– Ты помнишь, – говорит Ида. – Конечно, ты все помнишь.
– Как мы с тобой спали в зеленой лодке Каспарявичюсов, а утром пришла белка и сказала: «Маленькие люди такие дураки»? Ну да.
– А мы переглянулись, поняли, что не послышалось, и так перепугались! Хотя по идее должны были обрадоваться, потому что того и хотели. Хотели, но не верили, да?
– И каааак побежали домой! «Тетя Витя, мы заколдовались!»
– И как она тогда смеялась, да. А на подоконнике сидела большая противная ворона и дразнилась: «Дуррррраки! Тррррррусишки!» Кстати, я своего кота до сих пор иногда понимаю. Не угадываю, не фантазирую, не додумываю за него, а просто слышу слово в слово, как будто человек говорит. Потом только спохватываюсь…
– Да знаю я, знаю. Ты же постоянно рассказываешь: Оски то, Оски сё, Оски велел вернуться до полуночи, Оски сказал, если буду спать в полосатой пижаме, рядом не ляжет, от моих полосок у него свои перепутываются, и сны портятся.
– А я думала, ты мне не веришь.
– Маленькие люди такие дураки!
– А как Витя нам зимой снилась, помнишь?
– Ага. Спрашивала: «Соскучились? Ну, пошли в прошлое лето малину собирать».
– И эти сны всегда помнили мы оба. Хотя ты иногда делал вид, будто ничего такого не было. Но я знала, что ты врешь.
– Просто я папе однажды сон рассказал, а он вдруг заявил, что это девчачьи глупости, мальчишки снами не интересуются.
– Какой, прости Господи, болван!
– Кто именно?
– Оба, конечно. Но младшему простительно. Тем более что ломать комедию тебе очень быстро надоело… А Витину сонную присказку помнишь?
– Озеро впадает в море, море впадает в ночь… Или не так?
– Озеро впадает в море, море впадает в небо, небо впадает в ночь, ночь впадает в ветер, а ветер дует, где хочет, кто оседлал его, будет владеть всем миром – до самого утра.
– Точно. Слушай, спасибо, что напомнила. Я в последнее время засыпать стал плохо, по часу ворочаюсь, а то и больше, даже если устал. Особенно, если устал! Может, Витина присказка поможет?
– Не сомневайся. Я вот тебе ее сказала и уже зеваю. Хотя еще и семи нет, а я с утра отлично выспалась. Хорошо, что кофе с собой взяла.
– Правда что ли?
– Ну да. Три большие порции, сколько в термос влезло. Чтобы за работой пить. Но начну прямо сейчас. А ты будешь? Могу тебе в крышку налить.
– Давай… Погоди, за какой такой работой?!
– Так ты не догадался? – изумляется Ида. – Ладно, еще подсказка. У меня в сумке малярные кисти и большущая банка золотого акрила. Я его заранее проверила, отлично блестит!
* * *
Шли по тропинке вдоль озера, светили под ноги фонариком, просто так, ради удовольствия прогуляться в компании лихо скачущего по мокрой траве золотого пятна. Практической надобности в том не было, луна и лампы в окнах построенных на берегу домов вполне справлялись с темнотой, синей и прозрачной, как вода, в которой мыли акварельные кисти.
– Честно говоря, я сам толком не знаю, зачем меня сюда понесло, – сказал Дитрих. – То есть нет, конечно, я знаю. Но если начну объяснять, это будет звучать, скажем так, не слишком убедительно… Ай, ладно, следует называть вещи своими именами. Как бред сумасшедшего прозвучат мои объяснения. Даже для меня самого.
– Это означает, что вас привела сюда по-настоящему важная причина. Все важные вещи почему-то очень не любят, когда о них говорят вслух – даже с собой. И сопротивляются, как могут. А что они вытворяют, когда начинаешь писать, знали бы вы! Дао, выраженное словами, уж будьте покойны, позаботится о том, чтобы написавший сгорел со стыда, а восстав из пепла, стер все немедленно и постарался забыть навек – ради своего же блага.
– Ох, да. Могу себе представить. Правда могу. В юности сочинял стихи – ну, как все, наверное. Но ни одного так и не записал. Вообще ни единого! Не мог себя заставить. Крутил строчки в голове, потом постепенно забывал. С облегчением, надо сказать. При том, что собственные стихи мне тогда очень нравились. Парадокс.
– Если хотите, могу рассказать, почему я сам приехал в Тракай, – предложил временно исполняющий обязанности ангела-хранителя, проводник по золотому октябрьскому лабиринту, властелин веселого желтого фонаря. – Моя причина настолько дурацкая, что ваша на ее фоне сразу станет достаточно серьезной и веской. И вы, возможно, все-таки решитесь произнести ее вслух. Тогда я не лопну от любопытства – превосходный выйдет результат!
– Наверное, пишете книгу?
– Писателей всегда в этом подозревают. Выглядит так, будто я пишу исторический роман? Бытовую драму из караимской жизни, или, скажем, историю трех крещений князя Витовта[9] – в таком роде, да?
Дитрих смущенно кивнул. Ну а что еще было думать.
– Меж тем я совершенно невинен. В смысле, ничего тут не пишу. А исторические романы вообще не моя стезя. Факты меня быстро утомляют, а без них в данном жанре ничего путного не выйдет, и это тоже факт. Ничуть не менее утомительный. Что же касается причины моего пребывания в Тракае, я просто проиграл спор.
– Что?!
Какого угодно признания ожидал, только не этого.
– Спор проиграл, – с удовольствием, медленно, почти по слогам повторил тот. – Лучшему другу. Мы с ним вечно спорим о всякой ерунде, а потом лезем в энциклопедию, выяснять, кто был прав. И в покер еще играем, и в нарды – когда как. Всегда на желание. Кто проиграл, обязан сделать все, что от него потребуют. Долг чести, отступать некуда. Впрочем, дружище мой милосерден, знает, что больше всего на свете я люблю поехать незнамо куда и застрять там на неопределенный срок. Куда он только меня не ссылал. По его милости я жил в хижине на дереве на окраине Гокарны, блуждал по лесам Финляндии – спасибо, что в сентябре, а не парой месяцев позже! – и в одиночку штурмовал Белгород-Днестровскую крепость. Нет-нет, завидовать тут нечему, Белгород-Днестровск – это крошечный городок на юге Украины, и вам туда не надо. Вообще никому туда не надо, верьте мне. А однажды я целый месяц жил в Чивитанове. Не знаете, где это? Правильно, и никто не знает, кроме меня. Адриатическое побережье Италии, самый захолустный в мире курорт. Делать там совершенно нечего, даже первые полчаса. Невероятная, звенящая, всюду разлитая тоска, немилосердное белое солнце, безлюдные улицы, пустые пляжи и полное безветрие – все как я люблю. Это была практически счастливейшая неделя в моей жизни – ну одна из. А теперь злодей сослал меня в Тракай, и я, честно говоря, пока не придумал, как отблагодарить его за такую милость. Но уже планирую проиграть очередной спор, как только вернусь домой. Он умеет выбирать для меня маршруты куда лучше, чем я сам.
– Надо же, – вздохнул Дитрих.
Больше ничего не мог ни сказать, ни даже подумать. Только остановиться, затаить дыхание, слушать, молчать. Тень чужой, непонятно устроенной, но такой заманчивой жизни задела его крылом, и он понял, что всегда хотел для себя чего-то в таком роде. Друга, с которым можно, как в детстве, спорить на желание, твердо зная, что он потребует сделать то, чего ты сам хочешь больше всего на свете. Путешествий неведомо куда, впечатлений, больше похожих на сны. И конечно, возможности в любой момент сорваться и уехать на край земли – просто потому что в голову взбрело. Ну или вот спор проиграл, например.
Наконец спросил:
– Разве так бывает?
– Конечно же, нет, – усмехнулся его спутник. – Так не бывает. Но иногда смотришь на себя со стороны и понимаешь: так есть. Очень счастливые моменты! В связи с этим предлагаю немедленно сесть и покурить. Сколько мимо этого катамарана гуляю, всегда думаю: какое отличное место для перекура. Для паузы на двоих. Просто идеальное. Сломанный водный велосипед, яркий, как сам октябрь, древний, как этот мир, такой нелепый на суше, такой беспомощный на цепи, спиной к озеру, которое, будем честны, его стихия, единственное предназначение и судьба, лицом к сухопутному миру, где он совершенно не к месту – громоздкий хлам, жалкое приспособление для бессмысленных летних забав. Чем не аллегория человека, заплутавшего во тьме на мосту без перил, выстроенном между «так есть» и «так должно быть». И два умеренно удобных места, чтобы сидеть рядом бок о бок, спиной к озерному ветру, лицом к чужим кухонным окнам, загорающимся сейчас одно за другим, курить, ни о чем не думать, молчать, позволяя самым важным в мире словам по собственной воле выскользнуть из твоих уст, и никогда потом не сожалеть о сказанном, потому что эти десять минут на старом водном велосипеде, вытащенном на сушу, такая чудовищная нелепость, что ничего как бы и не было. Все не в счет.
– Такая удивительная свобода – все, о чем вы говорите, – сказал Дитрих, кое-как устроившись на жестком, холодном, влажном от сырости сиденье из потрескавшегося желтого пластика. – Я по сравнению с вами живу как узник. Как этот прикованный к берегу катамаран. И даже все мои путешествия – просто прогулки в тюремном дворе с гирей на ноге, как в старые времена практиковали. Вот даже сюда, в Тракай, знаете, сколько лет собирался приехать? А выбрался только сейчас, да и то потому что случилась командировка в Вильнюс. И выдался свободный день. И сами видите, не самостоятельно добрался, а приехал в экскурсионном автобусе. Тоже в некотором смысле связанный по рукам и ногам.
