защиты страны.
Решившись 3 июля бросить клич об ополчении на всю страну, вождь должен был убедиться в том, что указанные людские потоки не пересекутся и не помешают друг другу. Уверенность в этом ему могли вселить результаты завершавшейся в начале июля мобилизации.
В июне 1941 г., перед объявлением мобилизации, в рядах Красной армии и в войсках НКВД состояло 4 275 713 человек[444]. Численность Красной армии на военное время, утвержденная Политбюро ЦК ВКП(б) 12 февраля 1941 г., была определена числом 8 924 953 человека[445]. Для отмобилизования армии и военно-морского флота требовалось 4887 тыс. человек[446]. При мобилизации по указу Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. были подняты 14 возрастов военнообязанных 1-го разряда 1-й категории[447] (1905–1918 годы рождения, военнообученные). К 1 июля 1941 г. мобилизация в основном завершилась[448], показав хорошие результаты: при явке военнообязанных 97,4 процента[449] общая численность мобилизованных составила 9 957 637 человек, что вдвое превысило потребность войск Красной армии, проходивших стадию мобилизационного развертывания. Иными словами, по мобилизации, которая прошла весьма организованно и четко, было призвано значительно больше людей, чем требовалось довоенными планами развертывания. В сентябре 1942 г. начальник Главупраформа Красной армии Е.А. Щаденко в докладе Сталину так оценивал результаты мобилизации июня 1941 г.: «Призыв такой массы людей на всей территории СССР не вызывался военно-политической необходимостью, вносил дезорганизацию в народное хозяйство и ненужную тревогу в народные массы»[450].
Поэтому излишки мобилизованных граждан первоначально были оставлены на местах «до особого распоряжения». Поскольку по мобилизации была выбрана лишь половина ресурса 14 возрастов обученных военнообязанных 1-й категории (до 35 лет)[451], это могло создать у руководства страны и военного ведомства впечатление о большом и даже избыточном запасе людей для пополнения армии. Важно подчеркнуть, что действующим мобилизационным планом никакой другой мобилизации, кроме упомянутых 14 возрастов, больше не предусматривалось. Объявление о созыве ополчения пришлось на окончание первой (и как тогда считалось – последней) волны мобилизации.
Первые признаки дефицита людских ресурсов появились уже осенью 1941 г., а весной 1942 г. он встал в полный рост. Дополнительные частичные мобилизации начались уже в первой декаде июля! Так, 8 июля 1941 г. постановлением ГКО № 48сс было санкционировано формирование новых 56 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, личный состав для которых, в числе прочего, предстояло призвать «из ресурсов запаса до 45 лет»[452] (то есть 2-го разряда). В последующем постановлениями ГКО[453] объявлялись частичные мобилизационные призывы в угрожаемых западных областях (правда, не давших значительного эффекта[454]), а в дополнение к ним мобилизовались военнообязанные внутренних военных округов. 11 августа 1941 г. постановлением ГКО № 459сс было разрешено производить по мере потребности призыв граждан 1904–1895 годов рождения и призыв новобранцев 1922 и 1923 годов рождения[455]. Всего к исходу 1941 г. было призвано (помимо мобилизации) без малого 7150 тыс. человек[456].
Но повторюсь, на второй неделе войны советское военно-политическое руководство, очевидно, не только не предвидело дефицита людских ресурсов, но, напротив, исходя из понимания масштаба вооруженной борьбы считало, что располагает избытком даже военнообязанных 1-го разряда – лучшей для несения строевой службы возрастной когорты.
Исходя из сказанного народное ополчение могло представляться сталинскому руководству как вспомогательная военная сила, не требующая дополнительных затрат людских, мобилизационных, а также материальных ресурсов государства. Добровольцы являли собой излишний людской ресурс, а производство снаряжения, выделение транспорта и расходы на содержание таких формирований возлагались на плечи местной власти (областных и краевых комитетов ВКП(б) и советских органов власти), которые, в свою очередь, разверстывали нагрузку между предприятиями, учреждениями и заведениями. Это обстоятельство особо подчеркнул В.М. Молотов на совещании, посвященном грядущему формированию дивизий московского ополчения с секретарями московских райкомов рано утром 2 июля 1941 г.: каждая дивизия, наставлял он партийных руководителей, «должна быть организована, вооружена, обеспечена всем необходимым вещевым и материальным снабжением внутри района за счет района и города Москвы, но не из фондов Наркомата обороны. Из фондов Наркомата обороны ничего не будет дано, а все должно быть обеспечено из района, городских предприятий и организаций…»[457]. В последующем порядок делегирования материального обеспечения ополченческих, так же как и истребительных и иных, военизированных формирований закрепился до конца войны – государство всегда старалось максимально на них сэкономить. Даже обеспечение оружием и боеприпасами власть не против была переложить на плечи местных властей, фонды Осоавиахима, военизированную охрану предприятий, даже самих добровольцев и т. п. Но источники разнородного огнестрельного и холодного оружия были исчерпаны в самом начале войны, и эту задачу пришлось взять на себя военному ведомству.
Образцово отмобилизованная Красная армия и ее «великий резерв – могучее народное ополчение»[458], которое обходилось недорого, но поднимало на борьбу с врагом массы гражданского населения, – вот формула скорой победы, каковой она виделась в то, еще очень неопределенное и полное ложных надежд время первых недель войны не только И.В. Сталину, но и большинству граждан Советского Союза. Это хорошо видно по кампании формирования народного ополчения, развернувшейся сразу после речи Сталина по радио 3 июля 1941 г.
В истории нашей страны найдется немного публичных выступлений главы государства, сравнимых по силе эмоционального воздействия на настроения масс с этим выступлением Сталина. Избранная им форма обращения к гражданам по радио («Братья и сестры…»), совершенно непривычный, пронзительно тревожный тон его речи, раннее утро (6:30) трансляции – все это, наложенное на многодневное нервное напряжение людей, произвело на них ошеломляющее впечатление. Речь Сталина немедленно разнеслась по предприятиям: как раз заканчивалась ночная смена и готовились заступить рабочие дневной смены. Тут же были организованы митинги, на которых излагались тезисы выступления вождя. Многие свидетельствовали о том, что атмосфера на митингах тоже была крайне эмоциональная и искренняя: «Не было обычного шаблона… когда выступают казенные ораторы. Здесь выступали такие люди, которые раньше редко выступали, и выступления шли, как говорится, из нутра, с протестом против вероломного нападения врага…» – вспоминал И.А. Моисеев, административный работник одного из московских заводов[459]. Патриотический порыв охватил не только традиционно социально активные слои населения – членов Коммунистической партии и комсомола, студенческую молодежь, рабочий класс, но и, как отмечалось на одном из собраний актива московской организации ВКП(б), «все категории работников, которые не были раньше включены в общественно-политическую жизнь»[460]. «У всех была непоколебимая вера, что мы победим. Раз Сталин сказал, что победа будет за нами, значит, так и будет», – формулировал свои впечатления один из ополченцев[461].
По агентурным данным органов внутренних дел, некоторые граждане реагировали на инициативу вождя скептически, видя
