного в честь деда Алексеем, а в 1691 и в 1692 годах еще двух мальчиков — Александра и Павла, умерших в младенчестве, не проживших и года.
Евдокия была нежной и любящей матерью, но более всего она была страдалицей, и из-за того, что муж бросил ее, и из-за того, что их первенец и наследник престола был так же не мил Петру, как и она сама.
Петр Алексеевич, находясь в Москве, почти никогда не бывал с нею и уж тем более не делил супружеского ложа, но все ночи проводил в Немецкой слободе: либо в роскошном дворце Лефорта, построенном для своего любимца Петром, либо в собственном доме Анны Монс, построенном на его деньги. Впоследствии для Петра стало традицией последний день перед отъездом из Москвы и первый день по возвращении в столицу проводить в доме любезного друга Франца.
Так было в 1693 и 1694 годах, когда Петр ездил в Архангельск смотреть большие торговые корабли на море. Так было и во время летних воинских маневров, и во время походов под Азов летом 1695 и летом 1696 годов. Так, наконец, было и в начале марта 1697 года, когда 250 человек отправились за границу в составе так называемого Великого посольства.
Великими послами именовались три человека — Франц Лефорт, Федор Алексеевич Головин и Прокопий Богданович Возницын, но фактически возглавлял посольство сам Петр, скрывавшийся под именем Петра Михайлова. Его сопровождал и бомбардир Преображенского полка Александр Меншиков, получивший свой чин четыре года назад и сравнявшийся в чине с Петром — бомбардиром того же полка.
С 1693 года Меншиков сопровождал Петра повсюду, безотлучно находясь при нем и становясь, по мнению многих, возможным соперником Лефорта. Однако умный и осторожный Меншиков предпочитал дружить с любезным Францем Яковлевичем и терпеливо ждал своего часа.
Путешествуя со своими спутниками по европейским странам — Курляндии, Пруссии, Бранденбургу, Голландии, Англии, Австрии, — Петр, изучая западную культуру и науку, исподволь готовил и перемены в личной жизни. Он поручил дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и боярину Тихону Никитичу Стрешневу во время его отсутствия склонить Евдокию Федоровну к добровольному принятию монашества. Вторую часть своего плана Петр утаил: после пострижения Евдокии и заточения ее в монастырь он хотел жениться на Анне Монс. Однако Нарышкин и Стрешнев в этом деле не преуспели.
Все вроде бы шло хорошо, как вдруг заботы о семейных делах отступили на второй план: в середине августа 1698 года Петр получил известие, что в Москве произошел еще один стрелецкий бунт. В тот же день он оставил Вену и 25 августа уже примчался в Москву.
* * *
Летя в Москву, Петр уже знал, что мятеж, вспыхнувший 6 июня, был подавлен через две недели и что были казнены 57 главных его заводчиков, а четыре тысячи участников сосланы. Однако этого ему показалось совсем недостаточно, и он решил начать новое следствие. Оно привело на плаху и виселицу более тысячи человек, сотни стрельцов были изувечены, брошены в тюрьмы, усланы в медвежьи углы царства.
«Царь, Лефорт и Меншиков взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал, как должно отрубать головы», — писал позже саксонский посланник Георг Гельбиг.
Александр Данилович, способный к любому делу, тут же, на глазах у царя, немедленно исправился и к концу дня отрубил двадцать стрелецких голов, да еще и пристрелил одного из колесованных, чтобы прекратить его мучения. Последнее милосердное деяние произвел он, впрочем, не по собственной инициативе, а по приказу Петра. Как-то Петр с гордостью сказал, что он знает четырнадцать ремесел. Если это и так, то еще одно ремесло — ремесло палача — он тоже хорошо знал.
Петр лично участвовал в допросах и пытках, организовывал казни, но между этими занятиями не забывал и о своих личных делах.
Побывав в первый же день по приезде у Анны Монс, он лишь через неделю встретился с Евдокией. Причем не в ее кремлевских покоях и не у себя, а в доме одного из своих приближенных, думного дьяка Андрея Андреевича Виниуса. Разговор с женой ни к чему не привел — Евдокия наотрез отказалась уходить в монастырь и в тот же день попросила о заступничестве патриарха Адриана.
Патриарх заступился за царицу, но Петр накричал на семидесятилетнего иерарха, заявив, что это не его дело и он, царь, никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела.
Через три недели Евдокию Федоровну посадили в закрытую карету, и два солдата-преображенца отвезли ее в Суздаль. Есть свидетельство, что Петр даже хотел казнить Евдокию, но за нее заступился Лефорт и дело ограничилось заточением в монастырь.
Ее силой постригли под именем Елены и, не обращая внимания на крики и слезы, заперли в тесную келью Покровского девичьего монастыря. Ей не дали ни копейки на содержание, и она была вынуждена просить деньги у своих опальных и обнищавших родственников: «Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую».
Со временем дела Евдокии немного наладились — родственники сумели установить с ней связь через ее духовника и местного архимандрита Досифея и стали регулярно пересылать ей деньги и вещи. Окружавшие несчастную царицу монахини прониклись к ней искренним сочувствием. Особенно тяжело переживала опальная царица разлуку с любимым сыном.
Так, в страданиях и обиде, без радостей и надежд, прожила инокиня Елена первые десять лет своего монастырского заточения.
А теперь я намеренно нарушу хронологическое изложение событий и расскажу о том, что произошло через десять лет…
* * *
А случилось вот что. Однажды дверь ее кельи открылась, и на пороге появился духовник Евдокии Федоровны, ключарь монастыря Федор Пустынный, а рядом с ним высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов. Евдокия знала его с детства: Глебовы и Лопухины жили по соседству на Солянке, рядом с Ивановским монастырем. Евдокия и Степан были ровесниками. Их родственники служили Милославским — царю Ивану Алексеевичу и его жене — царице Прасковье Федоровне, урожденной Салтыковой. Салтыковы и Глебовы были родней друг другу.
Глебов был поверстан в Преображенский полк подпоручиком и в 1693 году стал офицером. В 1710 году, уже в звании майора, Глебов оказался в Суздале по делам службы — набирал рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о ее жизни и рассказал о своем неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никакой радости из-за болезни жены. «Болит у нее пуп и весь прогнил, все из него течет, жить с ней нельзя», — говорил Степан.
Во время первого свидания он передал Евдокии две шкурки песцов, две шкурки соболей и отрез парчовой ткани. Посылки от него стали регулярно поступать несчастной узнице. А вскоре к Евдокии и Степану пришла любовь… О ней знали многие монахини, но ни одна из них не выдала любящих, понимая, чем все это может для них обернуться, если вдруг каким-либо образом бывшая царица снова окажется на престоле.
