Он запустил под туловище сына сразу с обеих сторон руки и так защекотал его под бока, с такими гримасами, точно старался ухватить на дне реки рака, яростно оборонявшегося в илистой норе под корягой.
- Ну!.. - кряхтел он при этом ему в грудь. - "Второй Репкин"!.. Подымайсь!.. А-а, ты не встанешь?.. Говори: не встанешь?..
Данила вертелся на жесткой постели, как червяк на гладком камне, тщетно ища носом, куда бы зарыться. Но ни глазных век, ни рта он не разжимал, очевидно, продолжая крепко спать.
- Нет, врешь, собачья душа! - пропыхтел окончательно взбешенный Афанасий. - Спать больше я тебе все равно не дам!
Он обхватил сына, прижался одной щекой к его груди, отодрал его туловище от постели, приподнял его всего на воздух и, как большую куклу, усадил на край кровати.
Данила, сильно сутулясь, в буром от грязи белье сидел со свешенными в пол громадными босыми ногами и, чуточку раскрыв глазные веки, долго и безучастно смотрел на отца.
- Ммуу... - наконец, недовольно промычал он и судорожно зевнул, на момент превратив все свое лицо в один громадный темный кругло разверстый рот, окаймленный изнутри кольцом белых зубов. - Еще совсем темно, простонал он и туго, как бык, перевел тяжелые глаза на черный квадрат окна, потом опустил голову и со сладострастным выражением лица начал расчесывать в кровь правой рукой левую ногу у щиколотки. Хрусс-хрусс-хрусс... - безжалостно скреб он ногтями кожу ноги, сладко зажмурив глаза. - Хрусс-хрусс-хрусс...
- Заспался, вот и показывается, что темно, - подбадривал его отец. А так-то оно не темно: самая зорька.
И, поглядывая за сыном, чтобы тот снова не растянулся на постели, он пошел к станку.
- Да... как же... "показывается"... "зорька"... - как ребенок, капризно огрызался низким ворчливым баском сын, а сам с возрастающим упоением скоблил и скоблил ногу: - Хрусс-хрусс-хрусс... Где она твоя "зорька"?.. Теперь самое спать!..
- Тебе бы все спать!.. - попрекал его отец, откладывая для него на отдельный стол работу. - А как же я?.. Я еще меньше твоего сплю!.. Ты знаешь, когда я сегодня встал?..
- Знаю, знаю... Хрусс-хрусс... Ты кажется скоро вовсе не будешь ложиться спать... Хрусс-хрусс... Но ты-то другое дело... Хрусс-хрусс... Ты-то сам виноват... Хрусс-хрусс...
- Как это "сам"?!
- А так сам... Не связывался бы с этими проклятыми зажигалками!.. Я давно говорю: давай, поступим обратно на завод... Там теперь и ставки больше и пайки выдают аккуратней...
- Знаем! - раздраженно бросил Афанасий, работая. - Слыхали! Пока вырабатывают новые ставки, цены на хлеб опять подскакивают вдвое! Тоже и пайки: пока их получишь, сапоги обобьешь, за ними ходивши! А допросы! А анкеты! А подписки, отписки, записки, расписки! Нет, на зажигалках работать все-таки лучше, самостоятельней, вроде как сам себе хозяин! И поднажиться опять же можно, если!
- Да... Хе-хе-хе... "Нажились" мы много... Хрусс-хрусс-хрусс...
- Ну! - вдруг злобно закричал на сына издали отец и уставился в него поверх очков остановившимися глазами. - Чего же ты сидишь, босые ноги скубешь? Вставай, время идет, не ждет, работать надо! А скубсти ноги будешь потом!
- Ладно, - пробормотал небрежно Данила, перестал чесать изрытую в кровь ногу, пошарил гигантской ладонью под кроватью и выволок оттуда ботинки.
- Да, "самостоятельней", "сам себе хозяин", чорт возьми! - криво усмехался он в пол и натаскивал на свои нечеловечески-широкие ступни еще более широкие американские боты, тяжелые и твердые, как чугунные утюги.
- Хорошая, чорт побери, наша "самостоятельность"! Хорошие мы "хозяева"! - зашнуровывал он толстым электрическим проводом свои боты с таким видом, точно запрягал пару ломовых лошадей. - При лампе начинаем работать, при лампе кончаем и на обед имеем не больше, как полчаса! А на завод ходили по гудку, когда уже развиднялось, и, как бы то ни было, работали там не только казенную работу, но и свою, - взять те же зажигалки, - и материалом свободно пользовались, и инструментом, и всем, и шабашили в 4 часа, когда солнце стояло еще высоко... На заводе я сроду не знал, что такое работа при лампе.
- Мало ли чего, - тряхнул полуседой головой Афанасий. - Ты еще много кой-чего не знаешь. - Ну, на!.. - клокочущим от раздражения голосом задавал он работу сыну. - Вот!.. - почти стонал он и смотрел на Данилу такими глазами, точно порывался схватить его за шиворот и хорошенько потыкать носом в работу.
- Бери сейчас вот эти корпуса и затирай на них шабором паянные места, чтобы нигде не было видно олова!.. Забирай!..
- И тут на твоих зажигалках, раз плюнуть, погибнуть с голода... продолжал твердить свое Данила, уже стоя возле постели на ногах и туго затягивая на себе узеньким ремешком широкие холщевые рабочие штаны... а на заводе сроду не пропадешь: все-таки возле людей! На нашем заводе 6 тысяч человек работает!
- Хотя бы 36! - оборвал его отец. - Все равно, каждый думает только об себе!
- Ничего подобного! - фыркал Данила над ведром, ополаскивая лицо. - И там по крайней мере узнаешь, какие есть новости, а тут живешь у вас, как в тюрьме!
- Тебе нужны новости? Марья каждый день приносит с базара все новости!
- То не те.
- Одинаковые!
- И на заводе...
- Довольно про завод! - взвизгнул отец. - Он все про завод, он все про завод! - с плачущим выражением лица пожаловался отец в сторону. - Я лучше твоего знаю завод! Я больше как 30 лет на заводе лямку тянул! А ты меня учишь: "завод", "завод".
Закатив оба рукава рабочей блузы, Данила, с широкой грудью, с громадным животом, картинный богатырь, лениво, в развалку, поплелся к токарному станку.
- Что работать? - недовольно прогнусавил он, хмурый со сна.
- Вот, - указал отец на отложенные в сторону медные корпуса. - И смотри: когда затрешь шабором паянные места, тогда зачищай наждаком медь, сплошь, всю, чтобы она прямо горела! Дело касается рынка, и покупатель кидается не на механизм зажигалки, не на правильность закалки ролика, а на чистоту, на блеск, на моду!
- Значит, уже будем обманывать народ? - иронически покривил губами Данила, сгребая по столу в кучу медные корпуса.
- Зачем обманывать? - ударил молотком по медяшке Афанасий. - Это не мы их обманываем! - и он прицелился и ударил опять. - Это они себя обманывают, держат фасон!
Данила все никак не мог раскачаться, он упрямо стоял перед своим рабочим столом и, угнетаемый чувством ужасной лени, злыми глазами считал заготовленные отцом корпуса.
- Сколько сегодня будем гнать? - спросил он грубо, вызывающе, гудящим голосом.
- 12 штук, - мягко и вкрадчиво ответил отец и с невинным лицом старательно наворачивал нарезной дощечкой резьбу на медной соломинке, через которую в зажигалке проходит фитилек.
- Как 12??? - с истерическим завыванием вскричал невыспавшийся Данила и упер в стол тупой, жестокий, разбойничий взгляд. - А тут у тебя 15!!!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
