Находчивая Валерия достала из аптечки валокордин и принялась отсчитывать капли.
— Сорок! Сейчас быстро подействует! — весело сообщила она.
Приняв лекарство, Любаша удалилась к себе, а обрадованный народ с энтузиазмом взялся за работу. Я тоже открыла нужный документ, но тут приключилась новая беда: мне стали звонить друзья и знакомые.
Кампанию звонков открыла возмущенная моим поведением Ирка:
— Куда ты запропастилась? Трубку почему не берешь?!
— На даче была, поздно приехала.
— Слушай, тут такое!
— Какое?
— Короче, и смех и грех. Знаешь, кого я вместо тебя на пикник пригласила? Люду! Помнишь ту, ненормальную, с дискотеки.
— Да ты что? Где же ты отыскала ее?
— Она мне в прошлой раз чуть ли не насильно всунула свой номер телефона. Я выбросить хотела, да руки не дошли. Ну а когда ты отказалась ехать, дай, думаю, позвоню. Она обрадовалась страшно. Знаешь, она на фейс ничего, и мужику этому, второму бизнесмену, вначале понравилась вроде. Но потом такие фокусы показывала, мы втроем над ней умирали.
— Ну а еще что хорошего?
— Еще? Знаешь, я даже сглазить боюсь.
— Начала, уж говори…
— Этот второй бизнесмен, то есть первый…
— Так второй или первый?
— Ну, в общем, с Людой был Дмитрий, а меня выбрал Николай.
Я была возмущена Иркиным лексиконом.
— Меня выбрал… Ты что, на панели стояла?!
— Наташка, прекрати цепляться к словам! Ты же знаешь, что по большому счету выбирают всегда мужчины.
— Может, и так, — вздохнула я. — Но разве от твоего выбора ничего не зависело?
— А мне без разницы было, оба симпатичные, на хороших машинах, с деньгами…
— Женатые, — подсказала я.
— Ошибаешься! Николай вдовец.
— Значит, тебе повезло больше, чем этой Люде?
— Люде не повезло в тот момент, когда Бог забыл ей вложить в голову мозги!
— Ирка, не гордись! Я вижу, тебя терзает комплекс победителя.
— И вовсе не комплекс! — обиделась в шутку Иринка. — В общем, поздно вечером у тебя есть шансы узнать о подробностях. Настрой свой радиоприемник…
— При чем тут радиоприемник? Ты что, собралась в эфире вещать? — испугалась я.
— Наташка, я шучу, — беззаботно пропела моя подруга. — Я позвоню тебе домой часиков в двенадцать. Умоляю, не засни до этого времени!
— А пораньше не можешь?
— Пораньше никак! Мы через полчаса встречаемся с Николаем!
Спокойная, сосредоточенная речь Лизы звучала контрастом Иркиному воркованию. Парикмахер — самый, по Лизиному мнению, квалифицированный мастер в их салоне — поработал с моей фотографией. От пепельного цвета мне советуют отказаться, но взамен могут предложить несколько интересных нестандартных идей.
— На какой день тебя записывать? — уточнила Лиза.
— На четверг. Нет, на пятницу, — быстро ответила я, представив, как сообщу Глебу, мол, сегодня приду позже, после работы заскочу в парикмахерскую. Разве аллегория души имеет на это право?
Следующий звонок был от музыкального доктора. У него тоже нашлись для меня некоторые интересные новости.
— Инна Владимировна понемногу идет на поправку.
— Я могу ее видеть?
— Да… пожалуй.
Мне показалось, что с мамой все не так хорошо, как доктор пытался представить в начале разговора. Бывают такие случаи — лекарства ликвидируют галлюцинации, но стоит перестать принимать их…
— Скажите, она спрашивала обо мне?
— Да, спрашивала.
— Она по-прежнему считает, что я в Ганновере?
— Нет. Я же сказал, что бред прекратился. Хотя пациентка еще слаба и апатична, с этим этапом лечения, я надеюсь, покончено.
Мы условились, что я подъеду в клинику к семи. Удобнее было бы сделать это в половине восьмого, чтобы опять не идти на поклон к Любаше, но доктор объяснил, что его рабочий день заканчивается в шесть тридцать. Конечно, он может задержаться на полчаса, но не до бесконечности же. Пришлось остановиться на семи.
Последним позвонил Глеб. Увидев на определителе его номер, я торопливо вышла из офиса. Не приведи господь привлечь внимание милейшего коллектива к обстоятельствам своей личной жизни! Им ведь дай только повод, только попади на язык…
…Вчера вечером мы с Глебом расстались почти сразу. Выпили за помолвку по бокалу кьянти, а потом я попросила:
— Иди…
Оставшись одна, вышла на лоджию, которую наши знакомые, ничуть не преувеличивая, называли оранжереей, и долго поливала цветы. Город затихал, погружаясь в сон. Постепенно стало так тихо, что я различала журчание воды и звуки пересохшей земли, жадно впитывающей влагу. Лоджия заполнялась головокружительным ароматом озона…
От озона кружилась голова. От счастья может разорваться сердце. В моем любимом фильме главная героиня признается подруге:
— Мне было так хорошо, так хорошо, что хотелось умереть…
Даже в самые лучшие минуты понимаешь: это пройдет. А что впереди — неизвестно. Расстаться с жизнью в самый счастливый момент — все равно что закончить песню на самой трудной и красивой ноте… Просто расстаться с этой унылой, пасмурной жизнью, превратиться в душу, способную подняться в небо и улететь. Улететь на поиски своего тела. Найти и слиться с ним навсегда…
И что это вдруг случилось со мной? Вообще фантазии и порывы никогда не были свойством моей натуры. Я считала себя скорее рационалисткой, чем фантазеркой. Именно природный рационализм не позволял мне легко сходиться с людьми, тем более с мужчинами. Меня не трогали обычные знаки внимания — подарки, комплименты, красивые слова. Я прежде всего пыталась понять, что за человек передо мной.
Но сейчас мне не хотелось ни в чем разбираться. Нельзя, наверное, всю жизнь прожить от ума. Ведь кроме этого на свете существуют чувства, ассоциации, интуиция. Например, звук льющейся в тишине воды всегда будет возвращать меня к странному состоянию бестелесности, к этому непонятному, счастливому состоянию.
…Оказалось, я ошибаюсь. Достаточно было услышать в трубке голос Глеба, чтобы снова все пережить.
— Я заеду за тобой в девять.
— Хорошо.
Я даже не спросила, куда мы отправимся и чем будем заниматься. Только чувствовала, что вчерашнее настроение с каждой минутой все, сильнее нарастает во мне. Если так пойдет дальше, я вообще лишусь естественного человеческого свойства притягиваться к земле. Оторвусь…
Нет, до конца оторваться не получится — сегодня в клинике нервных болезней меня ждет встреча с музыкальным доктором. Я с ужасом призналась себе, что не хочу ехать к маме. Боюсь ее напряженных глаз, неловких движений, холодного взгляда. Ее неприязни. Мамина трагедия, бывшая все годы неотъемлемой частью моей жизни, показалась мне в ту минуту чем-то неприятным и скучным. Ведь Лешка же не причисляет ее болезни к числу своих личных проблем! А что будет, если я один раз, всего один разочек не съезжу в клинику?
