матерью.
Я быстро перестала чувствовать стыд, отправляя маме сообщения о наших успехах, и переживала, если муж уезжал в командировку в период моей овуляции. Я писала близким подругам о вагинальной слизи и находила смысл в каждом незначительном изменении в своем теле.
Однако проходили месяцы, и ничего не происходило. Что не мешало мне представлять, как в нужный момент сообщу о своей беременности в соцсетях. Я размышляла, какой из нейтральных оттенков выбрать для стен в нашей пустой комнате, и подбирала цитату, которую мы напишем на стене. Я нашла доулу[2]. Я читала книги о планировании родов. Но все это казалось таким далеким – мы просто топтались на месте.
– Еще один месяц, – говорили мы себе.
Наши друзья заводили вторых детей, третьих, делали вазектомию. Я перерыла весь интернет в поисках ответов. Я принимала витамины, пробовала иглоукалывание, разговаривала со всеми знакомыми. Они говорили: «Расслабься, подожди». Каждый день я впадала в очередную крайность – усыновление, полный отказ от родительства, продажа дома и переезд в другой штат, а то и на другой край света. Я просто хотела найти выход. Может быть, с нами что-то не так?
Люди заводят детей по разным причинам. Иногда для того, чтобы убежать от самих себя. Я рассматривала рождение детей или, по крайней мере, беременность как способ побудить себя делать то, что казалось мне правильным, – отказаться от алкоголя, правильно питаться, больше писать.
Я разговаривала с другими парами, которые испытывали проблемы с зачатием. Одна женщина сказала, что хочет детей больше всего на свете. Я, конечно, хотела детей, но настолько ли? Я призналась мужу, что не готова делать ЭКО – пичкать свой организм химикатами, не зная о долгосрочных последствиях. Одновременно мне попадалось слишком много страшных историй о неудачных родах. Одна наша знакомая даже умерла от осложнений после родов.
Казалось, что интуиция пытается дать мне подсказку: я действительно этого хочу или просто считаю это своей обязанностью?
Наконец мы записались к врачу. Я сдала анализы крови и прошла первое УЗИ. Я чувствовала себя спокойно, глядя на пустой экран. Мы шутили, что мой муж выкладывается по полной. Мы сказали семьям, что наконец-то решили выяснить, почему все так затянулось. Затем стали ждать.
Первый врач сказал нам, что единственным вариантом является ЭКО. Я плакала. Мы с мужем старались не винить друг друга, но, конечно, без этого не обошлось. Я переживала, когда мне названивали из клиники и предлагали записаться на процедуру, хотя звонившая не знала ни моего имени, ни того, какие анализы мы уже сдали. Настолько ли я хочу привести в мир новую жизнь? Не подсадят ли мне чужой эмбрион? Внутренний голос твердил, что это не наш вариант.
И однажды мы перестали пытаться.
– Нам и так хорошо, – сказал мой муж.
Мы шутили, что не ссоримся как женатая пара, потому что у нас нет детей. Мы занялись другими делами. Я начала писать и подрабатывать фитнес-тренером. Я отказалась от алкоголя. Мне не нужен был ребенок как повод для перемен. Я отмахивалась от вопросов коллег и друзей о том, как идут дела. «Все по-прежнему», – отвечала я.
Потом мы услышали от друзей, что необязательно идти на такие радикальные меры, поэтому записались на еще один прием. Нам предложили более подходящие, менее экстремальные варианты. Мы отпраздновали эту новость и сразу же взялись за дело.
Я принимала гормоны, сделала четыре внутриматочные инсеминации, перенесла операцию. С каждым шагом обстановка накалялась. У меня начались приступы паники – один раз прямо в гинекологическом кресле. Врач рекомендовал сделать перерыв. Мы поняли, что «менее радикальное» решение больше не работает и следующим шагом будет ЭКО. Пора было делать выбор. Но сначала мы дали себе год перерыва, чтобы оценить свои ощущения.
Год оказался 2020-й. «Может, просто… не будем?» – осторожно предложила я. Мы почувствовали облегчение и тут же – чувство вины. Мы спросили себя, не кажется ли нам, что чего-то не хватает. Мы подумали, что будем чувствовать через пять, десять и двадцать лет. Мы были благодарны за тишину и чистоту в нашем доме, ведь во время пандемии мы целый год работали дистанционно. И чувствовали странное спокойствие. Решения всегда даются легче, когда их принимают за тебя. Возможность выбирать – это наша великая свобода и одновременно проклятие. И все же меня мучает вопрос: а что, если выбор окажется неправильным?
Как правило, в конце таких историй пара достигает счастливого финала, заводит ребенка и говорит, что все это того стоило. И никто никогда не рассказывает об оборотной стороне: ожиданиях и сомнениях. О противоположном решении. Именно поэтому я и пишу все это. Вдруг есть человек, который сейчас так же, как и я, плачет по ночам, сам не понимая почему.
Аманда РеКупидо
Нет слов
Я буду любить свет, потому что он показывает мне путь; и я буду любить тьму, потому что она показывает мне звезды.
Огюстин «Ог» Мэндино
В пятнадцать лет я была самопровозглашенным экспертом по завязыванию шнурков на папиных ботинках. Вот и теперь я нагнулась и сложила из шнурков «кроличьи уши». Губы отца разочарованно дернулись, а затем сжались в тонкую линию. Он приоткрыл рот, пытаясь вымолвить хоть слово. Но слова не выходили.
Я ободряюще кивнула ему и до крови прикусила язык. В тишине, наступившей между нами, не было слышно ни звука, кроме редких сдавленных стонов. В конце концов отец решил использовать жесты: похлопал себя по груди и взмахнул рукой в мою сторону. Я выдавила улыбку – одну из тех, при которых большая часть лица остается неподвижной.
– Я тоже тебя люблю, папа, – прошептала я, пытаясь сдержать застрявший в горле крик. Повисла пауза, наполненная невысказанными чувствами и нарастающим горем.
Еще совсем недавно мой отец был корпоративным тренером по продажам и преподавал навыки проведения презентаций. Он путешествовал по всему миру, а по выходным участвовал в теннисных турнирах. «Жизнь хороша», – говорил он, и его глаза блестели.
Все изменилось, когда я училась в седьмом классе. Внезапный инсульт, вызванный редким аутоиммунным заболеванием, оставил моего отца с тяжелыми физическими и неврологическими нарушениями. У него была повреждена лобная доля, он не мог двигать правой стороной тела. Но из всех поражений самым тяжелым стала потеря речи. Инсульт привел к расстройству, называемому афазией, при котором нарушается способность к общению и пониманию речи.
– Полное выздоровление очень маловероятно, – заявил нам врач.
И все же я быстро сообразила, что афазия не влияет на интеллект. Мой отец был словно
