спускаться вниз, когда увидела небольшой деревянный сундук, тоже привезенный ею из Парижа. Она вздохнула, зная, что обнаружит внутри. Поставив ногу на первую ступеньку и прежде чем перебраться на следующую, приподняла крышку сундука настолько, чтобы просунуть руку внутрь, схватила хранившийся там выпуклый сверток и спрятала его под кофтой. Быстро спустилась по лестнице на первый этаж — и только тогда вспомнила о коробках с елочной мишурой, стоявших в дальнем конце чердака. Энграси позвала племянницу: вдруг, пока она была наверху, та бесшумно, как мышка, зашла в дом…
Окно, за которым уже стемнело, превратилось в зеркало. В нем Энграси увидела собственное отражение: взъерошенные волосы, хмурый беспокойный взгляд, выпуклый сверток под кофтой. Надо позаботиться о нем в первую очередь. Она потянула цепочку, которую носила на шее, и вытащила маленький золотой ключик. Затем наклонилась к единственному ящику комода, на котором висел замок, открыла его, положила сверток внутрь, снова закрыла и спрятала ключ обратно под одежду. Сделав это, взяла телефон с тумбочки у дивана и машинально набрала номер. Прислушиваясь к сигналам вызова, она прижала руку к стеклу, чтобы сквозь отражение видеть улицу. С другой стороны линии ответил теплый, родной голос брата:
— Кондитерская Саласар. Слушаю вас.
Если б Энграси не была так сильно обеспокоена, она бы улыбнулась. Брат всю жизнь угрюмо буркал в трубку, но в последнее время под влиянием своей обожаемой супруги он изменился.
— Хуан, Амайя у тебя?
— Нет, а что?
— Она до сих пор не пришла, и я волнуюсь.
— Наверное, гуляет с какой-нибудь одноклассницей; темнеет сейчас рано, но еще только половина шестого…
— Хуан, я же говорила, что Амайя обычно сразу возвращается домой, если только не идет к тебе. Вот я и подумала, что, может быть, она с тобой, играет с сестрами… Ты уверен, что они не на заднем дворе?
— Нет. Росария забрала девочек в дом, пообещав, что они займутся рождественскими украшениями. Они очень обрадовались.
Энграси повесила трубку, ничего не ответив. Затем надела теплое пальто, сунула ключ от дома во внутренний карман и вышла на улицу.
Хуан был прав — на улице смеркалось, хотя было еще не поздно. В тот год долго стояла мягкая теплая осень, и первые зимние холода застали жителей долины врасплох, разогнав их по домам. Вдали, на мосту, ведущем на улицу Сантьяго, проезжали машины с включенными фарами, но ни одного человека видно не было. Свет уличных фонарей лился с фасадов домов на мокрую землю, вычерчивая на ней оранжевые гобелены, доходившие до парапета, идущего вдоль реки. Реку Энграси не видела, но где-то там, внизу, угадывала присутствие холодного и подвижного живого существа, которое подтачивало землю у нее под ногами, напоминая о хрупкости существования. Она приложила руку к груди, нащупывая маленький ключик, стиснула зубы и зашагала быстрее, обуреваемая желанием найти девочку и страхом, что та окажется именно там, где думает Энграси.
Ее брат жил в одном из лучших домов в Элисондо. Он купил его у старого контрабандиста, завзятого холостяка, который не поскупился на внешнее оформление, хотя внутри дом выглядел таким же строгим и аскетичным, как все традиционные дома в Базтане. Входная арка вела в сад, где вдоль дорожки бывший владелец посадил две великолепные плакучие ивы. Когда они выросли и склонились к земле, хозяин решил усмирить настойчивый рост деревьев и приказал обрезать ветки, которые почти полностью закрывали нарядный фасад. Их подстригали трижды, и после третьего раза он сдался. Хуан был уверен, что именно это стало причиной, побудившей бывшего хозяина продать ему дом. Этот сорт деревьев никогда не облетал полностью, но с наступлением зимних холодов их купы редели и листва уже не была такой обильной, как прежде.
Войдя в калитку, Энграси различила золотистый свет, падавший из окон гостиной, подсвечивая сад. Сначала она не увидела девочку и вновь ощутила смесь облегчения и тревоги. Но когда глаза привыкли к полутьме, она все-таки разглядела чей-то силуэт, стоящий в тени дерева. Она не сразу поняла, что это: мозг утверждал, что перед ней морская звезда, а этого быть не могло. Подойдя ближе, Энграси увидела, что девочка крепко обнимает дерево, словно оно живое, а бледная звездочка, которую она, как ей казалось, различала издалека, была маленькой замерзшей рукой, выглядывающей из рукава красного свитера. Толстый ствол ивы полностью закрывал Амайю. Только когда она наклонилась вперед, ее личико стало видно среди темных плакучих ветвей. Девочка тоже плакала.
Энграси пригнулась, чтобы пройти под ветвями, подошла с другой стороны ствола и положила свою руку поверх руки Амайи, с удивлением обнаружив, что она горячая, как будто дерево действительно было живым и делилось с ней своим пылом. Со своего места Энграси пыталась разглядеть то, на что смотрела Амайя. Росария не задернула занавеску, и окно было полностью открыто. Внутри дом был ярко освещен. С того места, где они стояли, комната была видна как на ладони. Перед широким окном улыбающаяся мать и сестры Амайи украшали елку, не догадываясь о зрителях, которые подсматривали за ними из сада. Энграси молча покосилась на скорбное лицо девочки, терпеливо размышляя, что ей сказать, как убедить, что все это неправильно и им лучше уйти. Но слова не понадобились — через несколько секунд Амайя убрала руку со ствола и, вытянув рукав свитера, вытерла слезы. Потом вышла из укрытия, снова протянула тете руку и спросила:
— Пойдем домой?
В голосе ее звучала мольба.
Энграси ничего не ответила. Она чувствовала, как сердце колотится у нее в горле, переполненное невысказанными словами. Кивнула, поцеловала Амайю и взяла ее за руку, чтобы вместе пойти обратно. Но прежде чем выйти из-под защитной тени ивы, еще раз оглянулась, словно ее окликнули. Из окна за ними наблюдала Росария. Половина ее лица была закрыла падающей из сада тенью, но сквозь подсвеченные огнями ветки Энграси на мгновение различила улыбку на лице женщины. Она крепче сжала руку Амайи и потянула ее прочь. Нежность, душившая ее мгновением раньше, сменилась чистой яростью и… страхом.
Глава 14
Нана. Пестрый дом
Новый Орлеан, штат Луизиана
Вечер субботы, 27 августа 2005 года
Выйдя из лавки, Дюпри поднялся по Урсулине и устремился к Треме, но затем углубился в хитросплетение улиц, чтобы оказаться у кладбища. Он понимал, что у него слишком мало времени, чтобы откладывать визит на другой раз. Несмотря на прошедшие годы, Дюпри ориентировался здесь не хуже, чем в детстве, и безошибочно угадывал направление, словно по стрелке компаса, которая всегда указывала на могилу родителей. Двое работников кладбища поднялись по
