– Интересно, какого уровня новенький, – сказала я вслух, глядя на двенадцатую квартиру.
– О, минимум второго, – заверила Элси. – А то и третьего. Ты же знаешь мужчин – они не очень живучи.
– Надеюсь, что не третьего – так мы его никогда не увидим.
– Да почему, во имя Господа, ты хочешь непременно его увидеть, Флоренс? – Элси отодвинулась на стуле, и ее кардиган слился со стоявшим сзади буфетом.
– А чтобы скоротать время, – отозвалась я. – Как с программой «Лайт».
Мы сидели у окна в моей квартире – Элси утверждает, что отсюда вид гораздо лучше, а мимо нас неторопливо шел день. Изредка что-нибудь происходило во дворе. Маясь от скуки, я всякий раз смотрю в окно. Это гениальное изобретение, не хуже заранее нарезанного хлеба. Куда интереснее телевизора. Садовники, уборщики, почтальоны. Никто ни на кого не обращает ни малейшего внимания. Столько отдельных жизней, и каждый спешит себе по своей, торопясь на ту сторону, хотя и неизвестно, что их там ждет.
Вряд ли женщина, которая раздавала нам печеную фасоль, что-нибудь кому-то передала, но вскоре за контейнером приехали, и я смотрела, как жизнь Бренды грузят в фургон и увозят. На дорожке не осталось и следа контейнера с вещами – вот уже кто-то прошел по тому месту, где он стоял. Жизнь продолжается, все идет своим чередом. Люди перебегают с места на место, спасаясь от дождя, персонал в форме ходит по лестницам, голуби убивают время, рассевшись на желобе в ожидании момента улететь куда-нибудь еще. Кажется, будто отпечаток, оставленный Брендой (или Барбарой?), настолько неважен и незначителен, что бесследно растворился, едва ее не стало.
– Ты сегодня очень сентиментальна, Флоренс, – заметила Элси.
– Я просто высказываю свое мнение, – объявила я. – Мне теперь мало что позволяют, но высказывать мнение пока не запретили.
Я не сомневалась, что Элси улыбнулась, но точно вам не скажу, поскольку не поддалась искушению поглядеть на нее.
Я не сводила глаз с двенадцатой квартиры, но ничего интересного не происходило. Около трех часов пополудни мисс Биссель поднялась по общей лестнице с папкой в руке и сосредоточенной миной на лице.
– Мисс Биссель, – показала я пальцем.
– В самом деле, – подтвердила Элси.
– С папкой. Значит, оценивает его уровень.
– Похоже на то, – согласилась Элси.
Мы коротали день за чашками чая, но жидкий сентябрьский свет словно удлинял часы, растягивая их до самых краешков. Я всегда считала сентябрь странным месяцем: только и делаешь, что ждешь холодов и конца года и глядишь в небо, убеждаясь, что время все-таки движется. Лето давно закончилось, однако морозы еще не пришли, принося каток обледенелых тротуаров и колючее дыхание зимнего утра. Вместо этого нас словно поставили на паузу среди серых дорожек и неба цвета овсяной каши. Один день похож на другой. Часа в четыре я или Элси скажем, что ночи стали длиннее, а другая согласно закивает. Мы подсчитаем, сколько дней осталось до Рождества, и поговорим о том, как летит время, – этот разговор поможет убить еще немного времени.
Зимы в «Вишневом дереве» всегда тянутся долго. Наступающая зима будет моей пятой. Это называется отдельным проживанием на полном пансионе, но я никогда не могла толком уразуметь, от чего мы отделены. Мир по-прежнему рядом; он просачивается к нам через газеты и телевидение, долетает в обрывках чужих разговоров и в мелодиях мобильных телефонов. Это от нас отделались – упаковали и засунули подальше, спровадили с глаз долой. Я не раз задавалась вопросом: может, это мир от нас отделили?
– Правда, ночи стали заметно длиннее? – начала Элси.
Мы смотрели, как в квартирах напротив зажигаются огни. Ряды окон, пазл из людей, чужие вечера, просачивающиеся в сентябрьские сумерки. В это время дня можно заглянуть в разные жизни, увидеть дольку чужого житья-бытья, прежде чем люди отгородятся занавесками и станут тайной.
– Там кто-то поселился, – сказала я.
Основной персонал «Вишневого дерева» уже разошелся по домам – мисс Биссель в своем «Мини» давно промчалась под фонарями по шоссе и исчезла за поворотом, но в гостиной двенадцатой квартиры зажглась лампочка. Она мигала, как на кинопленке, и я кадр за кадром видела, как по комнате идет мужчина. Немолодой, отметила я, но неверный свет не давал толком рассмотреть.
Я отчего-то почувствовала, что дыхание застревает в горле.
– Сколько еще дней до Рождества? – спросила Элси. – Хочешь, вместе посчитаем?
– Нет, – ответила я, – особо не хочется.
– Девяносто восемь, – похвасталась Элси. – Девяносто восемь!
– Да?
Я смотрела на незнакомца. Он был в шляпе и пальто и в основном стоял к нам спиной, но всякий раз, как мелькал хоть краешек его лица, мозг судорожно искал смысл в том, что видят глаза.
– Как странно, – прошептала я.
– Согласна. – Элси смахнула со скатерти крошки от кекса. – Прошлое Рождество будто вчера было.
Человек ходил по комнате. В том, как он поднимал воротник и пожимал плечами, было нечто такое, от чего у меня сосало под ложечкой.
– Невероятно!
– Нет, все точно, девяносто восемь. Я сосчитала дни, пока ты зачем-то глазела на то окно.
Я нахмурилась:
– Девяносто восемь чего?
– Дней! До Рождества.
– Я не о том… – Я снова посмотрела на окно, однако лампочка окончательно перегорела, и незнакомец с поднятым воротником, пожимающий плечами, исчез.
– Мне показалось, я кое-кого узнала.
Элси вгляделась в темноту:
– Может, кто-нибудь из садовников?
– Нет, в двенадцатой квартире. – Я взглянула на подругу, но передумала и отвернулась. – Обозналась, наверное.
– Уже темно, Флоренс, легко ошибиться.
– Наверное, – отозвалась я. – Я ошиблась.
Элси снова начала смахивать крошки. Я одернула рукава кардигана.
– Может, подбросить еще полено в огонь? – предложила я. – А то как-то холодно.
– Флоренс, тут же как в печке!
Я глядела в темноту. Окно двенадцатой квартиры смотрело на меня в ответ.
– У меня ощущение, будто кто-то прошелся по моей могиле[2].
– По твоей могиле?!
Нет, я наверняка обозналась. Иначе и быть не может.
– Это фигура речи, – сказала я, – только и всего.
Время дотащилось до середины вторника, когда я вновь увидела его.
Элси ушла на педикюр, а это всегда отнимает у нее много времени, потому что ее ногти сложно обработать. Одна из уборщиц вытирала пыль в моей квартире. Я не сводила с нее глаз, потому что люди гораздо тщательнее выполняют свои обязанности, когда за ними присматриваешь. Вроде бы горничные признательны, когда я указываю им на огрехи.
«Что бы мы без вас делали, мисс Клэйборн», – говорят они.
Сегодняшняя уборщица на редкость небрежна. Плоскостопие, маленькие кисти рук, кольца в носу, губах, бровях – везде, кроме ушей.
За окнами туман. Такой туман оглушает небо до самого горизонта и не пропускает дневного света, но я сразу разглядела незнакомца через окно. Он сидел на одной из скамеек посреди двора, глядя на двенадцатую квартиру. На нем были вчерашняя шляпа и серое пальто, хотя узнала я его не по этому, а по манере теребить воротник, носить мягкую фетровую шляпу – вообще по внешности. Знакомых замечаешь даже в толпе – что-то в человеке прямо-таки бросается в глаза.
Я хотела показать его уборщице с кольцами – мне хотелось убедиться, что она его тоже видит. Вы же наверняка слышали, что с возрастом мозг начинает придумывать всякое из ниоткуда и изобретать невообразимую чепуху. Но девица что-то бормотала себе под нос, возя тряпкой по каминной полке, а у меня испытательный срок. Мисс Амброуз не стала углубляться в подробности, но я не сомневалась – галлюцинаций она не одобрит.
Когда я снова повернула голову к окну, новый жилец по-прежнему сидел посреди двора, только положил локти на спинку скамьи, как всегда делал. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Мне захотелось побарабанить по стеклу, чтобы он обернулся, но я не могла.
– Мисс Клэйборн! Мисс Клэйборн, теперь все в порядке?
Я осталась стоять неподвижно.
– Нет, не все, – ответила я. – Все настолько далеко от порядка, насколько только может быть!
– Но я уже дважды вытерла каминную полку! Если я снова начну ее вытирать, то опоздаю к следующему человеку.
Девушка встала перед телевизором с флаконом чистящего средства. Кольца на ее лице напоминали восклицательные знаки.
– Я не о каминной полке, – сказала я. – Вон, Ронни Батлер сидит на скамейке. Вы его видите?
Иногда слова сами вылетают изо рта. Еще не договорив, уже понимаешь – зря, но поздно, остается только дослушать себя.
– Кто такой Ронни Батлер? – спросила девица. От любопытства кольца образовали на ее лице новый узор.
– Кое-кто из давнего прошлого. Я его когда-то знала.
Я одернула занавеску, хотя она висела идеально прямо.
Девица начала собирать свои флаконы, тряпки и фланельки и складывать в маленькую розовую корзинку.
