Тука хихикнул и вопросительно посмотрел на Сяпу, ожидая, что тот тоже поучаствует в разговоре, но Сяпа молчал, печально глядя перед собой. Он держал в лапах глиняную кружку, из ¦второй изредка прихлебывал горячий чай, и о чем-то размышлял. Бибо счел необходимым пояснить:
— Не волнуйтесь, Сяпа часто молчит. Когда молчит, он думает. Как раз сейчас ему есть о чем подумать, ведь зимой он потерял свою любимую панаму. Красивая была панама, большая. Ась сплел. Увидишь панаму, держи пари: Сяпа. Три года носил! Каждую осень в ней в спячку впадал! А когда терял — обязательно находил. Но даже самому удачливому не может постоянно везти, а наш Сяпа — неудачник из неудачников. К Асю не ходи: или какая-нибудь ворона утеплила панамой свое гнездо, или сгнила панама во время зимовки прямо на Сяпиной макушке. Чему удивляться, вещь-то не вечная!
Все понимающе переглянулись, а Сяпа вздохнул.
К вечеру в хижинке объявились еще три холмича: Люля — маленький кыш-хитрован, неоднократный победитель состязаний на Поле Брани, и Слюня с Хлюпой — братья-близнецы, те самые, про которых рассказывал Бибо. Люля, врунишка и плут, умудрился во время спячки сохранить свои игральные шишки-камешки. Чуть отогревшись, он ловко обжулил в них всех кышей. О, этот жадина никогда не играл «на просто так», а всегда «на что-то», поэтому Сяпе просто повезло, что свою панаму он уже успел потерять. Дысь проиграл Люле свою грязную белую жилетку, Бибо — берет, в котором зимовал, а Тука — осколок слюды, перекочевавший из старого окошка в новое.
Скоротав таким образом время до вечера, отогревшись у очага и напившись чаю, вся компания стала укладываться спать. Кыши натаскали в хижинку сухой прошлогодней травы и листьев, взбили каждому по уютному гнезду-постельке и заночевали.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда друг в беде
Болтовня за чаем.
Страшное происшествие с Хнусем.
Будить кыша до срока — плохая примета!
Ох уж этот Бяка!
Пока с холма сходила вода, все кыши продолжали квартировать у Туки. По утрам, завтракая салатом из первоцветов, они обсуждали важные кышьи проблемы.
— Ну и кто мне скажет, почему во время спячки кышам снятся хорошие, сладкие сны, а после спячки гадкие и кислые? — хрустя крокусами, осведомился Тука. Чтобы сосредоточиться, он вытянул под столом задние лапы и тщательно почесал одну о другую. Этому Туку научила большая навозная муха.
Дысь, в отчищенной белой жилетке, отыгранной на рассвете у Люли, повел пушистыми усами, смачно отхлебнул брусничного чая и важно поддакнул:
— Именно так, уважаемые, именно так! Вот мне, например, приснился сегодня пренеприятный сон, в котором большой задастый синий заяц расселся на верхушке нашего Дуба и жрал с него сосновые шишки. Заяц был очень большой и очень синий, но странно не это. Странно то, откуда на Дубе взялись сосновые шишки?! Бр-р-р! Какая гадость! Приснится же такое!
Кыши пооткрывали рты от ужаса, и Сяпа, как самый пытливый из них, тихо, почти беззвучно, спросил:
— А ты, Белая Жилетка? Что в это время делал ты?
— Неуместный вопрос, разве у меня был выбор? — нахмурился тот. — Я подметал за ним шелуху, что же еще?
Кыши понимающе одобрительно закивали головами — чистота у них стояла на первом месте, — а потом налили себе еще по чашке чаю. Далее чаевничали молча. Ерзавший от нетерпения жадина Люля разок нахально заикнулся о возвращении Тукой долга — куска слюды из окошка, но прикусил язык под осуждающими взглядами друзей.
Наконец, насытившись, сотрапезники встали из-за стола и стали собираться по делам. Солнце уже припекало так сильно, что Тука решил проведать Хнуся. Но, добравшись до поваленного клена, он обнаружил там только хрустальную россыпь ледяных осколков.
— Хнусь! Хнусь! — стал звать Тука, бегая вокруг дерева и заглядывая в щелки и дырочки. Тщетно: Хнуся нигде не было.
Тука решил заложить круг пошире и обследовать близлежащую местность. Замирая от дурных предчувствий, кыш выбрался из-под клена на открытое место южного склона, где уже появилась ярко-зеленая молодая травка, а сугробы превратились в огромные лужи, и огляделся. Среди луж зелеными островками возвышались кочки. Посреди одной кустом выросли крупные одуванчики. Их толстые стебли тянулись к солнцу. Тука поднял глаза. На желтом фоне из цветочных шапок виднелось розовое пятнышко — шкурка Хнуся. А выше, в небе, разворачивалась огромная ворона, готовящаяся спикировать на маленького, безмятежно спящего кыша.
— Ой-ой-ой! — вскричал Тука. — Хнусь, миленький, разве ты не видишь эту страшную птицу, желающую тобой полакомиться? Кыш-соня, ты пригрелся на солнышке и позабыл главное правило кышей: «Проснувшись после зимней спячки, больше не спи!» А ты уснул, дурашка! Под тобой выросло целое семейство одуванчиков и утащило тебя ввысь.
Розовый комок зашевелился наверху и сладко зачмокал. «Не слышит! — испугался Тука. — Что делать?» Он заметался в панике, выискивая, чем бы отпугнуть хищную птицу, но не нашел ничего лучше обломка ежевичной ветки. Ворона снижалась. Вот она открыла свой страшный клюв! Вот растопырила цепкие когти! Тука увидел в ее черных маслянистых глазах отражение спящего Хнуся и расставил пошире задние лапы. Взяв колючую ветку наперевес, он приготовился к обороне. Ворона опускалась на кышей темно-фиолетовой тенью. Когда ее силуэт закрыл все небо, Тука со священным криком «Кыш, кыш, кыш!», размахнувшись пошире, треснул ворону веткой по голове в то место, где блестел хищный вороний глаз. Ветка вцепилась в птичьи перья всеми своими шипами. Опешившая ворона резко задергалась вправо и влево, стараясь сбросить ее с себя. Наконец освободившись, птица с громким карканьем взмыла вверх и через мгновение скрылась за деревьями. Понимая, что времени у него в обрез — ворона могла вернуться, и не одна, — Тука приналег на один из стеблей, стараясь его раскачать. Вся масса цветов слегка колыхнулась, и сверху, прямо Туке на голову, скатился так и не проснувшийся Хнусь. Не подхвати его Тука, Хнусь захлебнулся бы в луже.
Притащив друга в убежище под поваленное дерево, Тука свалился замертво. Силы покинули его. Немножко отлежавшись, он стал собирать и подсовывать под Хнуся ветки, чтобы тот не простудился, — здесь земля была еще очень холодной. Хнусь продолжал сладко спать. Лежа на спине и сложив передние лапы крест-накрест, он всем своим видом выражал спокойствие и удовлетворение. Тука пытался придумать, как бы доставить приятеля в хижинку, но ничего путного ему на ум не шло. Кыш очень боялся страшной вороны. Ему все еще мерещились над головой большие когтистые лапы, и он деревенел от страха.
Чтобы отвлечься от опасных мыслей, Тука занялся маскировкой Хнуся — набрал пригоршню мокрой земли и вымазал ею розовую, как цветок дикой яблони, шкурку друга. Потом он выглянул наружу и осмотрелся. Ему вдруг показалось, что за кустами барбариса промелькнуло что-то розовое. «Там кыш, — подумал он, — какая удача! Вдвоем мы сможем дотащить спящего Хнуся до моего домика. И все будет хорошо». Почти успокоенный, он бросился через проталину к кустам.
— Эй, кыш, постой! Я — Тука. У меня друг в беде. Заснул опять, понимаешь? Помоги дотащить его до моей хижинки, у меня одного маловато силенок!
Кыш остановился и недобро оглядел Туку:
— Ну и что с того, что ты — Тука? Я тебе помогать не стану. Ты моих друзей куда-нибудь носил? Ни-ког-да! Так что не шурши ушами, проходи мимо. Твой друг — твоя забота, я тут ни при чем. Буду всем помогать, весь перемажусь.
Тука даже не рассердился. А только очень удивился, потому что никогда раньше не встречал кыша, который отказался бы помочь товарищу. Он с удивлением сказал:
— Хнусь не грязный. Он немножко замаскированный. Ведь ты тоже вымазался глиной, чтобы не дразнить ворон. И сделал это так старательно, что тебя просто нельзя узнать.
— Моя грязь — это моя грязь, она тебя не касается, — отрезал грубый кыш. Он достал из-за уха зубочистку и проверил чистоту своих зубов. — А будешь приставать — укушу! Лучше не зли Бяку!
— Ну конечно же, ты — Бяка! — облегченно выдохнул Тука. — Как же я сам не догадался? Испугался, понимаешь, что в нашем лесу началась эпидемия вредности. А если ты Бяка — конечно! Бяка на то и Бяка… Скажи, а зачем ты разрушил мой дом? Это очень плохой поступок. Не помочь товарищу в беде — тоже. Твое прозвище — Большой Кыш. Какой же ты Большой, если совесть и душа у тебя маленькие? Неужели тебе нравится все время вредничать и злиться на своих друзей? Может быть, лучше дружить с ними и помогать им? Вдруг когда- нибудь и тебе понадобится наша помощь?
— Я — кыш-одиночка. Мне никто не нужен, — рассердился Бяка. — Я никогда не стану просить ничьей помощи, потому что все умею сам.
