— А еще вас, троих мужиков, накорми да обстирай! — съязвила Дана, зная, что и отец Руслана, и его младший брат отличались отменным аппетитом и не баловали мать семейства добрым словом. Повторить ее судьбу художнице совсем не улыбалось.
— Слушай, Дана, ну что ты все кругами ходишь? Скоро купальская ночь, ребята с девчонками начнут себе пару выбирать, чтобы к осени пожениться, и нам уж пора! А то на грядущий год тебе сколько стукнет? Я-то не пропаду, ты о себе подумай!
— А я рада, что ты не пропадешь, — решительно заявила Дана. — И ты верно заметил: о себе я подумаю сама, без вашей с матерью заботы. Пусть она так за меня не переживает, а то спина еще пуще разболится!
— А ты, ведьма, не смей на мою мать наговаривать! — взъярился Руслан. Его симпатичное, хоть и чужое, холодное для Даны лицо исказилось, губы дрогнули, но он отступил, а затем махнул рукой и быстро пошел восвояси.
Дана устало повела плечами и вновь устремила взгляд на залив. Вскоре предстояло возвращаться в артель, опять браться за кисть, а вдохновение совсем иссякло после сегодняшних событий. Чтобы отвлечься, она прислушалась к перестукиванию сосновых веток, скрежету невидимых беличьих когтей по коре, птичьим напевам. И вдруг голова слегка закружилась, в глазах потемнело, а песок под ногами показался еще более рыхлым и зыбким.
Девушка поспешно села наземь, не заботясь о платье, прикрыла глаза, стала глубоко дышать и мысленно считать до ста. Вскоре от сердца отлегло и она снова ощутила твердую почву, но внутри по-прежнему грызла тревога.
Это было далеко не первое помутнение на памяти Даны: собственно, из-за них ее когда-то и приняли в артель Мелании. Ту всегда интересовали девочки, склонные к страхам, обморокам, дурным снам, слезливости и прочим странностям, которые не находили понимания в семье. Дане не было еще и десяти лет, когда начались эти темные наплывы, пугавшие девочку до слез. Мать лишь вздыхала: «Как же быть-то, если недуг разгорится? Ни тебе помощницы, ни замуж выдать! В монастырь разве только, да будет ли с нее толк, когда она только малевать горазда?»
К рисованию же Дана тянулась еще раньше, едва пальцы научились ровно и крепко держать кусочек угля, подобранный у печи. Поначалу мать бранилась, потом успокоилась, а в местной школе девочку даже хвалили за то, как она владела грифелем и кисточкой. Но затем снова наступили тягостные дни, перетекающие в годы. О них у Даны почти не сохранилось воспоминаний, вплоть до того момента, когда Мелания пожелала забрать ее в свою артель. Лишь потом она узнала, что таких девочек наставница считала наиболее пригодными для ведовских навыков, да и художницы из них получались незаурядные.
Однако многие ученицы впоследствии перерастали свои недуги, превращаясь в цветущих девушек, а затем и женщин. После этого Мелания переводила их в разряд обычных мастериц росписи, а до чар допускала лишь тех, в ком еще видела какой-то надлом и сумрак.
И в последнее время помутнения у Даны случались все реже, да и отпускали ее куда легче, — в детстве она бы еще не менее получаса мучилась головной болью, тошнотой и лихорадкой. Вероятно, Мелания смекнула, что с хворью девушка может утратить часть колдовской силы, и перестала в нее верить…
Вдруг в глазах нестерпимо защипало, а в щеки ударила кровь. Дана стала ожесточенно растирать их, не боясь боли — лишь бы не расплакаться перед всей артелью или, чего доброго, перед Русланом. «Раз так, я отправлюсь в этот треклятый Усвагорск, а то и прямиком в Маа-Лумен, только бы не кланяться Алене и не идти на поводу у этого Руслана с его семейкой! Я еще покажу, на что способна».
Глава 2
После разговора с Меланией Дана промаялась всю ночь без сна — за годы, проведенные в артели, она привыкла к раскатистому дыханию иных соседок, а вот отмахнуться от грусти и тревоги оказалось не так просто. В доме были две спальни для работниц, обставленные скромно, но не без уюта. Почти каждая женщина старалась украсить свое место какой-нибудь нехитрой мелочью: ярким эстампом, кувшинчиком с сухими цветами, домотканой салфеткой. Если они выходили замуж и покидали артель — впрочем, случалось это нечасто, так как на учениц Мелании в Дюнах смотрели косо, — то обычно оставляли все на память подругам.
Рядом с постелью Даны хранился только оберег, который она когда-то сама вырезала и расписала, — бечевка, украшенная птичьими перышками, к которой была прикреплена птичья фигурка. Перед сном девушка нередко ее разглядывала, представляя раскинутые крылья на фоне огромной луны.
Но в этот вечер Дана только мимоходом глянула в мутноватое зеркало, забралась под одеяло и закрыла глаза, надеясь хоть ненадолго забыться. Увы, покой не наступил, и поутру она поднялась с больной головой и покрасневшими глазами. Позавтракав парой ломтиков хлеба с маслом и запив их горячим цикорием, девушка вернулась к работе, хоть и не чувствовала прежнего вдохновения. Как ни странно, мысль о предстоящем визите в Усвагорск теперь ее немного подбадривала: все остальное лишь вгоняло в тоску. Даже чистое синее небо и доносящиеся запахи залива не приносили прежнего умиротворения.
Другие художницы не обратили особого внимания на ее угнетение, так как всегда находили ее смурной и нелюдимой. Те же, кто знал истинную причину, тем более предпочитали помалкивать. Однако приближался Иванов день, и тут Дана не могла остаться в стороне. Мелания давно поучала ее, что в самый длинный день в году, на пике природного расцвета, им особенно важна поддержка высших сил. Вообще колдунья-наставница не любила о них распространяться, но культ почитания соблюдала жестко, в каждом празднике, заклинании и расписанном амулете.
Кроме того, праздник был важен для артели и по житейским причинам. В Дюнах гуляние начиналось еще днем, на главной площади. Посредине ставилось молодое деревце, украшенное цветами, лентами и ранними плодами, вокруг него горожане танцевали и пели, а затем могли отведать праздничных угощений в торговых палатках, от горячей ячменной каши до самого затейливого варенья. Также щедро разливался квас, узвар, душистые ягодные кисели, но многие были не прочь и отведать хмельной наливки.
А в других палатках продавались амулеты и идолы, созданные в артели Мелании. Люди охотно покупали медальоны с изображением папоротника, дубового листа, ежевики, солнечных лучей, — и вместе с изделием обретали каплю благословения от потусторонних сил, которое запечатывали колдуньи. По крайней мере, Дана старалась в это верить и искренне радовалась, когда какая-нибудь семья брала и ее творения.
Но не только артель Мелании имела прибыль от Иванова дня. Другие мастера и знахари торговали венками, целебными травами, красиво связанными веточками вербы. Все это использовалось для ритуалов и гадания, или предназначалось в подарок.
И накануне столь суматошного дня Дана легла с более легким сердцем, а поутру вдруг ощутила прилив пряного волнения. Не того, что накатило у залива, напомнив о детском недуге, а куда более приятного и обнадеживающего. Мелания всегда брала с собой на площадь лучших художниц и в этот раз тоже не забыла про Дану. Про себя девушка невольно обрадовалась, хоть и не надеялась, что хозяйка изменит решение. Сейчас ей просто захотелось глотнуть свежего воздуха и увидеть человеческие улыбки.
Перед походом Дана надела единственное нарядное платье, которое шло к ее большим серым глазам, — ярко-голубое, из набивной ткани, расшитой белыми ландышами по краю. А заодно надела украшение, которое хранила в память о доме: простенький кулон из потемневшего от времени серебра. Расчесав перед зеркалом длинные каштановые волосы, она осталась довольна и проследовала за другими выбранными колдуньями.
Недалеко от площади располагалась железнодорожная станция, поэтому ароматы выпечки и полевых цветов перемешивались с тяжелым запахом угля, а веселую плясовую музыку порой заглушал грохот колес. Однако жители Дюн успели привыкнуть к этой особенности и даже придавали ей какой-то волшебный флер.
