XIX век был для Испании веком трагических потрясений. Он начался наполеоновским нашествием, которое практически лишило страну суверенитета и продемонстрировало всему миру беспомощность мадридского правительства. Вместе с тем происходившая в 1808–1814 гг. национально-освободительная партизанская война {гверилья) охватила всю страну. Она сравнима по размаху с аналогичными событиями нашей истории, но по ожесточенности превосходит их. Гверилья наглядно показала стремление испанского народа к единению и независимости.
В 1812 г. кортесы, созванные в обстановке партизанской войны, провозгласили в Кадисе конституцию, ставшую образцом для подражания многих аналогичных документов, появившихся в последующие десятилетия по всей Европе. Конституция основывалась на идее народного суверенитета и провозглашала в стране конституционную монархию. Вернувшийся в Мадрид из французского заключения Фердинанд VII Бурбон энергично взялся за реанимацию абсолютистских порядков, чем спровоцировал попытку восстановить Кадисскую конституцию революционным путем в 1821–1823 гг., которая была предотвращена с помощью войск Священного союза. В результате до начала 30-х гг. XIX века Испания представляла собой один из наиболее сохранившихся в Европе островков абсолютистских порядков.
Кроме того, упокоившийся в 1833 г. король оставил стране дурное наследство, привнеся в ее жизнь династическую путаницу.[1] Невнятное и спорное завещание относительно прав на престолонаследие подготовило почву для длившихся десятилетиями гражданских войн, вошедших в историю под названием карлистских, в честь обиженного претендента, брата покойного Фердинанда — дона Карлоса. Противостояние незадачливого оппонента и его счастливой соперницы — регентши Марии Кристины, последней супруги Фердинанда VII, спровоцировало перманентное разорение страны посредством «патриархального братоубийства», периодических революций (страна пережила за столетие пять революций) и пронунсиаменто.[2]
Колорит времени передает тот факт, что регентша с дочерью трижды выдворялись из страны и дважды были вновь призываемы к исполнению своих обязанностей. Лишь то обстоятельство, что дон Карлос был материально и идейно еще беднее золовки, помешало хранителю салического права Карлосу Бурбону вернуться в Мадрид. С концом регенства, ради скорейшего прекращения которого Изабелла была признана совершеннолетней в 13 лет, наряжение не наступило.
Поспешный и неудачный брак юной королевы не способствовал тому, чтобы королева стала хорошей правительницей. Беспокойное в политическом отношении время правления Изабеллы II стало временем достаточно быстрых перемен в испанской экономике. Страна торопливо пыталась догнать своих запиренейских соседей с помощью строительства железных дорог, разработки шахт и создания разного рода коммерческих предприятий. Однако отставание было слишком основательным, чтобы в течение двадцати лет преодолеть вековой разрыв.
Политическое положение отличалось нестабильностью. Королева опиралась то на умеренных (модерадос), то на радикально настроенных политиков (эксальтадос), то обращалась за советами к главе европейской политической реакции − римскому папе Пию IX, то прибегала к «сильной шпаге» старого вояки генерала Эспартеро. Политическая жизнь протекала как бы на двух уровнях: официальная с ожесточенными дебатами в кортесах, и реальная, осуществляемая путем государственных переворотов — пронунсиаменто. Причем декоративная роль депутатов кортесов вполне легально курировалась на местах магнатами, получившими в народе наименование касики. Сначала королева пользовалась популярностью, но моральный облик ее настолько не отвечал требованиям приличий нового времени, что третья в бесконечной череде испанских революций выставила скандальную даму из страны.
Силы, организовавшие ее отъезд, обеспечили стране выборы нового короля. Однако провозглашенный хунтой властителем герцог Амадео Савойский не совладал с ситуацией в стране и в 1873 г. отрекся от престола. В ходе очередной, пятой по счету революции, подвигшей законно избранного монарха к отставке, родилась первая испанская республика. Новая форма государственности просуществовала в Мадриде около 11 месяцев, поскольку немедленной реакцией провинций стало отторжение провинций от новой непонятной власти. Очередной карлистский претендент на бесхозную столицу, поднабрав добровольцев, решил снова попытать счастья. В таких условиях скороспелая республика затрещала по швам. Ее история завершилась новым переворотом. Состав новой хунты в поисках консолидирующего антикарлистского противоядия обратил взоры на подросшего сына ранее выдворенной Изабеллы II. Альфонсо XII, новый суверен, ставший таковым по воле своего энергичного военного окружения, утвердился в Мадриде в качестве конституционного монарха. К 1876 г. его генералам удалось нанести ряд серьезных поражений, и дон Карлос отправился восвояси, не расставшись, однако, с надеждой — со временем исправить некогда учиненную над его родом несправедливость. Вторая карлистская война окончательно угасла к 1876 году.
Со счастливым воцарением Альфонсо XII связаны политика относительной стабилизации и окончательное закрепление доктрины, так называемой либеральной монархии в Испании. Фактически попытки примирить корону с носителями популярных в Европе идей либеральных свобод осуществляла еще Марин Кристина, опиравшаяся в борьбе с многочисленными противниками на умеренное крыло либералов (модерадос). Но лишь в третьей четверти XIX века идеи конституционализма и ценности либерального мировоззрения окончательно сформировались и заняли господствующее место в общественных умонастроениях.
Впрочем, либеральная монархия, как многое в Испании, имела самобытные национальные особенности. Пожалуй, самая интересная из них заключалась а следующем. Практически все политические перемены в стране на протяжении XIX века происходили по воле военных, революции и пронунсиаменто осуществлялись разными армиями. Военная элита поставляла государственных деятелей, чаще монархов, являвшихся вершителями судеб Испании. Причем военная элита вопреки распространенному мнению была представлена не только рьяными консерваторами, но и зачастую либерально настроенными сторонниками скорейшего общественного прогресса.
Так или иначе, именно вооруженные силы страны приобрели эксклюзивное (как теперь принято выражаться) право решающего слова относительно направления эволюции государства. Представления военных о себе как единственно легитимном арбитре общественных разногласий, исторически обязанных корректировать процессы и, следовательно, объективно обреченных на участие в политической жизни страны, сохранились до конца третьей четверти XX века.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
