— Прояви милосердие, девочка, и убей меня.
Как убийство может быть милосердием?
Я поклялась никогда не причинять вреда живым существам, не ела мяса, молока и яиц, а этот человек просил меня покончить с его жизнью.
Мои пальцы сжались вокруг рукоятки ножа, но я не могла пошевелиться. Несмотря на отвращение, я протянула другую руку и очень осторожно коснулся плеча мужчины.
Я никогда не прикасался к незнакомым людям. Но этот человек нуждался в утешении, поэтому я должна была преодолеть свою тревогу. — Не могу, — слова были прерваны. Я снова отодвинула руку.
Мужчина попытался перевернуться, ближе ко мне, но наручники удерживали его на месте. Он застонал и лег обратно на спину.
— Тогда отдай мне нож. Не позволяй мне страдать.
— Я могу поговорить с отцом. Он пощадит тебя.
Мужчина захрипел, и кровь хлынула у него изо рта. — Твой отец и его братья делают это каждый день. Они пытают людей ради бизнеса и ради забавы. Они не знают пощады.
Я боялась, что так оно и есть, после того, что услышала ранее. Мое сердце билось все быстрее и быстрее, и стук в висках был уже почти невыносим. В ушах звенел далекий свист. Мне нужна была тишина. Мне нужна была темнота. Мне нужно было сладкое забвение.
Глаза мужчины расширились из-за чего-то у меня за спиной, и он начал трястись, а потом заплакал.
— Грета, — сказал Нино осторожным голосом.
Я не повернулась к нему, только смотрела на ужас на лице мужчины, на его отчаянный плач. Я никогда не испытывала такого ужаса, как он. Ужас из-за мужчин, которых я любила всем сердцем.
— Спускайся немедленно, — сказал Нино. Затем он появился рядом со мной, — Если ты хоть на дюйм приблизишься к ней, ты пожалеешь об этом, — сказал он совсем другим тоном, который он никогда не использовал в отношении меня, и не использовал сейчас. Мужчина закрыл глаза, его плечи сотрясались от рыданий. Мои собственные слезы усилились при виде его страданий.
— Дай мне нож, Грета.
Я крепче сжала руку, не отрывая взгляда от мужчины.
Нино потянулся к моей руке с ножом, но я отшатнулась от него, крутанулась на месте и прижалась спиной к стене и тяжело дышала.
Брови Нино нахмурились. Он поднял руки, обратив ладони в мою сторону. — Я не собираюсь причинять тебе боль. Ты это знаешь. Дай мне нож и поднимайся наверх, — он сделал шаг ближе, и я поднесла лезвие так, что оно прижалось к месту под моими ребрами. Я достаточно наблюдала за боевыми тренировками, чтобы знать, что именно в это место нужно целиться, когда хочешь убить, и я всегда слушала, когда Нино объяснял анатомию.
Нино рассматривал нож, затем медленно кивнул. — Хорошо.
— Что за хрень здесь сейчас происходит? — пробормотал отец, войдя внутрь и застыл, когда заметил меня.
Суровость сползла с его лица, и его выражение стало таким, которое я не могла понять.
Слишком много эмоций промелькнуло в его чертах.
По моему лицу потекли слезы, сотрясая мое тело своей силой.
Отец посмотрел на Нино, затем на нож в моих кулаках, нацеленный в мягкое место под ребрами.
— Что ты делаешь, mia cara? — его голос был нежным, как ласка. Это был комфорт и любовь. Это было все, что я любила.
Он придвинулся ближе, но я сильнее прижала нож к груди, и он остановился. — Что ты видела?
Я посмотрела ему в глаза и сглотнула. Все. Слишком много. Я не могла ничего сказать, но он должен был увидеть это в моих глазах. Папа умел читать других.
Он еще раз посмотрел на Нино, потом на человека на земле. — Он заслужил это, понимаешь?
Я всхлипнула, качая головой, и не хотела слышать больше ни слова. Я просто хотела уйти, уйти отсюда, хотела темноты и тишины. Но я не могла уйти сейчас, не раньше, чем сделаю то, что должно быть сделано.
Несмотря на то, что каждое слово словно шрапнель в горле, я прохрипела. — Не делай ему больше больно.
— Почему бы тебе не подняться наверх? — сказал отец, протягивая руку. Он еще раз обменялся взглядом с Нино, который переместил свой вес. Может быть, они думали, что я не замечаю, но я замечала. Я замечала все, каждую мелочь, неважно, насколько она была незначительной. В этом была проблема, а теперь мое спасение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я отступила еще дальше и вдавила нож в свою плоть. Острие пронзило кожу, и я застонала, не привыкшая к боли, но готовая ее терпеть.
Нино снова поднял руки.
— Mia cara, брось нож.
— Прояви милосердие.
Отец коротко взглянул на мужчину, и по его глазам было ясно, что он этого не сделает. Отец никогда не лгал мне, не солгал и сейчас. — Я не буду. Даже ради тебя. Это то, что ты еще не можешь понять.
Мужчина открыл глаза и посмотрел на меня. Он хотел смерти. — Тогда убей его. Только не делай ему больше больно.
Отец посмотрел на меня, потом на мужчину, и выражение его лица снова стало жестким. Нино покачал головой, как будто его раздражала вся эта ситуация, подошел к мужчине, схватил его за голову и сильно дернул. Я услышала, как сломалась его шея, как свет покинул его глаза, но вместе с ним ушли ужас и страдание.
Я с грохотом выронила нож. Папа и Нино смотрели на меня так, будто я вот-вот сломаюсь.
Я бросилась вон, ускользая от отца, и побежала быстрее, чем когда-либо прежде. Я знала эти коридоры наизусть, даже в темноте, которая скрывала их сейчас. За последние несколько лет я слишком часто бродила по ним ночью.
Свет преследовал меня, когда папа и Нино пытались поймать меня и включали лампы, свисавшие с низкого потолка. Но я сворачивала за угол, не сбавляя скорости.
Их крики эхом отдавались в подвале, когда они бежали за мной.
Слезы жгли глаза, ослепляя меня. Но мне не нужно было их видеть. Я следовала за своей памятью, пока не добралась до подвала под особняком Фабиано и не спряталась в кладовой в большой коробке, которая была заполнена выброшенной одеждой лишь наполовину.
Я свернулась в клубок и закрыла коробку с головой, уставилась в темноту, борясь с тошнотой и пытаясь заглушить гул в ушах.
Вскоре темнота и тишина возымели действие, и мой пульс замедлился, а затем и гудение в ушах утихло. Сладкое забвение.
2
Грета
Голоса разносились по комнате.
— Это гребаный беспорядок, — пробормотал Фабиано.
— Можете себе представить, как она напугана? — сказала Леона с болью в сердце.
Услышав ее голос, мое собственное сердце сжалось. Затем я поняла, о ком она говорит — обо мне.
Она переживала за меня, беспокоилась, что я испугалась. Боюсь ли я? Должна ли я бояться?
Отца? Всех мужчин в моей семье? Своего родного брата? Я не знала, что чувствую. В основном, я не хотела чувствовать, прост хотела быть в темноте и тишине, в полном одиночестве.
— Сомневаюсь, что это все, что она теперь будет чувствовать. Увидев что-то подобное, ты меняешься, — сказал Фабиано. Они не думали, что я здесь, потому что не знали, что у меня есть код к их части подвала.
Их голоса исчезли, вероятно, чтобы помочь моей семье искать меня.
Восемь часов спустя — в какой-то момент я начала считать, как мягко стучит секундная стрелка моих наручных часов — мне пришлось покинуть свое убежище. Мне нужно было в туалет, а ноги и спина болели от того, что я так долго лежала калачиком. Когда я убедилась, что осталась одна, я открыла крышку и вылезла наружу. Кровь на моей одежде сделала ткань жесткой, но я больше не чувствовала медного запаха. Мой нос уже был к нему невосприимчив.
Я задрожала. В подвале было холодно даже в это время года. Я не замечала раньше, но мои пальцы рук и ног окоченели от холода. Я огляделась в поисках места, где можно было бы пописать, но каждый угол казался мне хуже другого. Мне было стыдно за то, что я так оскверню подвал Фабиано.
В голове всплыло воспоминание о луже крови в камере, и я снова содрогнулась. Может быть, я смогу продержаться еще несколько часов... но что потом? Я не могу вернуться в свой дом, пока не могла.
