Касго же склонился над столом, разглядывая верительную грамоту, заполненную ее ровным почерком. Сердце Сериллы забилось чаще… очень хотелось пододвинуть ему перо и чернильницу, но она воздержалась. Не стоило прежде времени себя выдавать.
— Тут сказано, что я наделяю тебя правом принимать от моего имени все необходимые решения, касающиеся проблем с Удачнинской хартией! — В голосе сатрапа прозвучало возмущение. — Такого рода властью я не облекал еще никого!
Сердце у нее упало. Значит, все не получится так гладко, как она было понадеялась. Сдаваться, однако, Серилла не собиралась.
— Верно, такого рода властью ты не облекал еще никого. Прежде не облекал. Но ты сам буквально только что рассуждал о том, чтобы назначить в Удачный губернатора-калсидийца. И тут, согласись, речь идет о власти гораздо большей, чем могла быть предоставлена мне. Ведь в этой грамоте идет речь о сугубо временных полномочиях. — Серилла перевела дух и постаралась придать своему голосу убедительные интонации. — Последнее время ты в самом деле не так крепок здоровьем, как был когда-то. А это весьма утомительное дело — переговоры вести. Так зачем подвергать опасности всю сатрапию, рискуя твоим здоровьем, государь? А для меня Удачный — сфера моих излюбленных интересов, и я сочла бы за счастье тебе послужить именно там, где я действительно лучше всех разбираюсь. Вот я и сочла своим долгом предложить тебе это.
— Своим долгом? Вот новости. Разве для тебя это не блистательная возможность?
Касго всегда оказывался гораздо хитрей, чем можно было предположить по его виду. Серилла старательно изобразила искреннее недоумение:
— Для меня, государь, исполнение долга перед троном и было всегда самой блистательной возможностью в жизни… Так вот. Видишь, внизу листа я оставила достаточно свободного места: мы можем вписать туда любые ограничения моих полномочий, какие ты сочтешь необходимыми. Например, срок, после которого они истекают. — Она пожала плечами. — Мне просто показалось, что таким образом мы разделаемся с нашими затруднениями быстрее и легче…
— Так ты хочешь отправиться в Удачный? Да еще и одна? А ты помнишь, что Сердечные Подруги не покидают пределов дворца? Никогда и ни под каким видом?
Итак, свобода ускользала у нее из рук… Она не позволила отразиться на своем лице ни единому намеку на чувство.
— Как я уже сказала, я всего лишь искала наиболее быстрый и легкий способ решить эту проблему, притом не надсаживая твое здоровье. Я полностью осведомлена в истории возникших вопросов. Я полагала, что ты сообщишь мне свои пожелания, а я в свою очередь передам их торговцам Удачного. Таким образом, почтив их визитом одной из своих Сердечных Подруг, ты проявил бы к ним определенное уважение и убедил их в искренности своих намерений. Я же… ты говорил о возможностях — вот я и получила бы возможность собственными глазами посмотреть город, составлявший предмет моих исследований в течение нескольких лет.
«Легендарный Удачный… Пограничный город волшебства… и возможностей. Единственное поселение, которому удалось закрепиться и выжить на Проклятых Берегах. И не просто выжить — но расцвести и разбогатеть! Как бы я хотела увидеть его…»
В разговоре с сатрапом она намеренно ни словом не упоминала о торговцах из Дождевых Чащоб с их баснословными городами в верховьях реки. Не упоминала, ибо они были всего лишь смутной легендой. А любой намек на сокровища, покамест не ведомые ему, лишь вызвал бы у него новый приступ алчности.
— Умирая, твой отец пообещал мне, — сказала она, — что когда-нибудь я смогу побывать в этом городе. Так что возможность есть и у тебя — возможность исполнить его обещание…
Еще не договорив, она поняла, что совершила ошибку.
— Он что, сказал, что отпустит тебя в Удачный? Какой абсурд! С чего бы ему давать подобное обещание? — И его глаза сузились от внезапного подозрения: — Может, ты это вытребовала у него в обмен на свою благосклонность? Ну и как, удалось ему переспать с тобой хоть разок?
С год назад, когда он впервые осмелился задать ей этот вопрос, она была глубоко потрясена и попросту промолчала. С тех пор он так часто ее об этом спрашивал, что ответное молчание успело войти в привычку. И это была, пожалуй, вся власть, которая у нее по-настоящему была над ним. Он не знал. Не знал, досталось ли его отцу то, в чем она отказывала ему самому. И это не давало ему покоя.
Серилла вспомнила, как в самый первый раз увидела Касго. Ему тогда было пятнадцать лет, а ей — девятнадцать. Она была очень молода для должности Сердечной Подруги. При дворе даже удивлялись, что на склоне лет сатрап завел еще одну Подругу. Когда ее представили Касго как новую советницу его отца, юноша долго смотрел то на своего родителя, то на нее, и его взгляд был более чем откровенен. Она тогда, помнится, покраснела, а старый сатрап наградил сына пощечиной. И юный Касго, по-видимому, сразу расценил отцовскую оплеуху как прямое подтверждение самых низменных своих подозрений.
Когда отец умер, Касго сместил всех его Сердечных Подруг. Грубо нарушив традиции, он отослал их всех прочь, не предоставив им на старости лет убежища и не дав никакого содержания. Он оставил при себе одну только Сериллу, хотя она-то как раз была бы рада покинуть дворец, сменивший хозяина. Но не могла. Доколе она носила кольцо сатрапа, она обязана была при нем состоять. И вот сатрапом стал Касго, но от этого ничего не менялось: произнесенный ею обет требовал, чтобы она оставалась подле него, покуда такова будет его воля. Он же имел право потребовать от нее совета — и более ничего. Однако он с самого начала дал ясно понять, что хотел бы большей полноты отношений. Другие женщины, избранные им в Сердечные Подруги, гораздо более искушены были в плотских забавах, нежели в дипломатии и науках. И, уж конечно, ни одна из них ни в чем ему не отказывала.
На самом деле, согласно традиции, Сердечные Подруги отнюдь не являлись наложницами сатрапа. Просто подразумевалось, что эти женщины не связывают себя иными обетами верности, нежели обет служения трону. И, по идее, они должны были быть такими, какой была Серилла: способными прямо и резко говорить сатрапу нелицеприятную правду и ни в коем случае не компрометировать его в нравственном отношении. Они должны были быть совестью государя, а совесть, как известно, не утешает и не льстит — она требует. Иногда Серилла спрашивала себя: неужели на весь дворец она осталась единственной Подругой, еще помнившей эти старинные истины?…
И вдобавок она крепко подозревала: стоит хоть раз допустить его до своего ложа — и о ее единственном источнике власти над ним придется забыть. Он будет желать ее только до тех пор, пока она будет в его глазах, скажем так, единственным отцовским владением, на которое он никак не мог наложить руку. Он будет желать ее, и притворяться, будто слушает, что она ему говорит, и даже иногда в самом деле следовать ее советам просто для того, чтобы ее к себе расположить…
И вот теперь Серилла гадала, как бы употребить свою ничтожную власть ради завоевания свободы.
…Выслушав в очередной раз его наглый вопрос об их отношениях с его отцом, она по обыкновению хладнокровно смолчала, глядя ему в глаза. Она выжидала.
— Ну что ж! Очень хорошо! — воскликнул он вдруг. — Уж коли тебе непременно приспичило попасть в этот несчастный Удачный — я сам тебя туда отвезу!
Вот так. Серилла не знала, восторгаться ей или приходить в ужас.
— Так ты позволишь мне ехать? — спросила она, задыхаясь от нахлынувших чувств.
На его лбу возникла крохотная морщинка. Потом он улыбнулся. У него были крохотные редкие усики, но они порою топорщились, точно у кота.
— Нет, — сказал он. — Ты неправильно меня поняла. Я же сказал, я сам тебя туда отвезу. Поеду я, а ты, если хочешь, можешь меня сопровождать.
— Но… ты же сатрап! — выговорила она запинаясь. — Вот уже два поколения правящий сатрап не покидал пределов столицы…
— Но я хочу сделать именно то, о чем ты говорила. Мое личное прибытие более, чем что-либо другое, убедит их в моей искренности во время переговоров. А кроме того… Удачный расположен как раз на пути в Калсиду, куда меня приглашали уже множество раз. И я наконец решил ехать. Так что ты сопроводишь меня туда… как только мы угомоним в Удачном недовольную чернь. — Тут его улыбка сделалась шире. — Я полагаю, в Калсиде ты сможешь очень многому научиться. И это должно нам обоим только на пользу пойти…
ГЛАВА 7
ДЕВИЦА ИЗ СТАРИННОЙ СЕМЬИ
— Сиди смирно!
— Так больно ведь, — пожаловалась Малта. И потянулась к волосам, которые ее мать разделяла на блестящие локоны и укладывала в прическу.
— А женская доля в основном из этого и состоит, — по-деловому сообщила дочери Кефрия. — Ты, кажется, стремилась скорее стать женщиной? Стало быть, привыкай.
