Маша с Ильей заходили и за Надей, звали ее.
– Последний раз пройтись, – сказал Илья. – Завтра на три с половиной месяца, а то и больше…
Но Надя отказалась. Яркая электрическая лампочка, свисая на голом шнуре прямо со столба посредине палатки, освещала пустые койки, пересекаемые черной тенью столба. Из под коек выглядывали брошенные тапочки и углы чемоданов. За палаткой, на этот раз уже громко и бесцеремонно, играла музыка – транслировался какой-то концерт. Через открытый полог в темноте небосвода заглядывала одинокая серебристая звездочка и от столбов доносились голоса: двое играли в шахматы, а человек пять вокруг «болели», да так, что Наде все было слышно.
Она перечеркнула написанное днем и начала сначала:
«Милая Люсенька, ты знаешь, как мне не хотелось ехать в эту Экспедицию. Я готова была выпрыгнуть из поезда и бежать, бежать без оглядки назад по шпалам. Но… я не выпрыгнула и вот я здесь. Люди поначалу показались мне чужими. Особенно начальник Викентий Петрович Инокентьев. Все о нем очень хорошо отзываются, он считается одним из лучших геологов Экспедиции, а мне он показался холодным и высокомерным. Или нет, это не то слово, просто мне страшно ехать с таким все знающим человеком. Ведь я просто маленькая-маленькая. А вдруг он что-нибудь спросит, а я не знаю?
Вторым человеком, с которым я здесь познакомилась, был прораб поисковик Илья Векшин. Представь себе перепачканного в муке грузчика в мешковатых штанах, с обритой головой как у каторжника и со студенческим билетом в кармане – он дипломант с геолого-разведочного. Ему лет двадцать пять, бесцеремонен, как все вояки, очутившиеся вне армии и еще не нашедшие себя в мирной обстановке. Правда, он уже успел жениться. У него симпатичная и, видимо, капризная жена и замечательный бутуз. Обоих он страшно любит. Ко всему он страшный семьянин. Слова «измена жене» ему просто непонятны и до сих пор не известны. Он очень внимателен ко мне. Вот, кажется, и все, что я пока могу о нем сказать. Машенька, это наш геолог, очень славная женщина, подшучивает над ним, но он не обижается. Машенька старше меня лет на восемь, но я уже чувствую себя с ней, как с подругой. Мы часа три болтали о всякой всячине. Не знаю почему, но я вдруг все рассказала ей о себе. Надеюсь, мы с ней не будем ссориться.
Еще я хотела рассказать тебе о здешней природе. Пока ничего интересного. Городок, правда, симпатичный. С белокаменной церковью и шумным базаром. Хорош мост через реку Бию. Он понтонный и на ночь раздвигается. Горы пока очень далеко, чуть-чуть виднеются.
Вот и все пока. Устала и что-то очень спать хочу. В следующий раз напишу подробней. Ты не забывай меня, Люсенька. Пиши. Хоть вокруг меня и неплохие как будто люди, а все-таки я без тебя одна…».
Письмо было по существу окончено, но Наде казалось, что чего-то очень важного она все-таки не рассказала. Она старалась быть объективной, подробно и последовательно изложить события дня и быть может поэтому письму не хватало ее личного отношения к окружающему?
Надя перечитала письмо и неожиданно для себя в конце приписала: «А Илья, все-таки, славный парень. Он такой смешной, когда говорит о жене и сыне. Интересно, а какая я буду влюбленная?..».
Приписка была нелогична, но Надя улыбнулась: вот так, теперь в письме было все, что нужно.
– Люся поймет меня, – подумала она, заклеивая конверт.
3
Илья тряс Надю за плечо и настойчивым шепотом повторял:
– Вставайте… Слышите? Мы уезжаем…
Надя не хотела просыпаться. Обрывки теплых снов цеплялись за нее, удерживали в спальном мешке. Наде хотелось еще понежиться, досмотреть что-то ласковое и светлое, но она ответила:
– Да, да… Сейчас встаю.
Лампочка на голом шнуре горела еще ярче, чем вечером. Все вокруг спали и свет ее показался Наде сейчас ненужным и раздражающим. Она закрыла глаза и хотела было потянуться, но на дворе загудел мотор, один, второй – шоферы заводили машины, – и Надя поспешно вылезла из мешка.
Над двором плыли фиолетовые сумерки. Около машин ходили темные фигуры, о чем-то в полголоса переговариваясь. Посредине двора, также как и в палатке, ярко и ненужно горела большая электрическая лампочка.
Зябко поеживаясь, Надя умылась под рукомойником и поспешно вернулась в палатку. Ночь оказалась на редкость холодная, что после жаркого дня было особенно удивительно.
Снова пришел Илья.
– Давайте, я отнесу ваши вещи на машину, – свистящим шепотом сказал он.
Надя подала ему чемодан, а сама взяла рюкзак, готовясь выйти вместе с ним. Илья оглядел ее критическим взглядом. Надя была одета, как и днем – легкая юбочка и шелковая блу-зка.
– В дорогу надо одеваться теплее, – сказал Илья. На нем была телогрейка, а под ней свитер. – Наденьте телогрейку, – посоветовал он и добавил: – «Телогрейка – это человек!..».
– Я не замерзну, – заверила его Надя.
Илья что-то проворчал на счет городского вида и они вышли. Машины, предназначенные к отправке, стояли у ворот. Их было три. Две были загружены с расчетом, чтобы на каждую уместилось еще по несколько человек пассажиров, а третья, груженая через верх и зачехленная брезентом, походила на большого одногорбого верблюда.
Илья сунул Надины вещи в кузов первой машины и вместе с шофером стал затягивать веревками брезент. У второй машины то же самое проделывали экспедиционные рабочие. Это были молодые ребята, очевидно, как и Надя, впервые попавшие в такую экспедицию. Они теснились кучкой и делали гуртом то, что Илья делал один.
Подошел Инокентьев в сопровождении начальника экспедиции.
– Ну как, все готовы? – спросил Викентий Петрович.
– Все, – ответил Илья.
– Тогда поехали.
Викентий Петрович сел в кабину и захлопнул за собой дверцу. Шофер нажал акселератор. Мотор загудел, ему отозвался мотор второй машины, потом третьей. Рабочие поспешно залезали на свои места. Начальник экспедиции отошел в сторону, как бы давая дорогу. Сторож распахнул ворота. И машина медленно, чтобы не задеть их бортами, выехала со двора.
Как только машина выехала за город, открылись горы. Их вершины смутно вырисовывались на фоне еще темного неба. Но на востоке оно уже светилось зеленовато-голубоватыми, даже оранжевыми тонами. И чем дольше они ехали, тем светлее становились краски, но горы все еще продолжали стоять в фиолетовой дымке и только там, где должно было взойти солнце, их вершины казались розовыми.
На машине было еще холоднее, чем во дворе. Надя не имела такого красивого шерстяного свитера как у Маши, а телогрейку она не одела. Просто не могла предположить, что летом может быть так холодно, даже ночью.
Она попыталась устроиться поудобнее, втиснулась поплотнее между Ильей и Машенькой, но ветер проникал и сюда. Надя снова переменила положение и опять безрезультатно. Илья покосился на нее раз, другой, потом молча снял телогрейку и накинул ей на плечи.
Надя слабо пыталась протестовать.
– Вам же будет холодно…
– Я в свитере, – сказал Илья. – А вообще, конечно, следовало бы вас проучить, чтобы не модничали.
– Ложитесь в серединку, – примирительно сказала ему Надя.
– Переживу, – проворчал Илья, натягивая на плечи плащ с капюшоном, надувающийся ветром как парус.
Наконец, Илья справился с плащом и лег на свое место.
– Сейчас прижмемся друг к другу – пулей не прошибешь, – уже весело сказал он и в самом деле придвинулся к Наде близко-близко, так близко, что непонятное тревожное чувство вдруг охватило ее. Она лежала напряженно прислушиваясь к гулкому стуку своего сердца – что это с ним, и к Илье – не пошевельнется ли он, не скажет ли чего?..
Но Илья лежал неподвижно, дорожная тряска укачивала, сказался ранний час, да и спали они этой ночью мало. Даже когда машину встряхивало на ухабах, Надя не открывала глаза. Ей было тепло и уютно.
– Хороший парень, – еще раз подумала она про Илью. – Отдал мне свою телогрейку, а сам стынет на краю в одном свитере… И заснула.
Проснулась Надя часов в десять. Солнце стояло высоко и Наде снова стало жарко. Викентий Петрович как раз в это время остановил машину и вылез из кабины.
– Ну как, не замерзли? – спросил он.
– Нет, – в один голос ответили Маша и Илья.
– А то полезайте кто-нибудь в кабину. Мария Михайловна?
– Нет, пусть уж в кабине начальство ездит, – засмеялась Машенька.
– Надя, может быть, Вы сядете? – обратился Викентий Петрович к ней по имени.
– Спасибо, мне тепло, – сказала Надя. Ей на самом деле было тепло, но и все равно она бы не села в кабину.
– Как хотите, – сказал Викентий Петрович. – Тогда пять минут стоянка, размять ноги.
Надя сняла телогрейку, данную Ильей в дороге, и отдала Илье.
