Господин Блумгрен не хотел говорить о той славе, которой они с госпожой Блумгрен пользовались в былые времена, когда работали в настоящем цирке. Но директор уволил фру Блумгрен под тем предлогом, что она слишком располнела. Господин Блумгрен не был уволен, но он сам потребовал расчета. Да и кто мог ожидать, что он останется служить у директора, который уволил его жену!
Фру Блумгрен жить не может без искусства, и ради нее господин Блумгрен решил стать вольным артистом, с тем чтобы она могла продолжать выступления. Зимой, когда давать представления на улице невозможно из-за холодов, они выступают в небольшом шатре. В такие периоды репертуар у них куда богаче. Они разыгрывают пантомимы, показывают фокусы, жонглируют.
Их можно было отлучить от цирка, но никто не сможет отлучить их от искусства. И они продолжают служить искусству, оно стоит того, чтобы оставаться верным ему до гроба. И они всегда будут артистами! Так считает господин Блумгрен, и госпожа Блумгрен с ним в этом согласна.
Хеде шел и молча слушал их. В голове его царила сумятица. Иногда в жизни случаются события, которые следует воспринимать как символы, знаки, требующие истолкования. В том, что с ним сейчас происходит, наверняка есть какой-то смысл. И если он правильно его истолкует, то получит путеводную нить к тому, чтобы принять разумное решение.
Господин Блумгрен попросил господина студента уделить немного внимания маленькой спутнице слепого музыканта. Видел ли он когда-нибудь такие глаза? Не кажется ли ему, что такие глаза неспроста даны человеку? Можно ли иметь такие глаза и не быть предназначенным для чего-то большого?
Хеде обернулся и посмотрел на маленькое бледное дитя. Да, верно, глаза у девочки были как звезды, сиявшие на печальном, исхудалом личике.
— Господь всегда знает, что делает, — сказала фру Блумгрен, — я готова допустить Божий промысел даже в том, что такому артисту, как господин Блумгрен, приходится выступать на улицах. Но скажите на милость, о чем думал Всевышний, награждая девочку такими глазами и такой улыбкой?
— Вот что я вам скажу, — заявил господин Блумгрен, — у нее нет ни малейшей склонности к искусству. При этаких-то глазах!
Хеде начал догадываться, что они говорят все это не столько для него, сколько хотят преподать урок девочке, которая шла следом за ними и могла слышать каждое слово.
— Ей всего тринадцать лет, и в таком возрасте ее еще можно было бы чему-нибудь обучить, но из этого ничего не получается! Ничего! Ну ни малейшей склонности! Обучайте ее шитью, господин студент, но если вы не хотите зря тратить время, не вздумайте обучать ее стойке на голове!
— Из-за этой ее улыбки все, кто ее видит, без ума от нее, — продолжал господин Блумгрен, — только из-за этой улыбки многие предлагают девочке удочерить ее. Она могла бы воспитываться в каком-нибудь богатом доме, если бы решилась бросить своего дедушку. Но к чему ей эта улыбка, от которой люди без ума, если девочка никогда не покажется перед публикой на спине лошади или на трапеции?
— Мы знаем многих артистов, — сказала фру Брумгрен, — которые подбирают детей с улицы, чтобы сделать из них артистов, когда сами они уже не могут выступать. И многим удавалось воспитать цирковую звезду, получающую колоссальные доходы. Но мы с господином Блумгреном никогда за доходами не гнались. Мы мечтали лишь о том, чтобы увидеть, как Ингрид прыгает через обруч, а цирк при этом сотрясается от аплодисментов. Это было бы для нас все равно что начать жизнь сначала.
— Почему мы держим у себя ее деда? — сказал господин Блумгрен. — Разве это подходящий для нас музыкант? К нам просился скрипач из придворной капеллы. Но мы любим девочку, мы жить без нее не можем и ради нее держим старика.
— Ну разве это не бессердечно с ее стороны — не давать нам сделать из нее артистку? — спрашивали они.
Хеде оглянулся. Маленькая внучка слепого музыканта шла позади с выражением терпеливого страдания на лице. По ней было видно, что она вполне понимает, сколь бездарен и достоин презрения тот, кто не умеет ходить по проволоке. Они подошли еще к одному двору, но, прежде чем бродячая труппа начала представление, Хеде уселся на перевернутую тачку и начал свою проповедь.
Он взял бедную девочку под защиту. Он укорял господина и госпожу Блумгрен в том, что они хотят отдать Ингрид во власть безжалостной многочисленной публики, которая какое-то время будет обожать ее и рукоплескать ей, но затем, когда она истощит силы и состарится, бросит ее на произвол судьбы, предоставив бродить по дорогам в дождь и холод. Нет, артистом можно считать и того, кто принесет счастье хотя бы одному человеку. И глаза, и улыбка Ингрид предназначены для того единственного, кто не предаст ее, кто подарит ей домашний очаг и будет заботиться о ней, пока жив.
При этих словах слезы выступили на глазах Хеде. Он говорил все это более для себя, чем для других. Он вдруг понял, как это ужасно — быть выброшенным в широкий мир, быть отлученным от тихой домашней обители.
И тут он, взглянув на девочку, увидел, как засияли ее глаза-звезды. Видно было, что она поняла каждое слово. Видно было, что она снова осмеливается жить.
Господин Блумгрен и его жена отнеслись к его словам весьма серьезно. Они пожали руку Хеде и пообещали ему, что отныне никогда больше не станут принуждать девочку идти по артистической стезе. Пускай идет тем путем, какой ей больше по душе. Его речь тронула их сердца. Они ведь артисты, пламенные жрецы искусства, и им понятны его слова о верности и любви.
После этого Хеде расстался с бродячими артистами. Он больше не пытался отыскать скрытый смысл в том, что с ним приключилось. По сути дела, во всем случившемся не было никакого иного смысла, кроме того, что ему удалось вдохнуть надежду в это бедное печальное дитя, до смерти удрученное своей бесталанностью.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Поместье Гуннара Хеде Мункхюттан находилось в бедном лесном приходе в глубине Западной Далекарлии. Это был обширный и пустынный край, со скудной и суровой природой. Ландшафт, по большей части, состоял из каменистых, поросших лесом склонов да небольших озер. Местным жителям было бы ни за что здесь не прокормиться, если бы они не имели возможности бродить по стране, занимаясь торговлей вразнос. И по всему этому нищему краю ходили легенды о неимущих крестьянских парнях и девушках, которые отправлялись из дому с мешком мелочного товара на спине, а возвращались назад в золоченой карете с сундуками, набитыми деньгами.
Самым увлекательным было предание о дедушке Гуннара Хеде. Сын нищего музыканта, выросший, можно сказать, под звуки отцовской скрипки, он семнадцати лет от роду отправился из дому с мешком товара. Но куда бы он ни шел, при нем всегда была скрипка, которая сослужила ему немалую службу в его торговых делах. Он зазывал народ музыкой, и люди попеременно то плясали под звуки его скрипки, то покупали у него шелковые платки, гребни да иголки. Таким образом, торговля шла под перепляс, шутки и прибаутки, и шла так бойко, что под конец он сумел купить имение Мункхюттан вместе с рудником и железоделательным заводом у обедневшего и разорившегося владельца.
Так вот и превратился он в помещика, а красивая дочь бывшего владельца имения вышла за него замуж.
С той поры старые господа, как их теперь называли, только о том и думали, как бы украсить и благоустроить свое поместье. Это они перенесли господский дом на живописный остров, находившийся вблизи от берега, на небольшом озере, вокруг которого раскинулись их земельные угодья и рудничные поля. Это при них был надстроен верхний этаж дома, поскольку они любили жить просторно и принимать множество гостей. Тогда же появилась и большая наружная лестница с двумя боковыми пролетами. Весь скалистый остров был обсажен деревьями, на его каменистых склонах прорублены были узкие извилистые тропки и сооружены небольшие смотровые беседки, нависавшие над морем, словно птичьи гнезда.
Это их стараниями появились в старой усадьбе чудесные французские розы вдоль террасы, голландская мебель, дорогая итальянская скрипка, и они же возвели каменную ограду, защищавшую фруктовый сад от северных ветров, и соорудили теплицу для виноградных лоз.
Старые господа были, как водилось в прежние времена, людьми веселыми и благожелательными. Госпожа, может, и была чуточку высокомерна, но старый господин — нисколько! Несмотря на всю роскошь, которой он был теперь окружен, он никогда не забывал, кем был прежде, и в его кабинете, где он вел свои дела и принимал посетителей, над рабочей конторкой висели кожаный мешок и сработанная деревенским умельцем расписная скрипка.
И даже после того, как он умер, мешок и скрипка по-прежнему оставались на своем месте. И всякий раз при виде их сердца наследников старика, его сына и внука, преисполнялись благодарности. Ведь с помощью этих нехитрых предметов дед добыл для них Мункхюттан, а лучше Мункхюттана не было, по их мнению, места на всем белом свете.
