После гибели дома все деревья вокруг засохли. Они не проснулись весной. Говорят, что они замерзли, не привыкшие к стоявшим в ту зиму непривычным сильным морозам. Но на самом деле деревья ушли добровольно. Вслед за домом. Так бывает. В знак скорби. Так бывает.
Хороший, добротный был в центре города дом. Живой, отзывчивый и крепкий. Он изгибался, правда, не мягко и овально, а углами, как будто был сложен из кубов. Думаю, что раньше, в начале двадцатого века, это был один небольшой особняк, к которому стали пристраивать и достраивать квартиры, сначала в линеечку, потом вправо, потом влево. А рядом с этим самым домом, куда однажды принесли благословенный кулек с репочкой по имени Машка, отделенный небольшим садом и цветником, стоял еще один двухэтажный, но современный, наверное, один из первых в городе четырехквартирный дом с маленькими неприспособленными кухнями, большими холлами внизу при входе, где можно было даже при желании танцевать, со странной, неудобной планировкой комнат и без удобств, даже без водопровода. Его у нас почему-то называли «Желтый дом», хотя он был серого цвета, со свежей шершавой «шубой» на всех внешних стенах. Весь большой двор в кустах сирени, цветочных клумбах и фруктовых деревьях был окружен частными домами с палисадниками, где тоже жили и росли дети от шести до семнадцати лет. Дети собирались или у Желтого дома, или в соседнем заброшенном парке имени Пушкина, вместе упоенно играли в «Барыня прислала сто рублей», в классики, в штандер, в бадминтон, в цурки, казаки-разбойники, другие отличные игры, в которые уже давно не играет детский народ. Правда, Маша частенько попадала в разгар игры, а то и прямо в финал из-за вечерних уроков в музыкальной школе. Но зато в каникулы и выходные, если ее не увозили к бабушкам-дедушкам, она играла с детьми чуть ли не целыми днями!
И вот однажды летом вся компания пропала. Пока Маша, нетерпеливо подгоняя минутную стрелку на часах с зеленоватым фосфорным слоном, отсиживала обязательное время за фортепиано, слыша в открытое окно: «А Вовця выйдет?», «А Мира выйдет?», «А Таня выйдет?» (это бегали друг к другу ее друзья-соседи), и вот, когда она вышла во двор, оказалось, что никого, абсолютно никого во дворе нет. Куда все подевались? На крыльце соседнего особняка сидел соседкин сын Варерик, чистил овощи на всю большую – семь детей – семью и одновременно жевал уже чищеную сырую картошку.
– А где все? – спросила Машка.
– Пошли куда-то, – равнодушно ответил Варерик, поигрывая ножичком.
– Куда это?! – Маша стала озираться вокруг, но никого не увидела.
– А не знаю. – Варерик ножичком сосредоточенно выковыривал червивинку из картофелины, откусывая с нее бугорки и неровности.
– А Виталик где? (Виталик был Варерикиным братом, на один год старше, они очень дружили.)
– Виталя тоже с ними ушел, – сладко чавкал картошкой Варерик. – Все ушли.
– И Раюня?
– Ага.
– А ты почему не пошел?
– Наказанный. Я вчера в ковш экскаватора залез! – похвастался Варерик.
– Зачем? – Машка с завистью смотрела, как истекает соком картошка на белых Варерикиных зубах. Особенная, как она думала, картошка, таинственная картошка, то ли батат, то ли еще что-то, предполагала девочка, уже тогда начитавшаяся разных приключений с участием хлебных деревьев, трюфелей и сладкого картофеля. – Зачем ты залез в ковш экскаватора? – повторила она вопрос.
– Та! – отмахнулся Варерик. – Покататься хотелось. А экскаваторщик увидел. Привел домой. За ухо, гад, схватил. И привел. Зырь, какое красное.
– Так у тебя оба уха красные.
– Мамаша чуть другое ухо не оторвала. Сказала, ничего сладкого больше, кроме картошки и морковки. Вот я и жру. Морковку я уже поел, а сейчас картошку вот…
– А тебе… тебе вкусно?
– Ага! – с интонацией Тома Сойера хвастливо причмокнул Варерик. – Хошь куснуть?
– Да, – честно призналась девочка. Никогда она не пробовала сырой картошки. Никогда родители не давали ей такой истекающей пенным белым соком картошки. Такой на вид аппетитной, хрустящей, сладкой, сочной картошки.
Варерик протянул чищеную половинку в грязной лапе:
– На. Бери. Насовсем. Слышь, токо так: ты дочисть лук и морковку, харэ? Я ща.
Соскочил с крыльца и, босой, в зеленых шортах, шмыгнул за угол и тоже исчез.
Картошка оказалась самой обыкновенной сырой картошкой, ничего особенного или таинственного. На крыльцо вышла тетя Катерина, увидела, что соседская учительская дочка неумело, но старательно колупает ножом морковку, понятливо, по-совиному угукнула, уперлась кулаками в бока и с максимальной силой звука угрожающе заорала куда-то вдаль:
– Вар-рре-ерик! Варррре-е-ерик, зарррраза, прибью тебя совсем, Варерик!
Варерик не отзывался. И вообще никто не отзывался. Тетя Катерина покричала еще Виталика, потом Леньчика, опять Варерика, снова угукнула, молча отобрала у Маши нож, подхватила таз с кое-как почищенными овощами и, ни слова не говоря, удалилась в дом. Маша осталась на крыльце виновато и уныло догрызать сырую картофелину и недоумевать, куда же все подевались.
После обеда, ближе к вечеру, подруга и соседка Мирочка стукнула в окошко, мол, выходи.
– Только поклянись мне, Маруся, что ты никому не скажешь, что я тебе сказала, и никому не скажешь, что ты обещала, что никому не скажешь! – прошептала Мирочка, когда они забрались на старую сливу-венгерку, где обычно делились секретами и разговаривали о серьезном.
– Как поклясться?
– Ну скажи так: да чтоб я стала толстая и прыщавая, да чтоб я провалилась на академконцерте, да чтоб я заиграла левую руку, да чтоб у меня пропал музыкальный слух и! да чтобы в мой день рождения! родители забыли! меня! поздравить! И чтобы все-все забыли поздравить и ничего, ни-че-го, абсолютно ни-че-го не подарили!
– …ничего не подарили, – со слезой в голосе, холодея от ужаса, повторила Маша ужасную клятву, – ни-че-го. Все-все. И бабушка чтоб ничего. И дедушка. И сестра Лина. И тетечка моя, и дядечка. И сестры все двоюродные и троюродные. И никогда? – В голосе задрожали слезы.
– Никогда, – категорично подтвердила Мирочка.
Простодушная Маша сейчас же готова была забыть дату своего рождения навсегда, никогда не получить щенка в подарок, но узнать, куда подевались дети всего двора в одночасье, как будто их увел крысолов со своей дудочкой.
Мирочка не интриговала, не играла глазами и не шантажировала. Маруся была ее другом, и Мира хотела с ней поделиться. Хороший Мирка была человек. Да, собственно, и сейчас она молодец.
– Ты знаешь, что под старым городом есть подземный ход?
«Подземный ход! – В затылке зашумело, защекотало в носу, дохнуло притягательной тайной. Машка покачнулась и чуть не свалилась с дерева. – Подземный ход! Значит, он есть?! Значит, правда. Они были там, в подземелье! Они там были. И меня не взяли с собой! Дурацкий рояль. Дурацкая музыкальная школа. Дурацкий Бах. Все дурацкое! Они меня не дождались. Как они могли?! Это я! Я должна была войти туда первой, потому что ну как же?!» Кто им рассказывал про одесские катакомбы, про подземелье Киевской лавры, про подземные ходы Гатчины, про тайные подземелья Шамбалы, в конце концов, все-все, рассказанное Тишей, прочитанное и подслушанное на кухне, когда она сливалась со стеной и делалась незаметной, чтобы ее не выгнали спать, потому что поздно, а завтра в школу, и дали послушать, о чем говорят Тиша и его друзья, из дальних странствий возвратясь!
– Да они и не собирались тебя ждать. – Мирочка недоуменно пожала плечами: – Понимаешь, Вовця сказал, чтобы тебе ни слова не говорить, потому что ты странная…
И дальше Мирочка как раз и рассказала, как все обсуждали, что Маша задумывается вдруг о чем-то, как вроде засыпает стоя. И – вот-вот! – страшно смотреть ей в глаза.
– И зови не зови, ты стоишь и видишь что-то нам невидимое. И бормочешь что-то нечленораздельное. А вдруг ты вот так замрешь в подземелье, что с тобой потом делать, как быть? Звать родителей. Тогда они все узнают. Будет скандал. Поэтому тебя решили не брать.
Машку просто убило даже не то, что ей не верили и не взяли в компанию идти в подземелье, что почему-то боялись и, по сути, предали ее великодушных родителей, позволявших собираться у них дома, играть допоздна, брать домой любые книги, слушать любые пластинки, – нет. А то, что в компанию попала младшая Мирочкина сестра Раюня! Раюня! Которая всегда докладывала родителям о всяких проступках и провинностях, которые Маша с Мирочкой совершали, маленькая трусливая Раюня, которая боялась собак, котов, куриц и любила манную кашу! Манную кашу! Раюню взяли, а Машу нет!
– А ты, Мирка?! Ты?! Почему ты не сказала им, чтобы меня тоже взяли?! Почему ты пошла без меня?!
Горько рыдая, Машка слезла с дерева, ободрав локоть, повернулась и пошла домой. Как жить дальше, как дружить с этими вот предателями, куда, на какой необитаемый остров плыть на самодельном плоту по реке Прут, собрав наскоро котомку с самым необходимым: парочкой конфет, бутылкой лимонада, книжкой «Таинственный остров», теплыми носками, фонариком, котом Тяпой, двумя бутербродами с сыром – один для нее, другой для Тяпы? Или тремя. Два для Тяпы. Как дальше учиться на «отлично» по всем предметам и по поведению, как расти большой и красивой, смеяться, добиваться успехов в учебе, спорте и труде, как читать книжки и не думать про этот страшный день, кого приглашать на дни рождения и предновогодний вечер, чтобы украшать елку с папой и есть мандарины, орехи и конфеты, которые дедушка к Новому году присылал из Одессы? Как жить?! Как дальше жить?!
