Знаю.
Не станет. И к компромиссам готова, да. Вот только я и сам, как оказалось, хочу нормальной жизни.
Отмыться хочу от всего, лучше стать. Замолить грехи не выйдет, да оно и не нужно – они всегда со мной будут, и совесть меня не грызет, но…
- Я хочу уехать, Марго, - искренне признаюсь ей. – Мне все надоело. Я чему по малолетке научился – так и жил, а ведь мне тридцать уже. Так что тебе придется приложить немало усилий, чтобы из меня человека сделать.
- Дурак, - фыркает она с облегчением.
А я в который раз поражаюсь, какая Марго – девушка, состоящая из чувства вины и сожалений, готовая через себя переступать, и терпеть.
Капелька эгоизма ей бы не повредила. Или даже пара капель.
- Франкфурт? – удивляется Марго, когда объявляют наш рейс.
- Транзитом.
Мы идем к стойке регистрации, и Марго крепко сжимает в ладони новый паспорт и билеты, в которых указаны не наши имена. Волнуется, и нервы еще больше заостряют ее заштрихованные ярким макияжем черты лица.
- Ваши документы, - заученно улыбается женщина со стойки регистрации, и мы протягиваем их.
Я спокоен, Марго подражает мне, и старается не выискивать глазами полицейских и росгвардейцев.
Все будет хорошо.
Видимо, мои мысли передаются ей, и Марго чуть опускает напряженные плечи, а еще больше ее успокаивает то, что нам возвращают документы.
- Ты все дела завершил? – Марго и не думает отставать от меня, даже когда мы садимся на наши места в самолете. – А что, если нас будут искать?
- Я все бросил, - усмехаюсь, заметив, что Марго снова осуждающе качает головой. – Лучше было не рисковать. Деньги на общак перевел, а дом и другую недвижку просто оставил. Найдутся те, кто к рукам приберет. И искать нас не будут.
- Но паспорта, парик, - растерянно бормочет девушка. – Мы ведь в бегах?
- Просто предосторожность. Предосторожность на всю жизнь, Марго. Светиться нам не стоит, но и прятаться особо не нужно.
- Не понимаю, - она откидывает голову, и прикрывает глаза.
Может, ей и не нужно понимать?
Но раз уж у нас теперь общая, на двоих, жизнь, то нужно объяснить.
- Нам я оставил лишь один счет, а остальное оставил как откуп. Я ведь далеко не последний человек в иерархии…
- Арес, - не открывая глаз, уточняет Марго.
- Да. И на мне много чего висит. Только отбитый на голову решит, что я спелся со следаками, чтобы сдать остальных, понимаешь? Если бы заранее узнали, что я сваливаю – прибили бы на всякий случай, но если я исчезну – гоняться не станут. На мне побольше грехов, чем на остальных. Вот к чему эти предосторожности с паспортами, Марго. И, - морщусь, но решаю добавить, - это и правда на всю жизнь. Если кого-то из наших поймают, а поймают многих – про меня кто-нибудь, да расскажет. В тюрьму я не хочу, так что мы никогда не будем Максимом и Маргаритой.
Стюардессы, как обычно бывает при взлете, дублируют слова движениями рук, а Марго открывает глаза, и поворачивается ко мне.
- Ну и хорошо, - улыбается мне тепло. – Хоть Маргарита, хоть Гюльчатай, лишь бы нас не убили в нашей постели. Новые имена, новая страна, новая жизнь.
Так и есть.
ЭПИЛОГ
Десять лет спустя
- Он такой мрачный, - делюсь с Максом, глядя из окна кафе на нашего сына, болтающего с одноклассниками.
На нашего приемного сына, который всегда знал, что он нам не родной. Но вот, настал тот дивный день, когда ребенок, которого я считала ангелом, отрастил когти, копыта, рога и черные крылья, и явил «чудесный» характер во всей красе.
«Вы меня не любите!»
«Это все потому, что я не ваш кровный сын!»
«Родного ребенка вы бы не пичкали мерзким брокколи!»
И самое мое любимое, песней звучащее в ушах: «Вы меня не понимаете, и понять не сможете никогда! Я личность, а не козявка мелкая, и вы должны считаться со мной!»
- Антон – подросток, и он ведет себя вполне нормально. Я был гораздо более проблемным, - Макс, как всегда, бесит меня своей терпеливостью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Макс. Уж сколько лет, хоть по документам мы носим совсем другие имена, он для меня именно Макс.
А я – его Марго. Уже далеко не юная, а тридцатичетырехлетняя, замужняя жительница Рейкьявика, воспитывающая несносного сына.
- Может, к психологу его отведем?
- Да дай ты ему перебеситься, - смеется муж. – А лучше привыкни, он будет таким лет до семнадцати: наглым, вечно недовольным и угрюмым. Мальчик растет.
Растет, да. И больше не позволяет целовать себя у школы, а заставляет высаживать за квартал. Чтобы не заметили, как «крутого парня» подвозит мать.
- Марго, если он доставляет тебе беспокойство, я поговорю с Антоном, - Макс наклоняется над столиком, и шепчет – чтобы только я слышала. – Он будет как шелковый! Сын, не сын, но нервы трепать тебе я не позволю.
- Оставь, - отмахиваюсь, бросив взгляд в окно.
Антон, поймав мой взгляд, привычно улыбнулся, как было до жуткого переходного возраста, когда я была центром его вселенной, но после тычка одноклассника, рассмеявшегося над «любовью к мамочке» нахмурился, и уставился на меня уже обвиняюще.
Да, это просто переходный возраст.
Любой ребенок бы переживал, зная, что он приемный, а такой чувствительный мальчик, как наш Антон – подавно.
- Тебе стоит лишь попросить, - кивает Макс, приподнимая бровь, а я медленно прикрываю глаза, привычно соглашаясь с ним.
Мне стоит лишь попросить, но просить я не стану. Пусть сын треплет мне нервы, пусть познает границы дозволенного, и получает от меня подзатыльники за особо нахальные выходки – это жизнь. Главное, чтобы он счастливым вырос, и забыл то недолгое время, проведенное с родной матерью и ее сожителем, которые…
… которые просто нелюди.
- Марго! – раздается выкрик на русском, который редко можно услышать в Рейкъявике в этот сезон, и я вздрагиваю. – Марго, смотри какой колоритный викинг!
- Расслабься, - Макс шепчет одними губами, и накрывает мою ладонь своей. – Это не тебе. Туристы, милая, успокойся.
Дрожащими руками приподнимаю чашку остывшего чая, и отпиваю.
За прошедшие десять лет я почти оправилась. Почти справилась со своим прошлым, примирилась, но иногда я становлюсь прежней Марго – той, которая целый год после побега могла заснуть только после приема снотворного, потому что боялась, что за Максом придут, и убьют.
А следующий год я боялась, что нас найдет уголовный розыск, Интерпол, ФБР, МИ-6 или агенты МОССАД. Неважно, какая именно разведка, но в моем воспаленном мозгу постоянно крутилась мысль, что Макса разыскивают, и со дня на день схватят.
И я ежечасно умоляла мужа снова податься в бега, менять место жительства постоянно, а лучше уйти жить в лес. Или в горы. На необитаемый остров. Куда угодно, лишь бы от людей подальше.
И в один из тех безумных дней наша с Максом машина заглохла в плохом районе, и мы встретили Антона – малыша в грязном тряпье, который сидел на балконе в жуткий холод совсем один. И про побег я забыла.
Я ведь так хотела ребенка!
Но как же теперь быть…
- Макс, - понимаю, что дальше тянуть нельзя, ведь совсем скоро станет заметно, - я давно хотела тебе сказать, но не знала как…
Замолкаю, и прикладываю ладонь к пока еще плоскому животу, сама не веря, что получилось. Спустя десять лет получилось, наконец! Но как это воспримет Антон?
- Милая, - Макс хмурится, - нельзя так делать! Что за драматичные паузы? Признавайся, изменила мне?
- Дурак, - смеюсь над идиотской шуткой. – Нет, я всего лишь беременна. Тринадцатая неделя. Прости, я не говорила тебе – уверена была, что ничего не получится, или что врачи заставят аборт сделать, но… Макс, да не бледней ты так! Я утром была в клинике, и все в порядке, честно!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Хм, на самом деле, это ложь.
Физически я почти восстановилась, но меня честно предупредили, что роды могут усилить депрессию, которая в самые неподходящие моменты сваливает меня с ног. Взрыв гормонов для меня опасен, но ведь есть лекарства, и есть Макс…
