только лап у него нет. Что ты рисуешь?
– Это очень волосатое яблоко.
– Таких не бывает. Или бывает?
– Одно такое есть. Нет, я пошутил. Взгляни ещё разок.
И под макушкой изящно взлохмаченных волос Джонатан набросал профиль Сержа, каким он его увидел вблизи, карандашной линией столь плавной и нежной, что даже растерялся от той красоты, которую произвела его рука по собственной воле. Это мастерство не служило общественной цели, но из-за тайной любви к детским лицам, он упорно оттачивал его годами. Он бы никогда и никому не показал эти портреты: его публичная деятельность, снискавшая ему репутацию, была серьёзной и лежала в иной плоскости. Мальчик пожаловался, что у него нет уха, затем, когда оно было на месте, Серж сказал:
– Теперь я тебя нарисую.
Он схватил полдюжины цветных фломастеров и красным, синим, жёлтым и розовым нарисовал человечка с зелёным цветком в руке, с сияющими, как звёзды, ресницами, с улыбкой от уха до уха, и очень длинными ногами, потому что он был взрослый.
– Это я? – мягко сказал Джонатан. – Красивый.
– Конечно, ты, видишь, ноги большие. А это твой свитер.
Джонатана удивил цвет: ярко-синий с красной полосой на груди. Прошёл год с тех пор, как он в последний раз его надевал.
– Но это же старый, который я носил в Париже. Знаешь, он всё ещё здесь. Я надену его снова.
– Не надо, – тихо сказал Серж. И замазал коричневым свою безлапую кошку.
На ужин Джонатан решил зажарить двух голубей, но для начала их нужно было ощипать. Сержу понравилось это делать – птицы взволновали его. Когда он рассовывал их перья себе по карманам, вернулись резкие жесты прежних времён.
– Смотри, как бы твои штаны не улетели, – сказал Джонатан.
– А мне пофиг, – ответил он, засовывая руки поглубже.
– Холодает. Давай приготовим их в камине, разожжём огонь, а?
Камин был в другой комнате, Серж согласился на огонь. А ещё он захотел чипсов. В огне он спалил пригоршню перьев, скривившись от жуткой вони. Он выпрямился весь красный и возбуждённый.
– Ты просыпаешься, – сказал Джонатан, – сегодня днём с мамой ты был как неживой.
– Неправда, – яростно выпалил Серж. Его лицо было неподвижным. Он начал дуться, раздражённо уставившись на пламя.
– И я не голоден, – добавил он через мгновение, пристально посмотрев на Джонатана.
– Неважно, их можно есть холодными… Мне страшно, когда ты злишься, – пробормотал Джонатан, склонившись над огнём. Его голос дрожал, он был готов заплакать.
– Не пугай меня, Серж, – продолжал он, – я не справлюсь, у меня сил нет, я, в самом деле, не могу, я пойду спать. Зачем ты так?
Ребёнок с удивлением посмотрел на него.
– Мы поедим, – испуганно сказал мальчик. – А? Давай поедим? Не уходи.
– Этот вертел слишком низко, они сгорят. Видишь, как жир туда капает, собирай его ложкой и поливай их сверху.
– Хорошо.
– А я пойду, сделаю чипсы.
Джонатан принёс картофель и кухонное полотенце, совсем новое и накрахмаленное. Присел на пол у камина, прижался плечом к руке Сержа. Стоя на коленях, тот смотрел на сок, капающий с птиц, его лицо светилось жаром.
– Завтра я пойду в сад, – сказал он.
– Да, будет здорово. Я видел жаб и кузнечиков, и сюда приходят две кошки.
– Как их зовут?
– Да никак, они дикие.
– А где же они тогда спят?
– Где захотят, если только люди их не прогонят.
– А ты их не прогонишь?
– Нет, мне они не мешают. Они таскают сюда еду, которую крадут у старухи. Тут рядом живёт одна бабка, у неё есть собака, куры и кролики. И овощи тоже. Она со мной не разговаривает.
– Почему?
– Не знаю. Она совсем одна и не любит разговаривать. Она сказала мне, чтобы я потравил крыс.
– Крыс? Больших крыс?
– Примерно таких, – Джонатан указал на голубей.
– Мы будем есть крыс! – крикнул Серж. И он, наконец, рассмеялся – вульгарным, адским и хриплым смехом, который был его секретным голосом.
Джонатан поставил кухонный стол поближе к огню. Ночи были ещё холодными. Он осторожно накрыл стол ярко-красной скатертью. Мальчик был опьянён запахом мяса и горелого жира.
За столом, впечатлённый его бесхитростным убранством, Серж сказал: – А помнишь, я раньше всё бил и ломал? Теперь я ничего не ломаю.
– О, это хорошо, – отвечал Джонатан, – а ты вино пьёшь?
– Нет, не пью. Ну ладно, дай немножко. Дай! Ну дай мне!
– Столько хватит? Ты, правда, больше ничего не разобьёшь? И можешь мне показать? – спросил Джонатан.
– Это нельзя показать, – сказал Серж, громко хохоча, – я буду пить вино! пить вино!
– Ты можешь показать мне.
– Не могу.
– Можешь.
– Это невозможно!... Давай, сам покажи.
– Это просто. Вот две тарелки. Одну я бросаю. Другую не трогаю.
Тарелка разбилась о кафель. Серж изумлённо вскрикнул. Джонатан пошёл за щёткой и совком. – Вторую тарелку я ведь не разбил, правильно? Значит, я показал, что не разбил её.
– Д-да, – сказал Серж, – но одну же ты разбил.
– Это не то же самое, есть же ещё.
– Ой! Ой! Тогда можно и мне? Можно попробовать? – соблазнительно отозвался Серж.
– Ладно, будем есть руками, так даже вкуснее.
– Ну, тогда вот тебе! – и Серж швырнул свою тарелку в другой конец комнаты. Джонатан подпрыгнул. Кусочки тарелки застучали по мебели, но всё перекрыл радостный охотничий возглас, которым ребёнок сопровождал их полёт.
– Жаль, она была пустая, – сказал Джонатан, протягивая метлу мальчишке, который уже вскочил на ноги.
– Ммм… вот если бы там были чипсы! – воскликнул Серж.
– Суп.
– Спагетти!
– Горошек.
– Да, да! Горошек.
Серж сидел на корточках у буфета, роясь под ним совком:
– Суп! Уже был. Стой... погоди... – он расхохотался, – кое-что вонючее.
– Вонючее? Ты бы стал это есть?
– Ну, тогда не знаю.
Серж больше ничего не сказал. Как послушный мальчик, он пошёл и выбросил осколки в мусорное ведро. Затем, перепачкавшись жиром и красным вином, они чудно поужинали вдвоём у пламени первобытного огня.
Утром Джонатан слушал, как соседка скребёт мотыгой землю за забором, разделявшим их огороды. Скорее всего, она
