– Вечная гонка по горам и долам? – замечает он с кислой миной.
– Ну да! – отвечаю. – Не всем же сидеть всю жизнь в мягком кресле.
Это является очень точным намеком на должность Эктора, работающего в забытом отделе одного заштатного министерства.
Он проглатывает пилюлю и запивает бокалом бордоского, чтобы лучше пошла.
– До свидания, – говорю я Фелиси и Эктору. И добавляю, чтобы заставить покраснеть мою маму: – Ведите себя благоразумно!
Эктор улыбается глупой и кислой улыбкой.
Я с облегчением выхожу из дома. Бывают моменты, когда я совершенно не выношу тупиц!
Бледное солнце пытается сделать повеселее это воскресенье в конце зимы. Но чтобы сделать парижское воскресенье повеселее, нужно нечто большее, чем солнце.
Я еду в Париж, спрашивая себя, чем бы заняться, чтобы убить время. В этот момент в Службе полный штиль.
Вот уже две недели я практически ничего не делаю, и безделье давит на меня, как шоколадный крем на печень больного гепатитом...
Я въезжаю в Булонский лес и качу на второй скорости. Здесь полно добропорядочных людей, гуляющих со своими детишками, и проституток, улыбающихся мне.
В маленьких аллеях стоят машины, внутри которых парочки выражают взаимные симпатии...
Я б сейчас запросто дал полсотни франков тому, кто подал бы мне дельную мысль... Театр? Уже слишком поздно, и спектакли начались... Кино?.. В одиночку туда идти совсем не фонтан!
Снять телку? Надоело. Вчерашний сеанс успокоил мне нервы. И потом, нельзя, чтобы это вошло в привычку...
Я проезжаю через Лес, не найдя ничего приемлемого, кручусь по площади Этуаль, сворачиваю на авеню Ваграм, следую через площадь Терн и непроизвольно оказываюсь на бульваре Курсель.
Как поется в песне: «Мы сделали это, почти не подумав!»
Если у вас есть хоть немного памяти, то вы вспомните, что на бульваре Курсель находился антикварный магазин покойного месье Бальмена.
Почему я думаю о маленьком старичке в это унылое воскресенье накануне весны?
Да, я думаю о нем, о его перепуганных глазах, жалких седых усах, совершенно белых щеках...
О нем, совсем одиноком и мертвом в этой машине...
Дом сто двадцать. Это здесь.
Я припарковываю мою машину на границе парка Монсо, пересекаю бульвар и подхожу к магазину, железный занавес которого опущен.
После короткого колебания захожу в дом... Комнатка консьержки, откуда, как и изо всех комнаток консьержек, идет запах еды.
Стучу в стекло. Толстая женщина поднимает голову, оторвавшись от большой кружки сладкого вина.
– ЧЕ вы хотите? – спрашивает она и переводит дыхание. Возможно, этот короткий вопрос станет ее самым большим физическим усилием за весь день.
– Где квартира месье Бальмена? Она поднимает на мою персону взгляд, тяжелый, как мокрое знамя.
– Он окочурился, – непочтительно говорит она.
– Знаю, но ведь он все-таки жил здесь?
Она прилипает толстой физиономией к кружке, потом поднимает ее, и я констатирую, что кружка пуста. Снимаю шляпу! Вот это глотки.
Она вздыхает с таким звуком, как будто из шины выходит воздух.
– Четвертый этаж, слева.
С ума сойти, каких усилий порой требуют некоторые невинные сведения.
– Спасибо! – говорю я. – Ваше здоровье...
Поднимаюсь по лестнице. Три этажа – это большой подъем! Останавливаюсь перед дверью слева и нажимаю на кнопку звонка.
Я действую наудачу, не зная, есть ли кто в квартире. Бальмен был холостяк и, возможно, жил совсем один.
Звук шагов доказывает мне обратное. Дверь открывается, и передо мной оказывается маленький педик с завитыми белокурыми волосами.
Ему, может быть, лет двадцать пять, может, чуть больше или меньше. Похож на туберкулезника... Он среднего роста, тонкий и хрупкий. На щеках следы пудры, разумеется, пудра голубого цвета; на губах следы помады. Но сегодня день траура, и он не наводил красоту. У него глаза газели, влажные и бесчеловечные, как у всех ему подобных... Тонкие руки дрожат.
Его голос хрипловат, как у Марлен Дитрих. Говоря, он жеманно взмахивает ресницами.
– Месье?..
– Здравствуйте, – говорю я. – Это квартира месье Бальмена?
– Да...
– Полиция...
Он в испуге отшатывается.
– Господи!
– Вы родственник месье Бальмена? Он качает светлыми кудряшками.
– Нет, – отвечает, – я его друг...
В мире нужны всякие, как говорит Фелиси. И я с ней охотно соглашаюсь... Чтобы мир крутился нормально, в нем должны быть полицейские, шлюхи, порядочные люди, кузены Экторы и голубые, вроде этого, хотя лично я ненавижу бабозаменителей. Это просто физическое отвращение...
– Друг или жена? – спрашиваю я в лоб.
Новый испуганный жест «дамочки».
Но педики любят, когда их немного встряхивают.
– О, господин инспектор! – жеманничает он.
– Комиссар, – поправляю я. Временами я очень щепетилен к моему званию.
Этими несколькими фразами мы обменялись на коврике у двери. Я вталкиваю мальчика в комфортабельную квартиру и вхожу туда следом за ним.
– Мы можем поговорить, да? – спрашиваю.
– Разумеется. Проходите!
Он ведет меня в салон, меблированный в чистом стиле Луи Надцатого. Я усаживаюсь в кресло с такими хрупкими ножками, что сомневаюсь, выдержат ли они мои семьдесят шесть кило. Педик ложится на диван и начинает изображать из себя Жюльетт Рекамье.
На нем розовая рубашка, фиолетовые брюки и желтый шелковый платок... Странный туалет для траура...
– Как ваше заглавие? – спрашиваю я.
– Мое... что?
– Ваше имя.
– А! О! Очень забавно! Как вы сказали? Заглавие? Здорово...
Мой разъяренный взгляд успокаивает его восторги.
– Меня зовут Джо, – отвечает ок.
– Очень красиво для близких друзей, – оцениваю я, – но ведь секретарь полиции, выдававший вам удостоверение личности, не удовлетворился этим?
Он жеманничает.
– А вы юморист, господин комиссар.
– Мне это говорят уже двадцать лет. Так как же все-таки вас зовут?
– Джо Дени...
– Возраст?
– Тридцать три! Но я ведь выгляжу моложе, правда? С каким удовольствием я саданул бы ему по роже, чтобы успокоить нервы.
– Так, значит, старик был голубым? – говорю я больше для себя, чем для него.
Я пытаюсь представить себе Бальмена... В общем, он чем-то был похож на педика.
Мой собеседник не отвечает на этот полувопрос.
– Долго вы были вместе?
– Четыре года, – вздыхает он.
– Наследуете вы?
– Не знаю...
Но по легкому поблескиванию его глаз я понимаю, что он прекрасно информирован по этому вопросу. А он не дурак! Небось заставил старичка написать на себя завещание, пока иллюстрировал ему «Камасутру»...
– Он был сердечником?
– Да.
– Его дела шли хорошо?
– Кажется, да... Он давно здесь живет, имеет постоянную клиентуру...
– Согласен... Только не «имеет», а «имел». Хотим мы того или нет, а о нем приходится говорить в прошедшем времени, не так ли?
– Увы! – вздыхает он.
– Скорбите?
– Очень...
– Все утрясется, вы найдете порядочного мужчину, с которым начнете жизнь сначала, – усмехаюсь я. – Вдовца без детей... А может, и с детьми, они дела не портят... Я уверен, из вас вышла бы отличная мать семейства.
Он не реагирует.
– Вы работали с Бальменом?
– Как это?
– В его магазине?
– Редко... Только на праздники, когда бывало много народу.
– В общем, ты мальчик для особых случаев? Что вы хотите, не могу я называть эту мерзость на «вы».
Глядя ему прямо в глаза, я спрашиваю:
– Ты знаешь Жана Парьо? Он качает головой.
– Кого?
– Жана Парьо. Посредника, с которым был твой старик, когда дал дуба.
– Нет, – отвечает мальчик.
– Такой высокий, в кожаном пальто.
– Нет...
Вид у него искренний, как у дюжины тигров. Я не настаиваю.
– Ладно... Ты в курсе, что вчера он приобрел старинные вещи?
– Совсем нет...
– Ну что ж, мой мальчик, мне остается только проститься с тобой... У Бальмена были родственники? – Нет, у него никого нет.
– Значит, антиквариат достанется тебе, Джо, можешь утешиться...
Он довольно улыбается.
– До скорой встречи, паренек!
Он протягивает руку, но мне противно к ней притрагиваться.
Я выхожу из квартиры и спускаюсь по лестнице. Прохожу мимо комнатки консьержки, пересекаю бульвар, сажусь в мою машину и в этот момент замечаю, что забыл у Бальмена перчатки.
Прямо как в книжке.
Я разворачиваюсь, возвращаюсь в дом голубого антиквара, и что вы думали, кого я вижу на лестнице? Милейшего Жана Парьо, он же тип в кожаном пальто...
Я, как ни в чем не бывало, иду за ним.
Он останавливается на четвертом этаже и играет на звонке левой квартиры «Мои ботинки промокают».
Педик открывает ему.
– Привет, Жанно, – кудахчет он. – Мне тут сейчас было жарко... Представь себе...
Дверь закрылась. Я стою у перил на половину этажа ниже.
Так, значит, пидер наколол меня, сказав, что не знает человека в кожаном пальто! Я стискиваю кулаки.
Он дорого заплатит за эту шуточку. Я в четыре прыжка подскакиваю к двери, прилипаю ухом к замку, но они, должно быть, ушли в гостиную, потому что до меня долетает только неразборчивый шепот.
