На стол, рядом с графином, поставили девочку-пионерку.
– Ну, девочка, – сказал начальник строительства, человек веселый и темпераментный (о нем речь будет ниже), – скажи нам, что ты думаешь о Турксибе.
Не удивительно было бы, если б девочка внезапно топнула ногой и начала:
– Товарищи, позвольте мне подвести итоги тем достижениям, кои…
И так далее и т. п.
Потому что встречаются у нас такие примерные дети, первые ученики, которые с печальной старательностью произносят двухчасовые речи.
Однако илийская пионерка слабыми своими ручонками сразу ухватила быка за рога и тонким смешным голосом закричала:
– Да здравствует Турксиб!
Правильно: Короткая, содержательная речь. Да здравствует Турксиб!
Мост, на котором еще вчера была надвинута третья, последняя ферма, решено было открыть на обратном пути. А пока поезд устремился через временную эстакаду и, грохоча, с головою ушел в скалистую выемку. Наперерез ему спускались с холмов казахи в шапках, похожих на китайские пагоды.
Чудеса станут бытом
По мере приближения к месту смычки северного и южного участков, к Айна-Булаку, казахов становилось все больше.
Айна-Булак, что значит Хрустальный ручей, за несколько дней до смычки был переименован в Огуз-Окурген, что значит Ревущий бык. Холодный хрустальный ручей пробегал тут же под насыпью, а ревущего быка успешно заменили громкоговорители, расставленные в полупустыне.
Два укладочных городка, два поезда, представляющих собой строительные предприятия На колесах с материальными складами, столовыми, канцеляриями и жильем для рабочих, стояли друг против друга, отделенные только двадцатью метрами шпал, еще не прошитых рельсами. В этом же месте ляжет последний рельс и будет забит последний костыль.
А два с половиной года назад укладочные городки были разделены 1440 километрами пустыни, прорезанной реками и прегражденной скалистыми холмами. Соревнуясь в работе, городки сближались, преодолевая пески и продираясь сквозь снежные бури.
Прибывшие поезда с гостями из Москвы, Сибири и Средней Азии образовали улицы и переулки. Со всех сторон составы подступали к трибуне, сипели паровозы, и белый пар задерживался на длинном полотняном лозунге: «Турксиб – первое детище пятилетки».
Еще, все спали, и прохладный ветер стучал флагами на пустой трибуне, когда чистый горизонт сильно пересеченной местности внезапно омрачился разрывами пыли. Со всех сторон выдвигались из-за холмов остроконечные шапки.
Тысячи всадников, понукая волосатых лошадок, торопились к деревянной стреле, находившейся на той самой точке, которая была принята еще три года назад как место будущей смычки.
Кочевники ехали целыми аулами.
Средствами передвижения они были обеспечены отлично. Отец семейства ехал верхом, верхом по-мужски ехала жена, ребята втроем рысили на отдельной лошадке, и даже злая Теща – и та посылала вперед своего верного коня, ударяя его каблуками под живот.
Конные группы вертелись в пыли, носились по полю со знаменами, вытягивались на стременах и, повернувшись боком, любопытно озирали чудеса.
Чудес было много. Поезда, радио, рельсы, вздорные фигуры кинорепортеров в каких-то новозеландских беретах, решетчатая столовая, неожиданно выросшая на голом месте.
Пятнадцать тысяч всадников непрестанно рысили взад и вперед, десятки раз переходили вброд Хрустальный ручей и только к началу митинга расположились в конном строю позади трибуны. А некоторые, застенчивые и гордые, так и промаячили весь день на вершинах холмов, не решаясь подъехать ближе к гудящему и ревущему митингу.
Турксибовцы праздновали свою победу шумно, весело, с криками, музыкой и подбрасыванием на воздух любимцев.
Развернув длинный свиток, начальник строительства голосом, уже охрипшим за дни празднества, прочел рапорт о том, что великий рельсовый путь соединил Среднюю Азию с Сибирью.
Обычно он сдабривает свои речи большой долей доброкачественного юмора. Это всегда имеет успех. Он знает, что человек, который засмеялся, воспримет серьезные места речи еще лучше, чем смешные. Сейчас пришлось обойтись без юмора.
Рапорт говорил об очень серьезных предметах – о темпах постройки, стоимости дороги, будущем грузообороте, рапорт пестрил цифрами, и тем не менее его слушали с улыбкой и радостным вниманием. Рапорт говорил о победе, и ни одна из речей начальника не имела такого оглушительного успеха.
Со звоном на. полотно полетели рельсы, в минуту они были уложены, и рабочие-укладчики, забившие миллионы костылей, горделиво уступили право на последние удары своим руководителям.
Инженер-краснознаменец сдвинул большую фетровую шляпу на затылок, схватил молот с длинной ручкой и, сделав плачущее лицо, ударил прямо по земле.
Дружелюбный смех костылыциков, среди которых были богатыри, забивавшие костыль одним ударом, сопутствовал этой операции.
Однако мягкие удары о землю вскоре стали перемежаться звоном, свидетельствовавшим, что молот иногда приходит в соприкосновение с костылем.
Размахивали молотом секретарь крайкома, зампредсовнаркома РСФСР, начальники укладочных городков и герои-краснознаменцы. Самый последний костыль в каких-нибудь полчаса заколотил в шпалу начальник строительства.
Совершив этот трудовой процесс, он смирно нырнул в толпу, подозрительно оглядываясь по сторонам. Но это его не спасло.
Засучивая рукава, к нему уже подбегали костыльщики и грабари. Его сразу схватили за ноги.
– Това… – закричал начальник строительства.
Но его хриплый! голос потонул в доброжелательных рукоплесканиях. Покачать начальника должным образом, то есть подбросить его к самому небу, не удалось. И без того грузноватый, начальник Турксиба значительно увеличил свой вес только что полученным вторым орденом Красного Знамени. Толпа, надсаживаясь, протащила его несколько метров по площадке и вскоре выпустила на свободу. И он побежал на трибуну, утопая в сиянье голубого дня.
А потом начались речи. Они произносились по два раза, на русском и казахском языках. Корреспонденты уже не могли пожаловаться на отсутствие событий. Трещали и ломались карандаши.
Записывались речи, инженеров хватали за пульсы и требовали от них бесед с точными цифровыми данными. Стало жарко, пыльно и деловито. Митинг дымился, как огромный костер…
Фотоаппараты иностранцев щелкали беспрерывно. Глотки высохли от речей и солнца. Собравшиеся все чаще поглядывали вниз, в долину, на столовую, где полосатые тени навеса лежали на длиннейших столах, уставленных мисочками и зелеными нарзанными бутылками.
Обед для турксибовцев и гостей был дан в евразийском роде. Казахи расположились на коврах, поджав ноги, как это делают на Востоке все, а на Западе только портные; турксибовцы и гости засели за столы.
Кочевники впервые в жизни познакомились с трескучим нарзаном.
– Вот что, товарищи, – говорил корреспондент одной комсомольской газеты в голубых полотняных сапогах, – вот что, товарищи и братья по перу, давайте условимся, что пошлых вещей мы писать не будем.
– Пошлость отвратительна, – поддержал его спецкор железнодорожной газеты, молодой человек с пробивающейся лысиной. – Она ужасна.
– Давайте, – предложил журналист из центрального органа, – изымем из наших будущих очерков надоевшие всем пошлости в восточном вкусе.
И было решено за корреспондентским столом:
Не писать об «Узун-Кулаке», что значит «Длинное ухо», что в свою очередь значит «Степной телеграф». Об этом писали все, и об этом больше невозможно читать.
Не писать очерков под названием «Легенда озера Иссык-Куль». Довольно восточных легенд. Больше дела.
Но уже на другой день, когда «литер А», порвав грудью красную ленту, прогремел по илийскому мосту и подходил к столице Казахстана Алма-Ате, у корреспондента (пожелавшего остаться неизвестным) вырвали из цепких лап две бумажки.
На одной из них была телеграмма.
«Срочная, Москва. Степной телеграф тире Узун-Кулак квч Длинное ухо зпт разнес аулам Казахстана весть состоявшейся смычке Турксиба».
Вторая бумага была исписана сверху донизу. Вот что в ней содержалось:
«Легенда озера Иссык-Куль»
Старый каракалпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков.
– Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Айбулака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота, весом в семь джасасын, бросил драгоценную ношу, в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя – Иссык-Куль, что значит «Сердце красавицы».
