Уточнить?
— Без этого, штабс-капитан. Без всякой там, разъядись оно тризлозыбучим просвистом, триездолядской свистопроушины, опупевающей от собственного лядского невъядения, разссвистеть ее рассучим прогибом, горбатогадскую ездопроядину. Ясно?
Задумался, пошевелил губами, вероятно, считая коленца. Наконец, кивнул.
— Так точно, капитан, полная ясность. Без этого.
Повернул голову набок, почесал бакенбарду.
— А вы, господин Кайгородов, тонняга!
Вопрос о «тонняге» можно было пока отложить. Я пошел за винтовкой.
* * *
— …Юнкер Тихомиров. Юнкер Плохинький. Юнкер Костенко. Юнкер Дрейман. Юнкер Васильев…
Я шел вдоль строя, глядя на молодые лица, большинству из которых еще не требовалась бритва. В голову лезла всякая дурь: 30 апреля 1945 года, Адольф Алоизович обходит ряды гитлерюгенда. Не хватает лишь фаустпатронов… Двое на левом фланге, самые маленькие, оказались не из прогимназии, но я почти угадал. Кадеты из Сум, сорвались с места по призыву генерала Алексеева — Россию спасать. Белая гвардия, черный барон… Барон-то наш, Петр Николаевич, в бой пока не спешит, в Крыму сил для борьбы набирается — за спинами этих пацанов… Остальные хоть немного постарше. Очень немного.
— …Юнкер Чунихин. Юнкер Петропольский. Юнкер Рудкин…
Запоминать я даже не пытался. Может, мы сегодня же разбежимся кто куда, броуновским хаосом бесконечном пространстве Мира, чтобы никогда больше не встретиться. Юнкера пробираются домой — училища разгромлены, на несостоявшихся «благородий» охотятся чуть ли не собаками. Те, что попадут в Ростов или Новочеркасск имеют все шансы последовать примеру малолеток из Сумского кадетского — и угодить прямиком в герои-первопоходники. Вот уж не завидую!
— …Юнкер Приц…
Я невольно остановился. Не фамилия задержала — мало ли в мире фамилий? — а то, как была названа. Растерянно, чуть ли не жалобно, но одновременно с неким вызовов. Юнкер Приц… Почти Принц.
Юнкер Принц оказался с меня ростом, но не высокий, просто длинный. Худой, узкоплечий, тонкошеий… Само собой, без погон, но не в шинели, в штатском пальто не по росту. Взгляд какой-то странный…
— Приц… — повторил он уже не так уверенно, решив, очевидно, что я не расслышал.
— Фон Приц, — не без злорадства поправил кто-то слева.
— Фон Приц — Минус Три — донеслось справа.
Ребята были из одного училища — Чугуевского. Кажется, Принц пользовался там немалой популярностью. «Фону» я ничуть не удивился, присмотревшись же, сообразил и насчет «Минус Три». То-то его взгляд показался странным.
— Очки наденьте, юнкер. Нечего форсить.
Хотелось добавить, что беда невелика, у меня самого… Спохватился. Здесь, в маленьком совершенном Мире, я прекрасно обходился без привычных «стеклышек».
Очки были извлечены из кармана — большие, с выпуклыми линзами. Принц пристроил их на большом породистом носу, вскинул голову:
— Сергей Иванович фон Приц, вице-чемпион училища по стрельбе!
Так вам всем!
Я одобрительно кивнул. Вице-чемпион был хорош.
На правом фланге стояли самые высокие — и самые взрослые. Двоих я отметил сразу — крепкие, плечистые, на левой щеке самого рослого — розовая полоска свежего шрама. Я остановился, взглянул выжидательно.
— Киевское великого князя Константина Константиновича военное училище, — негромко, с достоинством проговорил парень со шрамом. — Юнкера Иловайский и Мусин-Пушкин. Докладывал младший портупей-юнкер Иловайский.
— Константиновское имени генерала Деникина, — не удержался я. Иловайский недоуменно моргнул, но сообразил быстро:
— Так точно! Закончил в 1892-м, одним из первых по выпуску. Но, господин капитан, кроме генерала Деникина наше училище…
— Оста-авить, — хмыкнул я. — Честь мундира защитите на поле брани. Потом… Отметились где?
— На щеке? — портупей поднес руку к лицу, дернул губами. — В ноябре. Воевали с украинцами. Дали мы им, предателям-мазепинцам!
Чем кончилось это «дали», уточнять, однако, не стал. Я не настаивал.
Оставалось подвести итог. Я отступил на шаг, посмотрел на неровный редкий строй, скользнул взглядом по маленьким, замершим в испуге кадетикам на левом фланге. Затем повернулся к невозмутимому фольклористу Згривцу, который, воспользовавшись моментом, накручивал на палец левую бакенбарду.
— Что скажете, штабс-капитан?
— Три часа строевой, — кисло отозвался тот, даже не полюбовавшись нашим пополнением. — И по два наряда на кухне. Каждому-с.
— Хивинский?
Поручик тоже нашел себе дело — щелкал по сапогу подобранным где-то прутиком. Щелк-щелк-щелк!..
— Полный киндергартен, господин капитан!
Щелк!
Я поглядел на строй, понимая, что ребята ждут от меня каких-то слов — хотя бы объяснения, для чего их построили. Последнее не представлялось сложным. Сейчас я сообщу им, что Мир, к сожалению, не полностью идеален, посему лучше дождаться темноты — и организованно обойти станцию, осуществив стратегический маневр «огородами к Котовскому».
Набрал в легкие холодного стылого воздуха…
Щелк! Щелк!.. Щелк!
— В укрытие! В укрытие, разъядись все тризлозыбучим!..
Штабс-капитан Згривец сообразил первым. Прутик поручика на этот раз был не виноват. В моем совершенном Мире кто-то решил пострелять.
Щелк! Щелк! Щелк! Ба-бах!
— В укрытие!
И покроется небо квадратами, ромбами,И наполнится небо снарядами, бомбами…
* * *
— Думаете, на станции?
— Так точно. Из «мосинок» и из чего-то крупного. Не «трехдюймовка», пострашнее.
Лежать на животе оказалось не слишком удобно. Подмерзшая, твердая, словно камень, земля давила сквозь тонкую кожу фатовского пальто, впечатываясь в ребра. Я уже успел пожалеть, что не обзавелся обычной шинелью.
— Ага, снова! А вы знаете, господа, это — морское орудие. Не иначе, 57-мм пушка Норденфельда. Капонирная. Презабавно-с!
— В смысле? Линкор в степях Малороссии?
Згривец слева, поручик Хивинский — справа. Комментируют. Я молчу — по капонирным орудия не спец, по всем прочим тоже.
— Вот, опять! Не линкор. Думаю, что-то на платформе. С колесами.
«Опять» — это «Ба-бах!» На винтовочные выстрелы мы уже не обращали внимание. К сожалению, разглядеть ничего не удавалось. Станция и поселок выше по склону, из нашего импровизированного укрытия видны были лишь несколько крайних домов. Маленькие коробочки под красными крышами…
— Господа, а не по нашему ли это поезду? Вовремя же мы!..
Ба-бах!
Укрытием для нас послужил небольшой овраг с пологими размытыми склонами. Так себе укрытие, конечно — с горки открывался прекрасный обзор. Оставалось надеяться, что там все очень заняты. Если же спохватятся, станут присматриваться…
Уходить некуда. Позади — пустая железнодорожная насыпь, вокруг голая мерзлая степь. Все, как ладони. Ба-бах — и крышка. Разве что в самом деле дождаться темноты…
Я встал, отряхнул пальто и спустился вниз, к юнкерам. Меня сразу же окружили, но я покачал головой, оглянулся:
— Портупей!
Иловайский на этот раз оказался с винтовкой — с той, что я заметил еще на насыпи. Наверняка у кого-то отобрал.
— Отойдем.
В дальнем конце оврага обнаружилось старое кострище. Зола, угольки, несколько полусгоревших чурок… Котелок — ржавый, с пробитым дном. Сразу же захотелось поддать его сапогом.
— Как настроение личного состава, портупей?
Иловайский дернул плечом, поправил ремень винтовки.
— «Баклажки» рвутся в бой, хотят атаковать. Кто постарше… Если честно, страшновато. Оружие нет, одна винтовка, два револьвера… И не убежать — степь.
Парень не рисовался, не пытался играть в героя. И это очень порадовало.
Винтовок у нас было две, если считать с моей, трофейной. Кое-что имелось в карманах господ офицеров — и в моем тоже. Но все равно — кисло.
Я поглядел в серое низкое небо, представил, как мы все выглядим сверху — маленькие муравьишки на дне неровной ямы…
…Вторая стадия — «стадия шлема», она же одноименный «синдром». Считается очень опасной, опаснее первой. Все вокруг кажется не настоящим, нарисованной декорацией, «виртуалкой». «И свинцовые кони на кевларовых пастбищах…» Люди — всего лишь «функции», фигурки на шахматной доске. Я — единственный живой человек в моем маленьком Мире, единственный Разум, остальные — марионетки…
Потом это пройдет. Если «потом» наступит.
Но я же — не единственный Разум! Я вообще не «разум», этот портупей, успевший повоевать с Центральной Радой, куда больше меня знает, что нужно делать, как поступить!
И все-таки — «синдром шлема». Где-то совсем недалеко отсюда лежит солдатик, возжелавший прикупить у меня часы. Мертвый… А может и живой, я стрелял в живот, чтобы наверняка, чтобы с первого выстрела. Истекает кровью, стонет… Я подумал о нем только сейчас — и ничего не почувствовал. Просто вспомнил.
