Осенью, как и боялась мать, не получилось с Митькой по-дедову. Собрали урожай. Уплатили приказчику за пользование господской землей, да за лошадь, что брали с господской конюшни, да еще за многое другое. И где там Митьку из холопьей кабалы вызволить. Самим только-только до весны оставшимся хлебом дожить.
Мать деда во всем винила. Тот при каждом напоминании о Митьке гневался непомерно. Понимал: неладно вышло.
А Тренька диву давался: чего по Митьке, как по покойнику, мамка убивается? Вудь его, Тренькина воля, он бы сам, с великой охотой и радостью, пошел на Митькино место.
Отчего? Да оттого, что, по Тренькиному разумению, была у Митьки жизнь лучше не надо.
И в то самое время, когда мать утирала слезы, Тренька, прихватив одежду, выскользнул и бегом, чтобы не вернули, припустился в Троицкое княжью усадьбу, к Митьке.
Глава 4
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
Только тогда поубавил Тренька шагу, когда нырнула дорога в лес и скрылась за поворотом деревенька. Нравилось Треньке в лесу.
"Тук-тук-тук!.." - стучит дятел. Жуков и всякую другую мелкую живность выбирает из древесной коры. Дед говорил, полезная птица - лес бережет.
"Пинь-пинь-тыбить!.." - синица-пухляк над самой головой засвистела. Чуть подалее другая отозвалась, потом третья. Тоже, по словам деда, нужная для леса птаха.
Стайка веселых желтогрудых чижей кормится в кустах. Щеглы нарядные, чистое загляденье - расклевывают колючие репейные танки.
С высокой березы возле самой дороги сорвалась большая птица и, тяжело хлопая крыльями, скрылась в чаще. За ней еще одна, и еще... Задрал Тренька голову, а на березе черными вороньими гнездами - тетерева.
А когда поднялась дорога на лесной пригорок, огромный лось с ветвистыми рогами неторопливо вышел навстречу. Струхнул Тренька: а ну как такой на рога подденет - враз до смерти зашибет! Однако вспомнил дедовы слова: "Лось зверь безобидный. Его не тронь, и ему до тебя дела не будет". И верно, посмотрел лось на Треньку маленькими добрыми глазами, двинулся в глубь леса.
Расступилась чащоба. Черные поля завиднелись. Речка блеснула небесной лазурью. А за ней - Троицкое, село большое, богатое. Посередке, сквозь голые ветки деревьев, светится маковка церкви.
Зорко глядит по сторонам Тренька. Мальчишки в Троицком озорные, не любят чужих. Один на один хоть с кем готов драться Тренька. Ну, а как налетит ватага?
Ученый Тренька. Где надобно, проскользнет неприметно. А где и огородами обойдет.
Наконец оказался Тренька возле главных ворот господской усадьбы.
Открывались они только для самого князя, домочадцев немногих его да почетных и знатных гостей.
От ворот широкая, гладкая, во все времена года ухоженная и потому чистая дорога вела прямехонько к хоромам князя Петра Васильевича.
Нарядны были хоромы, украшенные деревянным резным кружевом, с башенками и куполами над крышей. Золотом отливали слюдяные оконца.
Миновал Тренька главные ворота усадьбы и направился к другим, называвшимся холопьими. Через те ворота въезжали и выезжали телеги, груженые и порожние, шли мужики, бабы, шныряли ребятишки.
Треньке и тут задача. Не нараспашку и холопьи ворота. Стоит в них дюжий мужик, глядит строго: кто с чем на господский двор въезжает или входит, кто с чем двор покидает.
Попроситься через калитку, что возле ворот? А ну как не пустит, прочь прогонит?
Потому ждет Тренька удобного случая. Подъезжают мужики на телегах. С ними проскальзывает Тренька на княжью усадьбу и поворачивает сразу налево, туда, где сгрудились и теснятся амбары, сараи, погреба, поварня и другие хозяйственные службы. За ними - господская псарня.
Велик псарный двор князя Петра Васильевича. Обнесен высоким - в два человеческих роста - тыном. Чтобы и самая резвая собака не могла перепрыгнуть. Таким же тыном перегорожен двор пополам. На одной стороне гончие собаки, которым должно на охоте гнать зверя к охотникам.
На другой - собаки борзые, которыми того зверя на охоте травят.
По псарному двору тоже абы кому разгуливать не положено. Но здесь Тренька свой человек и весело кричит парню, что караулит ворота:
- Здорово, Миня!
- И ты, Тренька, здоров будь! Давненько не виделись!
- Тятька с мамкой не пускали!
- Понятное дело, - улыбается парень.
- Митька тут ли? - спрашивает Тренька.
- А ты туда вон гляди, - указывает Миня в сторону псарни.
Поворачивает Тренька голову. Видит, шагает по двору высокий, статный малый в алом кафтане, такой же шапке, мехом опушенной, и в зеленых новеньких сапожках, должно, из княжеской родни аль из гостей кто.
- Не признаешь? - спрашивает Миня.
- А чего признавать, - пожимает плечами Тренька, - впервой вижу.
За живот хватается Миня. Хохочет до слез.
- Ну и дела! Родного брата... - и опять закатывается от хохота.
Оглядывается малый в алом кафтане, столбенеет Тренька, глазам своим не верит.
- Неужто Митька...
Сворачивает малый к Треньке и Мине и, подойдя, кланяется Треньке земным поклоном:
- Здравствуй, государь Терентий Яковлевич!
- Митька! - оправившись от изумления, возглашает на весь двор Тренька. - Митька! - и пускается в пляс вокруг старшего брата.
А Митька руки в боки, каблучками зеленых сапожек притоптывает - чем не молодой сын боярский?!
Сколько себя помнил Тренька, видел он всегда Митьку в латаной одежонке, босиком или в лаптях. Мудрено ли, что не узнал?
Останавливается Тренька дух перевести:
- Эва, какой красивый да гладкий! А по тебе мамка нынче плакала.
Перестал Митька каблуками стукать.
- С чего бы?
Рассказал Тренька про лишнюю, шестую ложку, что мать ненароком положила на стол. Нахмурился Митька.
- Ладно, - сказал. - Аида на псарню.
Бежит Тренька вприпрыжку рядом с Митькой, любопытствует:
- Кем же ты теперь будешь?
- Стремянным княжьим.
- Ларька как же?
- Ларька ногу повредил. Меня вместо него взяли.
- А как выздоровеет?
- Тогда поглядим.
- Поди, недоволен Ларька-то?
- Еще бы, - усмехается Митька, - злобствует, спасу нет. Грозится:
изведу, мол, со свету сживу. Только еще бабушка надвое сказала - чей верх будет!
Понятно Треньке: завидная должность быть княжьим стремянным.
На охоте всегда возле князя со сворой борзых. Того же Ларьку взять: молод, чуть старше Митьки, а высокие при охоте люди заискивают. Не приведи господь, князю нашепчет чего, оправдывайся потом. Уверен Тренька - Митька ни на кого наговаривать не станет. Однако, глядишь, и его, под княжьей защитой, никто не тронет.
Вошел Тренька следом за Митькой в сени псарного двора - просторно, светло. Глиняный пол подметен и посыпан свежим песком. Посередке стоит длинное, добела выскобленное и вымытое корыто, из которого два раза в день, утром и вечером, кормят собак.
Увидел Тренька корыто, слюну проглотил, потянул Митьку за рукав:
- Слышь, я не евши сегодня...
- Оно и кстати. Ноне как раз остался лишний горшок каши.
- С мясом ли? - забеспокоился Тренька.
- Того сказать не могу, не знаю.
Прорублены в стене три двери. Одна - к гончим собакам, другая - к борзым. А третья - в избу старшего борзятника Федора Богдановича.
Толкает Митька третью дверь и, к великому Тренькиному изумлению, входит в борзятникову избу, ровно в собственный дом.
- Ты куда? - пугается Тренька.
- Куда надобно, Терентий Яковлевич, - отвечает Митька. - Живу теперь тут.
- Верно?
- Чего ж вернее!
Робко идет Тренька в избу старшего борзятника, где отродясь прежде не бывал. Чисто в избе. Пол деревянный, дощатый. По стенкам широкие лавки застелены зеленым сукном. На столе - скатерть белая. Лари у стенки добрые, расписаны узорчатым рисунком. И диво дивное: в углу сложена печь с трубою, отчего в избе ни грязи, ни копоти.
- Ладно живет Федор Богданович! - восхищенно разглядывает Тренька избу.
- Второй человек при охоте после княжьего ловчего, - поясняет Митька. А охота у князя Петра Васильевича, известно, - главное дело.
Снимает Митька нарядное платье и вместе с сапогами, обтерев их досуха и в тряпицу завернув, укладывает бережно в ларь, что поменьше и попроще. Надевает свою всегдашнюю одежку: порты латаные, верхнюю рубашку и лапти.
- А чего ты с утра в новом кафтане?
- Князь в поле выезжал.
- С собаками?
- С кошками...
Смеется Тренька. Не обижается на брата. Сам виноват - задал глупый вопрос. Коли князь в поле выезжал со своим стремянным, так неужто без собак?
- Пошли, - говорит Митька, - не то с голоду помрешь, не ровен час.
- Пошли! - охотно соглашается Тренька.
Во дворе Тренька, при виде борзых, про голод забыл. Распахнуты, как положено днем, дверцы всех собачьих конур-хлевов. Разбрелись борзые по всему двору. Одни дружка с дружкой играют, кувыркаются. Другие, того гляди, всерьез сцепятся. А иные лежат себе на солнышке, лапы вытянув, дремлют вполглаза.
Возле собак - псари, борзятники. Делом заняты. А дел на псарном дворе пропасть!
