Макс подошел ко мне ближе.
– Ты че, угрожаешь, чмо малолетнее?
– Да, сэр, точно.
Я улыбался. Думал, все идет на лад.
Зря я так думал.
Зря, потому что мой бывший босс Макс взял меня за ворот и выволок со своей территории.
– И не вздумай явиться снова, – предупредил он.
Я стоял столбом.
Качал головой.
На самого себя.
Чмо. Чмо!
Это правда.
Мой хитрый план по возвращению на работу кошмарно вышел мне боком. Пульс на шее стучал тяжело, и я будто чуял на дне горла вкус той ночной крови.
– Чмо, – обозвал я себя.
Посмотревшись в витрину соседней булочной, я представил, будто на мне новенький синий костюм, черный галстук, черные туфли, четкий причесон. Но на самом-то деле я в крестьянских одежках, а волосья торчали еще хуже, чем всегда. И я смотрелся в эту витрину, забыв про всех на свете; глядел и лыбился такой специальной улыбочкой. Ну знаете, такой улыбочкой, которая тебя оглоушивает, сразу показывая, насколько ты жалок? Вот так и улыбался.
– Да, – сказал я себе. – Ага.
Я поискал в городской газете – пришлось просить Руба сходить и купить ее мне, – но ничего подходящего не предлагали. Все было убогое. Работы. Люди. Ценности. Никто не искал новых людей и вещей. И я дошел до того, что задумал немыслимое – попроситься к отцу подрабатывать у него по субботам.
– Еще чего, – ответил отец, когда я к нему подкатил. – Я сантехник, а не клоун и не смотритель зверинца. – Это было за обедом. Он воздел нож: – Если бы я был…
– Да ладно тебе, пап. Я буду помогать.
Тут свое веское слово сказала мама.
– Слушай, Клифф, пусть парень попробует.
Он вздохнул, чуть ли не застонал.
Решение:
– Лады. – Но он тут же помахал вилкой у меня перед носом. – Единственный косяк, дурацкая шуточка, бестолковый поступок – и ты гуляешь.
– Лады.
Я улыбнулся.
Улыбнулся маме, но она расправлялась с ужином.
Я улыбнулся маме, Рубу, Саре и даже Стиву, но они все расправлялись с ужином, ведь дело решилось, да и по-настоящему-то оно не волновало никого. Только меня.
Даже на подхвате по субботам папаша не особо-то был рад меня занимать. Первое, что он заставил меня сделать – сунуть руку в унитаз какой-то старухи и выковырять засор. Это правда, я чуть не сблевал тут же прямо в тот унитаз.
– Вот чертова срань, – скрипнул я себе под нос, а старик только усмехнулся.
– Вступаешь в жизнь, сынок, – сказал он и до конца дня больше не улыбался мне. Потом он поручал мне всю тупую работу типа снять трубы с крыши фургончика, вырыть канаву под домом, перекрыть воду, собрать и почистить инструменты. А в конце дня выдал мне двадцать баксов, да еще и спасибо сказал.
– Спасибо за помощь, сын.
Я обалдел.
Счастье.
– Хотя, конечно, ты и впрямь не шибко шустрый, – он тут же вернул меня на землю. – И не забудь, как вернемся, принять душ…
Прикольный был обед. Мы сидели в фургончике на перевернутых ведрах, и отец заставил меня читать газету. Он выдернул себе странички с воскресным приложением, а остальное бросил мне.
– Читай, – сказал он мне.
– Зачем?
– Затем, что ничему не научишься, если нет у тебя терпения читать. Телик этого не дает. Он крадет у тебя ум.
Незачем и говорить, что я тут же сунул голову в газету и стал читать. Папаша в два счета уволит за то, что не читаешь, когда велено.
Самое главное было, что я не облажался, ну и обогатился на двадцать долларов.
– Ну, через неделю? – спросил я, когда мы вернулись домой.
Отец кивнул.
Заметьте, я и не догадывался, что эта субботняя работа приведет меня к ногам девушки даже прекраснее зубной медсестры. До этого оставалось еще несколько недель, но когда это случилось, что-то перевернулось во мне.
Ну, а в ту первую субботу я вышел на крыльцо весьма гордый собой. И пошел в подвал: там комната Стива, а в субботу вечером его никогда не бывает, и я включил его старое стерео и чуток подергался под него. Подпевал, как подпевают все жалкие олухи, когда никто не видит, и плясал, как конченный балбес. Если никого нет, то и не стыдно.
Я не заметил, как вошел Руб.
И смотрел.
– Жалкое зрелище.
Его голос меня перепугал.
Я замер.
– Жалкое зрелище, – повторил Руб, притворил дверь и неспешно двинул вниз по древним истертым ступеням.
Следом за ним пришел отец со словами:
– У меня для вас четыре новости, ребята. Во-первых, ужин готов. Во-вторых, бегом в душ. Третье… – Тут он посмотрел на Руба, – тебе – побриться. – Я глянул на Руба и заметил клочки бороды, пробившиеся на его лице. Они только начали густеть и сливаться в одно целое. – И четвертое: вечером мы смотрим «Хороший, плохой, злой», и, если кто-то из вас хотел смотреть что-нибудь еще, не повезло – телик занят.
– Нам без разницы, – заверил его Руб.
– Ну, чтобы потом никто не ныли.
– Чтобы никто не ныл, – поправил я.
Крупная ошибка.
– Ты чем-то недоволен? – Старик вытянул палец и сделал шаг ко мне.
– Да почему…
Он сдал назад.
– Вот и ладно. Короче, пошли ужинать, – и, едва мы двинулись к двери, напомнил: – Не забывайте, что ваш старик еще может отвесить вам крепкого пинка, если вздумаете умничать.
Но он, вообще-то, в шутку. Я порадовался.
В дверях я сказал:
– Может, буду копить на стерео, как у Стива. А то и получше.
Отец кивнул.
– Неплохая мысль.
Как бы сурово папаня с нами ни обходился, думаю, ему нравилось, что я ничего не выпрашивал себе просто так. Он видел, что я хочу сам заработать.
Я и хотел.
Бесплатного мне не надо было.
Все равно в нашем доме ничего не давалось бесплатно.
Встрял Руб.
– Ты зачем стерео хочешь, мальчонка? Чтоб так же бессмысленно кривляться и в нашей комнате?
Отец придержал шаг, оглянулся на Руба и схватил его за ухо.
– По крайней мере парень хочет работать, а вот про тебя я даже этого сказать не могу, – и, бросив Руба, закончил: – А сейчас ужинать.
Мы поднялись следом за ним, и мне нужно было вытащить к ужину Сару из ее комнаты. Она была там с дружком, он ее тискал, прижав к шкафу.
Сцена из кино: у меня на шее петля, сейчас будут вешать. Я сижу на лошади. Веревка привязана к толстому суку. Поодаль верхом мой отец, ждет со стволом в руке.
Я знаю, что за мою голову назначили награду и довольно давно, и мы с отцом придумали план: он сдает меня, забирает деньги, а когда меня станут вешать, пулей перебивает веревку. После этого я как-то убегу, и мы все повторим еще и еще в разных городах по всей округе.
Я все сижу с веревкой на шее, в шикарном ковбойском облачении. Шериф, или полицейский, или кто он там, читает мне смертный приговор, и все эти заскорузлые фермеры-табакожуи громко радуются, потому как знают: мне сейчас конец.
– Последнее слово? – спрашивают они меня, но я только смеюсь в ответ.
Потом, еще смеясь, говорю:
– Счастливо. – И, язвительно: – С богом.
Выстрел должен раздаться в следующий миг.
Но нет.
Я нервничаю.
Я дергаюсь.
Озираюсь, вижу его.
Лошадь шлепают, она рвет с места, и через миг я вишу в петле и умираю от удушья.
Руки у меня связаны спереди, я тянусь связанными руками ослабить веревку на горле. Бесполезно. Отчаянно хватаю воздух, хрипя:
– Ну! Ну!
И наконец.
Выстрел.
Все по-прежнему.
– Задыхаюсь! – шиплю я, но отец уже скачет к толпе. Стреляет еще – на этот раз веревка лопается, и я падаю.
Шлепаюсь оземь.
Глотаю воздух.
Дышу.
Красота.
Вокруг свистят пули.
Я протягиваю руки отцу, он на скаку закидывает меня на лошадь.
Общий план (на камере).
Смена кадра.
Кругом все тихо, отец сжимает в кулаке с дюжину сотенных бумажек. Одну дает мне.
– Одну!
– Все верно.
– Послушай, – говорю я, – я думаю, мне хоть как полагается больше – в конце концов, это я болтался там в петле.
