Он чуть не испугался, но тут же успокоился. Его Мир совершенен, бояться нечего. Поезд идет медленно, со скоростью трехколесного велосипеда, да и зачем этому небритому дезертиру выкидывать «офицерика» из вагона? Ради пачки «Salve»? Или просто — согласно единственно верному классовому подходу?
Все это, впрочем, ерунда. Станция…
— Офицерик, часы не продашь?
Часы? Он поглядел на левое запястье и удивился. Привычного ремешка не было, как и часов со знакомым циферблатом, белым, без единой цифры. Только стрелки — и маленький черный силуэт крылатой птицы. Такие в этом совершенном Мире не носят. Не было даже ремешка.
— Чего на руку глядишь? Мне настоящие нужны — барские, которые на брюхе, с цепочкой. У тебя, небось, серебряные. Или даже золотые, а? Свои были не хуже, так загнал…
Он уже не слышал. Солдату-дезертиру нужны «барские» часы, а ему…
…Так и должно быть — первая стадия, нереальность. Это не я, это все не со мной, Мир — всего лишь уютная маленькая картинка. Он сам его создал, он — демиург, Творец. Мир — часть его самого, продолжение его пальцев, его нервов, его взгляда, поэтому в Мире не случится ничего плохого, он совершенен… Эта серая, твердая от первых морозом земля, это серое небо…
И покроется небо квадратами, ромбами,И наполнится небо снарядами, бомбами.И свинцовые кони на кевларовых пастбищах —Я знаю, что это — не настоящее!
Он легко прогнал полузабытые, чужие в этом Мире слова когда-то слышанной песни. Настоящее, здесь все — настоящее! Первая стадия — ненадолго, сейчас пройдет, должно пройти. Вторая стадия — «стадия шлема», но о ней можно будет подумать позже. Ждать нельзя, надо действовать прямо сейчас!..
— Так что гони сюда часы, офицерик! Добром прошу, учти. Или подмогу кликнуть? Пальтишко-то твое…
Выпрямился, бросил недокуренную папиросу — прямо в серую врезку-иллюстрацию, в стылую реальность за распахнутой вагонной дверью.
Повернулся — резко, пытаясь ощутить, почувствовать самого себя. Он должен…
…Не он — я! Я! Я! Я! Просыпайся!
— Пальтишко, значит?
Небритое чужое лицо приблизилось, дохнуло чем-то кислым. Нет, не приблизилось, это он сам…
Я — сам.
* * *
— Фасон нравится?
Ворот шинели оказался неожиданно колюч. Я давно не носил шинели, очень много лет. Забылось.
— И фасонщик тоже. Ты, баринок, пальцы-то убери. Хужей будет!
Он не испугался. Не я — этот в колючей шинели со споротыми погонами. Скривил рот, покосился на руку, впившуюся в воротник. Левую — правая была уже в кармане.
— Сейчас братве свистну…
— Свисти!
Пистолет оказался на месте. Мой Мир был совершенен.
— Не «пальтишко». Пальто фирмы «Jasper Conran». Стоит оно, как десять твоих шкур, только меняться никто не станет.
Ствол «номера один» уже упирался в его висок. Получилось как-то неожиданно просто. «Синдром шлема» — никаких сомнений, никаких комплексов — чистая реакция.
— Отпусти…
Осознал? Еще нет, рядом, возле самого тамбура, в узком коридоре, в загаженных купе — «братва». Наглые, уверенные в своей силе. Этот тоже — даже курить пришел с винтовкой, хорошо еще в сторону отставил…
Винтовка, вещевой мешок… Мой, такой же, в купе. В следующую войну их будут называть «сидорами»…
…Уже называют. «Сидоры» упоминались в статье 1903 года о кубанских пластунах. Я еще удивлялся, почему у автора статьи такая неказацкая фамилия. Гейман? Да, подъесаул Гейман.
— Отпускаю. К двери, быстро!
Ствол «номера один» указал направление — прямо к врезке-иллюстрации, к горизонту с терриконом.
— Пошел!..
Оскалился, попятился боком… Винтовка недалеко — протяни руку, но в тесноте с ней не развернешься. Потому и подчинился.
— Стал!
Теперь весь мир — небо, холодная окаменевшая земля, невидимое солнце — за его спиной. Словно спрятался, забился за грубую ткань шинели.
— Что на станции?
Губы дернулись усмешкой, забытая папироса повисла в уголке рта. Нет, он не боялся.
— Гаплык там полный. Тебе гаплык, офицерик! Эшелон с братвой на станции, все поезда шерстят, таких, как ты, на части рвут!
Я кивнул. Все верно, именно об этом толковали в коридоре такие же, в шинелях без погон.
— Так что, офицерик, опусти-ка свою пукалку…
Я выстрелил — не думая, почти не целясь. Даже не я — «номер один», карманный «Маузер» модели 1910 года, решил сам заступиться за честь оружия.
Мир — маленький и совершенный — был снова со мной. Я подошел к двери, поглядел вниз, на неторопливо уходящий вдаль склон, бросил взгляд на далекий террикон. Станция — и поселок. Донбасс… Нет, не Донбасс — Каменноугольный бассейн, пора привыкать.
Винтовка показалась неожиданно тяжелой, почти неподъемной. Тоже с непривычки — мой АКМ, номер ВК 0559, с которым пришлось патрулировать Мертвый город, был вдвое легче.
Забрать вещи. Да! И предупредить тех, кто в купе.
* * *
На гребне холма поезд уже не шел, еле-еле полз. Прыгать не пришлось. Просто шагнул вниз с подножки — из поезда-фантома прямо в холодную стылую реальность настоящего Мира. Земля ударила в подошвы… Порядок! Лишь фуражка подвела, съехала на ухо. Винтовка и оба мешка упали чуть дальше, их следовало поскорее подобрать…
— …Етить твою триста раз подряд бога душу в матрену мать, етить твою в бабушку-лебедь, костить твою богородицу через вертушку по девятой усиленной, ёж вашу кашу под коленку в корень через коромысло, твоей мамы лысый череп в могилу под мышку…
Фуражка, только что водворенная на место, чуть не улетела к самому террикону. Однако! Не один я, выходит, предпочел прогуляться пешком, кто-то очень голосистый решил составить мне компанию. Фольклорист, не иначе.
— …Расклепать мою перететушку в ребро через семь гробов…
С земли поднимался некто высокий, в старой солдатской шинели. Шапка, тоже солдатская, но без кокарды, откатилась далеко в сторону. Знаток фольклора выпрямился, поморщился брезгливо, провел рукой по шинельному сукну, затем пальцы коснулись широких «пушкинских» бакенбард.
— Какая, однако, мерзость! Прошу прощения…
Это уже мне. Заметил! Широкая ладонь оторвавшись от лица, привычно метнулась к несуществующему козырьку, задержалась в полете.
— Фу ты! Совсем ремиз. Позвольте, однако, отрекомендоваться: штабс-капитан Згривец!
Ответить я не успел. Еще одни голос прозвучал слева — громкий, молодой, с еле заметным гортанным акцентом.
— Поручик Михаил Хивинский. Мы здесь не одни, господа!..
Я обернулся. А нас уже, оказывается, трое! Третий — под стать голосу, и двадцати пяти, поди, нет. Тоже в шинели, но определенно офицерской, по плечам — лямки от «сидора». На горбоносом лице — белозубая улыбка. Загорелый, с небольшими щегольскими усиками… Его я запомнил, в вагоне сидели рядом, на одной полке, даже успели о чем-то потолковать.
Беспогонный, как и мы все.
Штабс-капитан и поручик… В переполненном купе нас было с дюжину, меня послушали двое. Двое? Но мы же не одни?
Хотел оглянуться, но вспомнил, что не представился. С именем и отчеством давно уже определился, а вот фамилия…
Ладно, берем трофейную!
— Капитан Кайгородов, господа. Николай Федорович. Предупреждаю сразу: в запасе, не служил, не воевал, не участвовал.
…Все верно, даже насчет капитана. Университетский старлей запаса, звездочка за Мертвый город, потом еще — от независимой Украины. Если все сложить, перевести на здешние деньги…
Рука под кожаный козырек. Надеюсь, товарищ Троцкий простит за плагиат.
Теперь можно обернуться.
* * *
Винтовка и оба «сидора», мой и трофейный, лежали в нескольких шагах, но я не спешил — ни за вещами, ни за оружием.
Считал.
— …Двенадцать… четырнадцать… шестнадцать…
— Восемнадцать, — эхом отозвался поручик Хивинский, явно занятый тем же.
Я кивнул — именно восемнадцать. Молоденькие, в длинных, не по росту, шинелях, в штатских пальто, в каких-то невообразимых… душегрейках? Кацавейках?
Стрижки короткие. Одна винтовка на всех. Кажется, война отменяется.
Некоторых я уже видел, когда проходил по вагону, кто-то даже из нашего купе. Еще тогда подумалось, что все они — одна компания, только виду не подают. Сидели тихо, словом не обмолвились. Молчали — даже когда господа дембеля шутки строить изволили.
И тоже без погон. Нет, у одного, самого рослого, в наличии, хоть и криво сидят. Наверняка только что приколол — английскими булавками. Эх, господа юнкера, кем вы были вчера! Стоп, какие еще юнкера? Двое как бы не из прогимназии…
— Господин штабс-капитан, — вздохнул я, поворачиваясь к фольклористу Згривцу. — Постройте личный состав. Только без… Без этого.
— Без чего? — крайне удивился тот. Даже моргнул, очень натурально.
Уточнить?
