– Если Шип решит тебе, а не через Машу, денег дать – хватай.
Мысли его скакали. «Маша, не маши грудью, не мешай работать, – тарабанило у Андрея в мозгу, – я и так делаю больше, чем могу себе позволить… Боже! – как же вы все мне неинтересны! Мне жаль. Жаль! Вы могли бы быть другими, но вы не понимаете, зачем…». Наконец, он поставил последнюю точку, бросил файл на имэйл и стал звонить в приёмную Шипа. Ему ответили:
– Ил’ори!
…Андрей опешил от двух вещей. Первое – её голос. Лёгкое-лёгкое «р». Как будто бы он позвонил – ну, в Испанию, что ли. А не на третий этаж. У него даже пронеслось в голове: что я за номер набрал? Голос был не сладковатый, не мягкий-деловой-внимающий-завлекающий, как обычно у секретарш хороших, а такой – слегка надтреснутый обидой и бархатно-чистый, как нота «ля» у флейты. И второе, от чего он растерялся – это «илори». «Так её зовут? – мелькнуло у него во лбу, – или я вклинился в чужой разговор?…». Не успел он что-либо сказать, как тот же голос, роняемый, словно жемчужинки в прозрачный-прозрачный ручей, который выбивает красивую мелодию по донным камешкам – едва слышную и волнительную, произнёс после короткого прерывистого вздоха, почти страдальческого:
– Я слушаю.
И девушка снова, теперь уже громко, прерывисто вздохнула, потом ещё раз и ещё. И шмыгнула носиком, почти всхлипнула, но это прозвучало, как чудесный аккорд на клавесине, соль-септ-мажор, – Андрей в детстве учился музыке, он знал, что это такое. А потом она с усилием держала ровное дыхание – носом, отчётливо слышно. Это было не дыхание. Медовая дымка. Андрей почему-то заволновался, – маленьким гейзерком, горячим и чистым, вырвалась из-под его бетонированной депрессии фантазия. И много ещё чего мгновенно пронеслось в его голове, душе, на внутреннем «дисплее» его сознания. Даже такая несуразная мысль: «Этот Шип – тяжёлый, пустой, опасный тип. Как такая девушка может у него работать?». Но всё это – мимолётное. Андрей легко взял себя за язык: тарам-барам, передайте, туда-сюда. И:
– Вас зовут Илори? – простите, понравилось слово.
Он всегда кокетничал немного с секретаршами, – знал, к тому же, что его голос в телефоне приятный. Нет, он «кокеткой» не был, по определению. Это просто такой ритуал делового гендерного общения. Тебя как бы постоянно «завлекают», ты будто бы влюблён – причём, безальтернативно, с первого взгляда – и чувства твои только нарастают, просто ты их сдерживаешь, как мужчина при делах, достойных, безусловно, восхищения, но – тем не менее – неотложных. Но неотложных сию минуту. А вечером… Что вы делаете сегодня вечером?.. Всё это смешно, конечно, однако именно такой стиль – он убеждался в этом много раз – впечатывал твою личность в эмоциональную память собеседницы, и дальше уже общение шло легко, а дела ладились.
…И снова его огорошили. После почти тяжёлого и прерывистого вздоха девушка ответила что-то вроде:
– Илоэтереми.
Но в голове его прозвучало: «Я поняла, передам ему».
Он даже испугался чуть, – наверное, он просто не разобрал, что она говорит. Даже покраснел. Что за глупость он ей сморозил?
– Что вы сказали? – переспросил он.
– Я поняла, передам ему, – повторила она.
Потом опять глубоко и прерывисто вздохнула и ждала в трубке, что он ещё скажет, – будто не желая заканчивать разговор.
«Что бы такое ещё сказать?» – он лихорадочно искал повод продолжить общение. Его скрутил диссонанс – мелодичного света и тучливого неба – в её голосе, – небо вот сейчас заплачет, а свет будет рассыпаться арпеджио в тяжёлом серебре дождя. «Она чем-то расстроена, – подумал он, – ей тяжело, и она держит меня на трубке, чтобы отвлечься». Но – чуть встряхнув головой, решил: глупости.
– Вас Наталья Викторовна зовут? – только и нашёлся, что спросить. Вспомнил вдруг рассказ Торца про «бёдра, как у мамонтихи», про девушку-кита, кароч. И неприятная судорога повела его лицо: зачем вспомнил? Голос так не соответствует той картинке, которую намулевал Торец.
Ответила не сразу, почему-то. Возникла неловкость – неприятная Андрею, так как именно себя он почитал источником этой неловкости.
– Нет, – наконец, сказала она.
Он облегчённо вздохнул. Всё-таки, он не хотел, чтобы у девушки-кашалота был такой, как у «Илори» голос… Илори. Его взволновало это «Илори», – даже если оно и показалось ему. Ну, не расслышал чего… Наконец, он понял, почему она и не говорит ничего почти, и трубку не кладёт…. В приёмной ей кто-то что-то внушал, – да это Шип! Андрей даже расслышал кое-что:
– …По контракту… (быр-быр) …мои компаньоны… (быр-быр) …Никто тебя насиловать не будет, ты со мной… (быр-быр) …Сам Капуста из Владика едет… В бане с тёлками будешь – не с нами же… Это деловая встреча, ты поняла!?
Последнюю фразу он вообще проорал.
– Не кобенься давай, – сказал он уже совсем близко к телефону Илори, – ты знала, на что шла… Кто на трубе? – Андрей уже будто с ним говорил.
– Журналист, – слабым и далёким стал вдруг её голосок, будто телефонная мембрана упала в снег… И тут Андрей услышал в своём ухе рык Шипа:
– В полвторого зайди!
Что удивительно, этот рык был проходным каким-то, спокойным. Так примерно, как львы «тихонько разговаривают». У Андрея сердце ещё сильнее забилось – что с Илори? (так он её стал звать) – как она может рядом с этим туплом бандюганским находиться? Но в трубку ответил ему, изображая готовность:
– Да, конечно!
Как пионер – всем ребятам пример.
Трубку положили. Но Андрея словно заковали, – он не мог двинуться, продолжая вбирать в ухо короткие стержни гудков. Наконец, тоже положил трубку. В ушах звенело. У него уже образ Илори стал рождаться в голове – как мечта. Или как видение Галатеи, некоего идеала, но не статуи, а живой девушки, бегущей по ромашковому полю, тянущей к нему свои руки. И волосы у неё – голубые и золотистые, как небо и солнце. А в глазах – смешливое счастье. Тронутое страхом.
Весь этот телефонный разговор, если и длился минуты полторы, и то хорошо. Но Андрей почему-то воспрял. Он не сомневался, что Шип утвердит материал, а он увидит Илори. Он впервые, за год почти после того, как разошёлся с женой, вдруг заволновался, ожидая встречи с девушкой, пусть даже мимолётной.
Однако это скоро улеглось в нём, он не отнёсся к этому серьёзно – не верил уже давно и прочно в какие-то там сантименты. Глядя на окружающих «девок», и тая в своём сердце печаль по поводу бывшей жены, которую он любил, а она ему «спокойненько» так изменяла почти всю их недолгую семейную жизнь – как оказалось – с очень смазливеньким таким его товарищем. У товарища был туманный взор и чёрные глаза. Жена товарища была конченная проб..дь, которую он же и соблазнил, когда той было четырнадцать, а ему девятнадцать, и через пять лет он ещё и женился на ней и зачем-то они родили аж ребёнка. И потом она трахалась, трахалась и трахалась по студенческим и рабочим общагам. А товарищ ходил к Андрею и к его красивой жене в гости, читал стихи и пел песни. В итоге – как оказалось – он был ещё и бисексуал. Фу! – кароч. «В Содоме, наверное, также было», – думал иногда Андрей. Но жену свою он простил. В том смысле, что был благодарен ей за то счастье, которое – он это ощущал – она ему подарила. Пусть и на короткое время.
Так что место у него теперь в душе только для любопытства. «Никто там тебя не будет трахать. Насильно, – вспомнил он Шипа. С тёлками будешь мыться…». «Ага, – усмехнулся Андрей, – а типа с нами за столом будешь сидеть в простыне у меня на коленях. Да… А я потом расскажу, как тебя поимел, – куря с кем-нибудь в заплёванной курилке». «Не езди с ним никуда, Илори, – сказал он в себе, обращаясь к солнечно-голубой мечте своей, – не езди».
До полвторого оставался ещё час, Андрей сел за свой монитор, открыл какой-то текст со встроенными туда виршами и тупо уставился в него, переплавляя застрявшую внутри боль в пыль слов.
…В болтающемся лифте он всё ещё складывал строчки про свою Атлантиду:
«Атлантида, Матка Бозка, —Вот ведь, мать твою, загвоздка, —Нету места для души —Ни в столицах, ни в глуши.Так всплыви же Атлантида, —Посели меня в себе!Буду я атлантидидом —Сыном буду я тебе»…
…Подходя к приёмной, он моментально переключился: Илори. Даже остановился перед дверью, стал трогать себя за нос зачем-то. Дверь была старая, из той эпохи, но высокая и тяжёлая – как дубовая. Чтобы увидеть вывеску, надо задрать очи. Андрей задрал. «Сигма-Н, ООО», – прочитал он довольно крупные буквы, лаково-золочёные на лощёно-белом. Пенопласт. Мастерская Торца-Тварца. «Почему бы просто не назваться, – подумал Андрей, – «Инверкаргилл стормфайер инкорпорэйтэд-эМ»? – вечно эти крутые парни чего-нибудь непонятное себе на лоб приколят». С трудом отворив дверь, он вошёл в приёмную. Это была большая комната, даже очень. «Здесь, наверное, обретался сам директор этого института, а теперь вот – новая власть», – он впервые об этом подумал… Как и в прошлый раз, когда он приходил сюда брать у Шипа интервью, в приёмной никого не было. Большой стол полукругом, за которым, очевидно, должна сидеть девушка-кит, пустовал. Дверь в кабинет Шипа – такая же огромная, как и входная – была открыта. Андрей, слегка робея, прошёл мимо стола секретарши. На стуле – он увидел – висела белая шерстяная ажурная кофточка, от неё шёл едва улавливаемый аромат духов. От него захотелось персиков и свадебного путешествия. Пахнуло недоступным покоем, морским лёгким бризом и послышались бравурные всплески волн, радостные и неожиданные – «синкопированные» – крики чаек… «Чего я размечтался? – успело пролететь в голове Андрея, – Атлантида, мать моя…». И он вошёл к Шипу в кабинет, который был раза в три огромней приёмной, где плавала в аромате мечты девушка-кит. Илори. Всё смешалось в голове Андрея, его уже несло, – он бы тоже хотел быть китом. Китом этой девушки.
