организованных массовых кампаний было две: мобилизационная и трудовая. От мобилизуемых граждан ожидалось своевременное прибытие на сборные пункты, от остальных – наращивание производительности труда. «В ответ на наглую вылазку зарвавшихся врагов я буду еще больше и лучше работать»; «Работать столько, сколько этого потребует правительство» – такова типичная клятва выступающих на бесчисленных митингах в первые дни войны[392].
23 июня заместителю наркома госбезопасности СССР Б.З. Кобулову информаторы докладывали из Москвы о том, что повсеместно проводятся «митинги, на которых рабочие и служащие высказывают свою готовность защищать Советский Союз, призывая к перевыполнению производственных планов…»[393]. 24 июня в докладе заместителя наркома внутренних дел В.С. Абакумова сообщалось: «Трудящиеся г. Москвы и Московской области широко развертывают движение за стахановский труд и в своих высказываниях призывают к самоотверженной работе на оборону страны»[394].
Однако с самого начала войны неизбежно ширилось и другое общественное движение, выражавшееся в стремлении граждан добровольно вступить в ряды Красной армии или иным способом участвовать в деле руках защиты родины с оружием в руках. Оно носило характер личного морального выбора. «С первого дня войны возник… лично мой нравственный вопрос: где должен быть в это время я? Собственно, вопрос этот не мучил меня долго, он возник и немедленно был решен: я должен идти на фронт. Это не было желанием блистательно проявить себя на военном поприще. Мне просто было бы стыдно оставаться в тылу в то время, когда мои сверстники были уже там. Я повиновался чувству внутреннего долга, обязанности быть там, где всего труднее» – так сформулировал свои ощущения первых дней войны В.С. Розов, ветеран 8-й дивизии народного ополчения Краснопресненского района Москвы, в будущем – известный драматург[395]. Подобные мысли, безусловно, посещали в те дни многих. В основе добровольческого порыва лежало всеобщее ощущение гражданами справедливости начатой Советским Союзом оборонительной войны, вызванной неспровоцированной вероломной агрессией гитлеровского нацистского режима против СССР. Это знание вселяло в советских людей непоколебимую уверенность в правоту позиции своей страны, даже если к сталинской власти они имели претензии.
В первые дни и недели войны отовсюду приходили известия о попытках военной самоорганизации активных граждан, как в западных областях страны, оказавшихся теперь на линии фронта, так и глубоко в тылу. Партийные и комсомольские организации на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике, в Карелии «уходили на фронт в полном составе»[396]. В Перемышле городской комитет ВКП(б) уже 22 июня организовал отряд, несколько дней воевавший совместно с пограничниками и частями Красной армии[397]. В Латвии местные партийные организации с первых дней войны формировали отряды рабочей гвардии «против айзаргов (кулаков)»[398]. В приграничных регионах, присоединенных к Советскому Союзу в 1939–1940 гг., военная самоорганизация партийно-советского актива нередко являлась способом самозащиты от немедленно активизировавшихся местных националистических сил. В промышленных центрах РСФСР также отмечались низовые инициативы по формированию вооруженных отрядов. Например, рабочие одного из цехов ленинградского Кировского завода 23 июня на митинге решили создать добровольческий танковый батальон[399]. Важно отметить, что стремление организоваться в отряды нередко проявляли энтузиасты, кому не удалось подать заявление о досрочном зачислении в ряды армии в военкомат: «Я уже был в военкомате, но там народу столько, что и не протолкнешься. Надо здесь создавать свои отряды», – передавал слова своего однокурсника один из московских добровольцев[400].
В тылу патриотическое движение первых дней войны выражалось прежде всего в подаче заявлений о добровольном приеме в Красную армию. Факты подачи заявлений гражданами отмечаются во всех информационных сообщениях райкомов ВКП(б) в вышестоящие партийные инстанции, однако первоначально им не придавалось особого значения. Райкомы монотонно сообщали: «Три человека желают вступить добровольцами в ряды Красной армии…»; «Поступил ряд заявлений о желании идти добровольцами в армию»; «Настроение [рабочих] приподнятое, спрашивают о вступлении добровольцами…» и т. п.[401] Однако вопросы рабочих повисали в воздухе: партийные органы не имели соответствующей установки.
То же самое можно сказать и о военкоматах. В первые же дни начавшаяся война стала вносить свои коррективы в реализацию мобилизационных планов, вследствие чего работа местных органов военного управления перестраивалась на ходу, организовывалась распорядительным порядком. Добровольчество было одним из таких факторов. Как уже говорилось, перед войной советские вооруженные силы полностью комплектовались красноармейским составом по призыву. План мобилизационного развертывания вооруженных сил на случай войны не предусматривал комплектования Красной армии добровольцами. Органы военного управления фактически не имели ни опыта, ни нормативной базы, ни организационной инфраструктуры для приема на военную службу и использования добровольцев. Действующее законодательство об обязательной военной службе (закон от 1 сентября 1939 г.) не предусматривало приема в ряды Красной армии граждан на добровольной основе.
В сохранившемся в фонде комиссии Минца очерке истории Киевского районного военкомата Москвы отмечается, что «вопрос о добровольцах» возник для органа местного военного управления в первые дни войны, так как «потоки заявлений изо дня в день увеличивались… Желающие идти [на фронт] добровольно буквально осаждали райвоенкомат»[402]. Столкнувшись с первой волной заявлений граждан, власти не знали, как им поступать. Так происходило повсеместно. На второй день войны секретарь ЦК КП(б) Таджикистана Д.З. Протопопов телеграфировал в Москву на имя Сталина: «По линии Наркомата обороны военному комиссариату республики никаких указаний о зачислении добровольцев нет. Просим срочно дать указание о порядке зачисления добровольцев в Красную армию»[403].
В то же время было много случаев, когда лица, подпадавшие под мобилизацию, но по собственной инициативе индивидуально подававшие в военкоматы заявления о приеме в ряды Красной армии, могли зачисляться в кадр Красной армии и в дальнейшем распределяться по нарядам военкомата в действующую армию, в запасную часть или в военное училище. Порядок комплектования кадра Красной армии индивидуальными добровольцами не отличался от обычного с той лишь разницей, что гражданин являлся в военкомат не по повестке, а по собственному почину. Специальный учет таких добровольцев военкоматами не велся. Как правило, военкоматы не принимали добровольцев, возраст которых не соответствовал возрасту призываемых в данный момент граждан. Такой человек должен был отправиться домой «до особого распоряжения», то есть до того дня, когда будет объявлен призыв военнообязанных или новобранцев его года рождения.
Военкоматы в эти дни были заняты мобилизацией и в большинстве случаев отказывали добровольцам, не подпадавшим под мобилизацию. Н. Обрыньба, в 1941 г. выпускник Московского государственного художественного института, вспоминал, как 23 июня он и его друзья встретили у военкомата «много народа, пришедшего по повесткам, здесь же толклись и желающие стать добровольцами. Военком категорически сказал, чтобы мы шли по домам и работали, не мешали им проводить мобилизацию…»[404].
