Мы с ним стояли на песчаном берегу пруда, и он, шутя, спросил:
– Хочешь отправиться в плаванье?
– Нет, – подумав, ответила я.
– Точно? – отец подмигнул мне.
– Точно, точно…
Вдруг отец взял меня на руки и стал раскачивать над самой водой.
– Море волнуется раз! – произнёс он со смехом.
Мне стало весело, у меня поднялось настроение. Я махала руками и ногами, имитируя плавательные движения на руках у отца.
– Море волнуется…
Внезапно я почувствовала, что нахожусь в воздухе, а через секунду услышала всплеск, и я очутилась по пояс в прохладной воде.
Я, слегка растерянная, сидела в воде рядом с берегом.
Мне не было больно: вода смягчила удар о дно.
Надо мной склонился отец и протянул мне руку.
– Не ударилась? – спросил он.
Я помотала головой.
– Тогда идём домой – сушиться будем.
Дома я рассказывала, что пустилась в плаванье.
Глава шестая. Расправа над куклами
Я не любила кукол.
Эти резиновые и пластмассовые игрушки в виде девушек и детей со слащавыми и бестолковыми лицами вызывали у меня какое-то иррациональное отторжение.
И мне не нравились резина и пластмасса – она плохо пахли.
А куклы были сделаны именно из этих зловонных материалов.
Из-за того, что я ненавидела кукол, родители мне их не дарили.
Но куклы у меня всё же были – купленные ещё задолго до моего рождения или подаренные какими-нибудь мамиными друзьями и знакомыми, плохо знавшими мои предпочтения.
Сначала я пыталась заставить себя играть в куклы.
Я наряжала их, укладывала спать с собой рядом, но чувство иррационального отторжения вскипало в моём подсознании, когда я видела эти неподвижные искусственные лица с пустыми глазами.
Я шмякала кукол об пол, выкручивала им руки и ноги, а иногда и головы, если хватало сил.
Бабушка, наблюдая мою очередную расправу над какой-нибудь куклой, говорила:
– Что ж ты над ней измываешься, садистка? Она у тебя уже орёт и плачет! Вот фашистка-то…
– Фашистка? – удивилась я, услышав новое слово. – А что это?
– Фашисты во время войны над людьми издевались, – объяснила бабушка. – Это изверги.
– А, – махнула я рукой и в очередной раз стукнула со всей силы куклу об пол. – Ну, они людей мучили. А это кукла. Она не орёт и не плачет. И ничего не чувствует.
– Всё равно – оставь ты эту несчастную в покое. Чего ты её бьёшь?
– Я не люблю кукол!
– Все девочки любят, а ты – нет…
– Нет! Фу, дурацкая кукла! Гадина! – я пинала куклу.
– Не любишь – не играй, а бить и издеваться-то зачем? – спросила бабушка.
– Нечего ей тут быть…
– Ну, подари её кому-нибудь.
– Никому не подарю!
Какое бы отторжение я ни испытывала к куклам, а дарить кому-то что-либо я ни в коем случае не хотела.
Жадность пересиливала мою нелюбовь к куклам.
Я готова была хранить вещь, которая абсолютно мне не надобилась, но когда её требовалось выбросить или отдать, мне становилось её жалко.
Я перепрятывала эту вещь с приятной мыслью о том, что она никому не досталась, она не валяется на помойке, она – моя, и только моя.
Глава седьмая. Как стать птицей?
Я любила слушать сказки и песни, записанные на кассету, которая вставлялась в магнитофон.
Я подолгу сидела у магнитофона, крутила одни и те же сказки и песни, пробовала и сама подпевать.
Иногда я плясала под эти песни и прыгала по квартире.
«Медленно минуты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И, хотя нам прошлого немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди…»
Эта всем известная мелодия из мультфильма о крокодиле Гене, Чебурашке и их друзьях, приводила меня в особенный восторг.
Я прыгала, бегала и смеялась, слушая эту песню по десять раз подряд.
Я представляла, как я еду в сказочном голубом вагоне со стучащими по рельсам колёсами, на окошках этого вагона – беленькие занавески в светло-голубую клеточку, а на перроне стоят Чебурашка, крокодил Гена и старуха Шапокляк, и машут платочками.
А голубой вагон уносит меня в солнечные дали, проносясь мимо цветущих лугов и сельских деревянных домиков.
Однажды на крышке магнитофона я увидела какую-то кассету. Поскольку читать я тогда не хотела (но уже умела), я не обратила особого внимания на надписи на кассете.
Я подумала, что это кассета с детскими песнями, которую я, как обычно, оставила на магнитофоне.
Магнитофоном я умело пользовалась: я отлично запомнила, какие кнопки надо нажимать, чтобы вставить, перемотать, вытащить и поставить на паузу кассету.
Я вставила эту кассету и услышала удивительные звуки.
Чей-то прекрасный голос пел на неведомом языке.
Я вслушивалась в это пение, пыталась понять, о чём поётся – ведь, поскольку язык был другой, смысл оставался для меня неясным.
Мне казалось, что этот пронзительный голос поёт о чём-то грустном, печальном – может быть, о несбывшихся мечтах, о том, что нельзя научиться летать.
Я мечтала научиться летать.
И я верила в то, что мечта моя сбудется – в одно прекрасное утро я проснусь, а у меня за спиной вырастут большие и красивые крылья.
Но в записи на кассете, конечно, пелось совсем не об этом. Это был отрывок из какой-то итальянской оперы.
Я уж не знаю, по какому признаку были собраны песни на этой кассете, но, помимо отрывка из оперы, там ещё присутствовала запись всем известной песни «Yesterday» из ансамбля «The Beatles».
Я тогда ещё, конечно, не знала, что это за песня и не разбирала в ней слов, но она мне нравилась.
Я наслаждалась ею так, как будто бы я летела вместе с птицами под облаками в ясный солнечный день, выпорхнув из окна.
Вообще, все представления о радости, счастье и наслаждении были связаны у меня с небом, облаками и птицами.
В альбомах для рисования я всегда изображала птиц, кривых и схематичных.
Я рисовала птиц в клетках, но у этих птиц из глаз текли слёзы. Они тосковали по небу.
А потом я изображала радостную сцену вылета птиц из клеток. Я и сама представляла себя птицей.
Я хотела быть птицей, понимать язык птиц, и не хотела, чтобы птицы меня боялись.
Глава восьмая. Загадочная Матрёна
Я помню бабушкину квартиру с тогдашней обстановкой – зелёными в белую полоску обоями, старинным ореховым сервантом с закруглёнными углами, платяным шкафом из карельской берёзы в комнате и рыжим выцветшим линолеумом на кухне.
В квартире пахло домашней затхлостью и готовкой.
Окна располагались на солнечной стороне дома, поэтому в квартире всегда было тепло и светло.
Когда мама уходила на работу, бабушка обычно забирала меня к себе.
С ней жила её престарелая тётя Матрёна, которая заменяла ей мать, умершую во время Великой Отечественной войны.
Матрёну я запомнила высокой, худощавой пожилой женщиной, которая всё время молилась с лестовкой в руках на коврике под лампадой и иконами, стоящими на шкафу в кухне.
Я внимательно смотрела, как она что-то бормочет про себя, кланяется, становится на колени, и меня это сначала пугало.
Когда бабушка сказала, что она молится богу, я перестала бояться.
Но интерес, с которым я наблюдала за молитвами прабабушки, не пропал – мне всё время хотелось услышать слова молитв.
Но я ничего не могла разобрать, кроме «Господи, помилуй» и «аминь», которые Матрёна произносила несколько громче, чем все остальные.
Матрёна любила меня: она играла со мной в мячик, в ладушки и читала мне вслух книги.
Глядя на меня, она по-доброму улыбалась, и я улыбалась в ответ.
Глава девятая. У бабушки
Помню ночи в бабушкиной квартире.
Бабушка укладывала меня спать в комнате и прикрывала дверь, а сама уходила на кухню.
Из-под прикрытой двери виднелся на потолке длинный треугольник света, который чем-то напоминал мне плоский клюв какой-то большой неведомой птицы.
Я медленно засыпала, слушая, как бабушка гремит на кухне сковородками и кастрюлями, до меня доносился запах еды.
Иногда бабушка шёпотом ругалась и шипела, когда обжигалась рукой об электроплиту или случайно роняла кастрюлю, или обрезалась о нож, роясь в ящике кухонного стола.
А рядом со мной, на соседней кровати, спала прабабушка Матрёна и храпела.
Поздней ночью бабушка, наконец, выключала свет в кухне и сама ложилась спать. Она слегка всхрапывала и глубоко дышала во сне…
Иногда, засыпая, я подолгу смотрела в окно и видела там жёлтые и оранжевые огни, подвижные и неподвижные.
До моих ушей доносился шум машин, не прекращающийся ни на секунду.
Глава десятая. Побег
Меня решили отдать в детский сад. Это случилось зимой.
И я впервые узнала, что такое просыпаться по утрам с превеликой неохотой и куда-то бежать.
