Европы. Но больше всего мне нравится портрет отца. «Кто это?» — спрашивают друзья. «Мой папа, — отвечаю я». Больше половины моей жизни его нет в живых, но я чувствую то же, что и раньше: тихую душевную гордость, связь, привязанность, принадлежность.
История портретов и фото в сепии моих предков тянется из Восточной Европы. Моя девяностотрехлетняя тетка Ширли — младшая сестра отца — наш семейный архивист. Давным-давно она поручила мне и Майклу оцифровать содержимое толстенного семейного альбома в кожаном переплете. По фотографиям с неровными краями прослеживался путь из пыльного местечка в процветающую Америку рубежа веков. Майкл вынимал каждую из альбома и оцифровывал, открывая доступ к ней внукам, правнукам и праправнукам, и фотографий были уже сотни. Вот бабушка и дедушка перед отплытием в Европу. Мои царственные прародители роскошно смотрелись возле тележки, доверху нагруженной чемоданами. Вот ребе Соловейчик и дядя Мо с Линдоном Джонсоном[8]. А вот Мо с Джоном Кеннеди. Мужчины в ермолках рядом с президентами, гордые лица озарены великой целью.
Эти предки и были фундаментом, на котором я построила свою жизнь. Я мечтала о них, боролась с ними, тосковала по ним. Пыталась их понять. В творчестве они были моей святыней, можно даже сказать, я была ими одержима. Как сплетенные корни — толстые, сочные и сильные, — они держат меня в этом мире, на этой вращающейся Земле. В молодости, когда я чувствовала растерянность — особенно после смерти папы, — они стали моим ориентиром, внутренним компасом. Я спрашивала их, как поступить, в какую сторону повернуть. Внимательно прислушивалась и получала ответы. Конечно, я говорю не про метафизику, нет. Не знаю, верю ли я в загробную жизнь, но могу с определенностью сказать, что ощущаю присутствие давно покинувших наш мир людей, когда бы они мне ни понадобились. В частности, когда мне является папа, я чувствую наэлектризованное покалывание по всему телу. Я убеждена, что отец способен дотягиваться до меня через время и пространство благодаря тысячам связывающих нас людей.
L’dor vador — так на иврите звучит один из фундаментальных догматов иудаизма, он переводится как «от поколения к поколению». Я десятая и младшая внучка Иосифа Шапиро, состоятельного фабриканта, добившегося успеха собственными силами, общественного деятеля, лидера современного движения ортодоксов — председателя президиума Месивта Тиферет Иерусалим[9], казначея «Тора Умесора»[10], вице-президента Любавичской[11] иешивы, члена национального совета Союза ортодоксальных еврейских конгрегаций. Я десятая и младшая внучка Беатрис Шапиро, его красавицы жены с добрым сердцем, которой восхищались и которой подражали религиозные женщины целого поколения со всего мира. Я дочь их старшего сына, Пола. Все, что я собой представляю, все, что я знаю о жизни, начинается именно с этих фактов.
Тем утром я проснулась, и в моей жизни все было так же, как раньше. В ней была определенность, предсказуемость. Глядя, например, на свою ладонь, я понимала, что это моя ладонь. Нога была ногой. Лицо — лицом. Моя история — моей историей. В конце концов, будущее предсказать невозможно, но о прошлом у всех нас есть определенное представление. Вечером того дня, когда я ложилась спать, вся моя история — вся прожитая жизнь — рассыпалась, превратилась в руины, подобно заброшенному древнему городу.
Медитация дзен, популяризированная индийским мудрецом двадцатого века Раманой Махарши, проходит так: ученик для начала задает себе вопрос «Кто я?». Я женщина. Я мать. Я жена. Я писатель. Я дочь. Я внучка. Я племянница. Я двоюродная сестра. Я есть, я есть, я есть. Смысл в том, что постепенно «Я есть» растворяется. Стоит нам перебрать многочисленные ярлыки и штампы, делающие нас тем, кем мы сами себя считаем, и становится понятно: нет никакого «я», нет никакого «мы». Так постигается истинная природа скоротечности времени. Такое упражнение положено делать еще долго после того, как будут перечислены наиболее очевидные столпы нашей идентичности, до тех пор, пока мы не исчерпаем всех возможных понятий, которые считаем применимыми к самим себе. Но как быть, если «Я есть» исчерпывает себя в самом начале списка?
4
Существует много видов шока. Человек этого не знает, пока не переживет несколько серьезных потрясений. Мне довелось ответить на телефонный звонок, в котором мне сообщили, что мои родители попали в автокатастрофу и, возможно, не выживут. Мне пришлось, сидя в кабинете врача, услышать диагноз, поставленный нашему сыну: редкая болезнь с часто фатальным исходом. Это было как удар, как порез, как стремительное падение — как если бы меня физически вытолкнули назад, в бездну. Сейчас все было совершенно по-другому. Меня, будто плащ, окутала пелена нереальности. Я чувствовала отупение, не верила в происходящее. Воздух казался густым, как слизь. Ничего не сходилось.
— Может, они ошиблись?
Майкл молча посмотрел на меня.
— Пробирки перепутали? Не те этикетки наклеили?
Я хваталась за соломинку, за единственно возможное объяснение. Человеческий фактор. В тот момент мне казалось вполне возможным, что произошла большая ошибка, о которой я однажды, оправившись от ненужного стресса, буду рассказывать друзьям.
— Давай я попробую туда позвонить, — предложил Майкл.
Он помедлил у двери кабинета:
— Ты в порядке?
— Все нормально. — Голос резкий, натянутый как струна.
Оставшись в комнате одна, я рьяно принялась за сборы. Вынула из розетки зарядку от мобильного и аккуратно смотала вокруг нее провод. Сложила в дорогу компактные туалетные принадлежности и галочкой отметила их в списке. Проверила погоду в Сан-Франциско и положила в чемодан запасную кофту.
Расчетное количество поколений до БОП = 4,5
Меня и Сюзи разделяло четыре с половиной поколения до ближайшего общего предка. Поначалу мне показалось, что не так уж велик разрыв, однако в пределах одной и той же этнической группы, такой как восточноевропейские евреи-ашкеназы, почти каждый будет иметь общего предка в четырех с половиной поколениях. Близкие родственники — родители, дяди, тети, двоюродные, троюродные и даже четвероюродные братья и сестры — устанавливаются сайтами по исследованиям ДНК с большой степенью точности. Если у двух людей один и тот же отец, результаты бы это точно показали. Мы с Сюзи родственниками не были.
Где-то глубоко внутри меня словно протянули опасный и наэлектризованный оголенный провод. Я понимала, что означали результаты теста, будь это правдой. «Будь это правдой» — слова, которые я стану повторять себе снова и снова. «Будь это правдой» — слова, за которые я буду постоянно цепляться в каком-то детском неверии, которыми буду захлебываться, будто густой слизью.
Будь правдой то, что мы с Сюзи не сводные сестры, это бы значило одно: мой отец
