Я не хотела быть вместе с чужими людьми, в неприятной обстановке.
Меня отдали в чуждый, враждебный мне мир, в котором я совсем не умела ориентироваться, а главное не хотела.
Я не смогла долго терпеть такую несправедливость по отношению к себе.
Однажды я прямо и хладнокровно заявила строгой и сухой старухе-воспитательнице:
– Я спать не буду! Не хочу.
Наверно, вид у меня был такой решительный и упрямый, что старуха ответила, бросив на меня беглый взгляд:
– Ну не хочешь – не спи…
В то мгновение я не побоялась её крика.
А она частенько орала противным скрипучим голосом, когда, например, мои сверстники начинали беситься и шуметь.
В один прекрасный зимний солнечный день в мою голову закралась одна привлекательная мысль.
Когда воспитательница вывела нас гулять, я, как обычно, пристроилась позади всех.
Когда мы отошли от детского сада, а воспитательница отвлеклась, я сказала своим сверстникам, которые, впрочем, не обращали на меня никакого внимания:
– Идите, дети, гулять…
Кто-то из них посмотрел на меня, услышав мои слова, но тут же обо мне забыли.
Все двинулись в сторону детской площадки, а я, пока меня не заметили, пустилась во весь дух домой.
Я выбежала за ворота детского сада, перебежала через двор, и вот я уже у нашего подъезда. На душе было радостно. Я, наконец-то, вырвалась из клетки.
Свобода!
Солнце улыбалось мне, и зимний день смеялся вместе со мной…
После моего побега меня забрали из детского сада.
Я перестала ходить в эту клетку для малышни, меня вернули в мой раёк.
Глава одиннадцатая. Зачем они плачут?
Вскоре моя прабабушка Матрёна умерла, и мы с мамой поехали на похороны.
Приехало множество родственников.
Я никого не запомнила, кроме старшего брата бабушки – деда Мити. Он помахал нам с мамой рукой, когда мы подходили к участку, где хоронили Матрёну.
Погода была холодная, везде лежал снег.
Потом все поехали на поминки в бабушкину квартиру.
Все приехавшие родственники что-то говорили, пили вино и водку из хрустальных рюмочек; стучали по фарфоровым тарелкам ножами и вилками.
Под потолком висела большая двухъярусная люстра в стиле сталинского ампира из матового стекла с хрустальными подвесками и посеребренным наконечником, и излучала тусклый жёлтый свет.
Этот свет проливался на красную ковровую дорожку с зелёными краями, на стол, на зелёные в полоску обои и занавески на окнах, добавляя ещё больше тоскливости в невесёлую атмосферу поминок.
Я понимала, что произошло с моей прабабушкой. Я видела, как её тело опустили в разрытую земляную яму, но ведь душа, как я думала, осталась.
И она есть, она живёт. Правда, её никто не видит. Зато она всех видит.
Я не понимала одного: ведь если душа осталась, почему все собравшиеся на поминках плачут и произносят скорбные речи?
Потом я для себя решила: наверно, потому, что души не видно, и поговорить с ней нельзя.
Глава двенадцатая. Прогулки с бабушкой
Когда мы с бабушкой ходили гулять на «Терлецкие», мы шли через широкую берёзовую аллею к детской площадке, находящейся недалеко от «собачьего» пруда.
На детской площадке были качели, скамейки, турники, песочницы и полуразрушенная зацементированная кирпичная стена с проделанными в ней круглыми дырками разного диаметра.
В самой большой можно было уместиться в полный рост, в самой маленькой умещалась только голова.
Родители и бабушки не разрешали детям лазить на стену с дырками, потому что считали её опасной, а детей так и тянуло туда.
Рядом с детской площадкой, через небольшую дубовую рощицу, находилось небольшое голубое здание летней шашлычной, из которой валил дым и доносился ветром запах углей и подгоревшего жира.
В берёзовой аллее на деревянных скамейках каждый день собирались старики, старухи и распевали под звуки гармошки и балалайки народные песни, а иногда водили хоровод.
Их протяжное пение доносилось до детской площадки, где мы с бабушкой гуляли.
Площадка граничила с футбольным полем, по которому, поднимая пыль, бегали взрослые мальчишки и с силой пинали длинными ногами мяч.
На скамейках у детской площадки под липами сидели другие бабушки, гуляющие со своими внуками и внучками.
Моя бабушка садилась на скамейку и присоединялась к беседе остальных бабушек, а я знакомилась с детьми.
Познакомившись, мы начинали играть, ловить бабочек, качаться на качелях и спорить о чём-нибудь.
Иногда мы ссорились и не разговаривали друг с другом.
Я не запомнила этих детей, с которыми общалась почти каждый день.
Мне было с ними неинтересно, но бабушка всё время тащила меня на эту детскую площадку, и я с ними играла поневоле.
Сначала я хотела уйти домой, но потом привыкала к этой детской площадке, к играм с детьми, и под вечер мне уже никуда не хотелось уходить, даже когда дети расходились.
– Все уже уходят, а мы всё тут сидим! – говорила бабушка. – Пойдём.
– Нет, я не хочу! – отвечала я. – Хочу гулять!
– Я сказала – пошли! – голос бабушки становился всё более жёстким.
– Нет! – упрямствовала я.
Тогда бабушка пыталась схватить меня за шиворот и потащить за собой.
Я не давалась; я бегала по площадке и дразнила бабушку.
– Я не хочу домой! – кричала я. – Я не пойду!
– Тогда я одна пойду, а ты оставайся! – бабушка поворачивалась и уверенными шагами направлялась к выходу из парка.
Волей-неволей я шла за ней следом.
Я боялась оставаться на площадке одна.
Глава тринадцатая. Алёна
Одну девчонку, с которой мы познакомились на детской площадке в Терлецком лесопарке, я запомнила.
Девчонку звали Алёна.
Её мать и моя бабушка жили в домах по соседству и знали друг друга давно.
Алёна была старше меня на год, чем она очень хвасталась, но это не мешало нам дружить.
Мне было абсолютно всё равно, сколько ей лет, поэтому не обращала особого внимания на её поддразнивания и подтрунивания.
Чего мы с Алёной только не придумывали! В какие только игры не играли!
Мы даже смастерили себе удочки, привязали к ним нитки вместо лески, сделали из пластилина грузила, а из обломанных сучков – крючки.
Закинув свои «удочки» в пруд, мы стали ждать, у кого из нас клюнет золотая рыбка.
Это был своего рода конкурс на лучшую удочку.
Кто поймает золотую рыбку – у того, значит, и удочка лучше.
Только ждать, притаившись на берегу, мы долго не могли, терпения не хватало.
И, пока мы удили, рассказывали разные истории из своей жизни и выдуманные, время от времени проверяя, не клюнула ли золотая рыбка.
Потом наступал второй этап рыбалки – отпугивание золотой рыбки от удочки противника.
Этот этап наступал сам собой: когда терпение уже совсем иссякало. Начинал отпугивание всегда кто-то один из нас. Скажем, я.
Я подходила к Алёниной удочке, начинала дёргать её изо всех сил, опуская конец, к которому крепилась нитка, в пруд, затем я старалась запутать нитку, заменявшую леску, выкрикивая при этом что-то вроде «Золотая рыбка, иди быстро ко мне!»
Алёна в отместку отталкивала меня, хватала мою удочку и трясла её изо всех сил с криком:
– Нет, золотая рыбка – моя!
В итоге, мы обе стояли на берегу и орали.
Один раз мы с такой силой начали толкать друг друга, что по инерции забежали в воду по щиколотку и промочили ноги.
По берегам этого пруда росли камыши, ивняк и осока, а берега были пологие, песчаные.
Этот пруд чем-то напоминал нам море, и мы решили, что именно в нём водится золотая рыбка.
Мы с Алёной обменивались детскими анекдотами и страшилками. Страшилки мы придумывали, в основном, сами, но иногда вспоминали
что-нибудь из детских книг и «пугалок», рассказанных взрослыми.
Мы не хотели уходить домой, когда нас звали.
Глава четырнадцатая. Не пойду!
Однажды, когда мы с детьми играли в мяч, все вдруг отвлеклись от игры и посмотрели в сторону дубовой рощи, около которой пролегала дорожка, вымощенная тротуарной плиткой.
По этой дорожке, озарённой дневным летним солнцем, мимо золотисто-зелёной рощи, медленно продвигалась свадебная процессия.
Впереди шёл жених в чёрном фраке с невестой под руку.
На солнце ярко-белое платье невесты казалось ещё белее.
Её голова украшалась сверкающей диадемой.
Все дети, замерев, смотрели на невесту. За её платьем тащился длинный шлейф.
– Эй, вы будете играть? – окликнула я всех, подбрасывая мяч.
– Ну подожди, – ответил мне кто-то. – Смотри…
– Ну и что? – спросила я, ещё раз бросив беглый взгляд на свадебную процессию, ничуть меня не впечатлившую.
– Давайте подарим невесте цветы, – предложила одна из девчонок. – Только сначала нарвать надо.
– Да вы уж быстрее рвите, а то они уйдут, – сказала одна из бабушек, сидящих на скамейке.
