Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фруктовой профессор!
Но фрунт герою надоел - Теперь коллежский он асессор По части иностранных дел!
Последние строки станут понятными, если учесть, что после завершения войны Александр решил поблистать на международной арене, стал вместе с австрийским канцлером Меттернихом организатором "Священного союза" реакционного договора России, Австрии, Германии о совместных действиях против "революционной заразы". Александру льстила его новая роль "жандарма Европы", он беспрестанно разъезжал из одной европейской столицы в другую, произносил, становясь в позу, речи, обещал дать России конституцию, отменить крепостное право. Посулам этим давно уже никто не верил. Над царем открыто посмеивались, и язвительнее всех - Пушкин.
В среде будущих декабристов он прочитал однажды ноэль - род сатирической рождественской песенки. Начинается она с описания приезда Александра в Россию: "Ура! в Россию скачет кочующий деспот..." Царь торжественно вещает о своих подвигах:
"Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я пил, и ел, и обещал
И делом не замучен".
Далее император клянется дать отставку продажным чиновникам и учредить закон вместо произвола:
"И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли".
Царевым речам наивно внимал, открыв рот, младенец:
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
"Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?"
А мать ему: "Бай-бай! закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!"
Вместо конституции и свободы Александр пожаловал России в управители Аракчеева - фанатичного, злобного и узколобого служаку. С изуверской жестокостью и непреклонностью Аракчеев проводил в жизнь чудовищную идею царя: превратить деревни в казармы, а крестьян от мала до велика одеть в мундиры - сделать военными поселенцами. Деревни уничтожались, а крестьян вместе с семьями сгоняли в некоторое подобие концлагерей без колючей проволоки, где они по команде должны были обедать, ложиться спать, строем ходить на полевые работы, совмещая тяжкий подневольный труд с солдатчиной и муштрой. Император недоумевал, почему крестьяне в военных поселениях не чувствуют себя наверху блаженства и, вместо того чтобы челом бить царю за такое благодеяние, повсеместно берутся за колья и топоры.
Бунтом была чревата не только деревня, все слои населения имели основания быть недовольными правлением Александра I.
Декабрист А. Бестужев так описывал ситуацию: "Солдаты роптали на истому ученьями, чисткою, караулами; офицеры - на скудость жалованья и непомерную строгость; матросы - на черную работу, удвоенную по злоупотреблению, морские офицеры - на бездействие. Люди с дарованиями жаловались, что им заграждают дорогу по службе, требуя лишь безмолвной покорности; ученые на то, что им не дают учить, молодежь - на препятствия в учении. Словом, во всех углах виделись недовольные лица, на улицах пожимали плечами, везде шептались - все говорили:
к чему это приведет? Все элементы были в брожении. Одно лишь правительство беззаботно дремало над вулканом: одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованною землею...
В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал.
Везде честные люди страдали, а ябедники и плуты радовались..."35 Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не желает перемены правительства в России!
Кипела политическими страстями Франция, в Испании восставший народ заставил короля объявить конституцию, бурлили Португалия и Италия "тряслися грозно Пиренеи, вулкан Неаполя пылал..." - Греция боролась за освобождение от турецкого ига. Казалось, в одной только России часы истории остановились, и стрелки их по-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XVIII века с его дикими феодальными обычаями, самодурством сановников, со свистом шпицрутенов, которыми солдат засекали до смерти за малейшую провинность.
Как и в XVIII веке,
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея...
Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действовать! Нужно было встряхнуть Россию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, где произносились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертный приговор Александру. "...Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора", говорил в "Союзе спасения" Иван Якушкин и вызывался лично убить царя14.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал...
Пушкин (если судить по десятой, дошедшей до нас в отрывках главе "Онегина") был осведомлен о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть ли не каждого из главных заговорщиков.
Как уже говорилось, Пушкин не был членом декабристских кружков, но он знал лично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Михаила Орлова, Лунина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкого, - с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересами декабристов, дышал предгрозовой атмосферой, ею разгорался. "Я, - признавался он Жуковскому, - наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков".
В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России. Пути политического переустройства России Пушкин пытался найти в истории страны.
Политика и история для него неразрывны. Его политические умонастроения невозможно понять, не принимая во внимание взглядов исторических. И, с другой стороны, именно насущный политический интерес, больные проблемы России "теперешней" побудили Пушкина глубоко заняться историей своей страны. Происходящие на глазах поэта события осмысливались им как нечто, придающее новый смысл цепи событий уже прошедших, а само строение этой цепи позволяло угадывать их дальнейший ход.
Современность с ошеломляющей быстротой становилась историей. Такие грандиозные потрясения, как война 1812 года, как восстание декабристов в 1825 году, по масштабам своим, по значению для судеб народа были событиями эпохальными.
История же - даже далекая - переживалась остро, как современность, как нечто происходящее сейчас, могущее сейчас снова повториться.
Знаменательно, что резкое обострение интереса Пушкина к трагедийным событиям истории страны происходит в самый канун декабрьского восстания: "Бориса Годунова" он заканчивает 7 ноября 1825 года. Поэт словно провидит, предчувствует и предрекает конец Александрова царствования, описывая конец царствования Бориса Годунова. Он настолько уверен в этом, что решается на прямое пророчество, определяя срок своего возвращения из ссылки при новом правлении. 19 октября 1825 года, когда рукопись "Бориса Годунова" лежала перед ним почти в готовом виде, он пишет лицейским друзьям:
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
Предсказание исполнилось поразительно точно: осенью 1826 года Пушкин вернулся из ссылки.
Но обратимся к трагедии "Борис Годунов". Она начинается с диалога между боярами Шуйским и Воротынским - взойдет ли на царство Борис Годунов? Борис у Пушкина, как и Александр, перед восшествием на престол лицедействует, ломает комедию, позволяет себя упрашивать принять царский венец, делает вид, что власть ему претит. А Шуйский, хорошо зная двуличие Годунова, ворчит:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там - а там он будет нами править
По-прежнему.
Шуйский уверен, что Годунов жаждет трона, что именно поэтому совершил он убийство царевича Димитрия, пролил кровь законного наследника престола.
А Борис, всходя на трон, говорит, что принимает власть велику "со страхом и смирением". Пимен же произносит мрачные слова:
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
В исключенном Пушкиным из печатного издания отрывке Борис назван "лукавым" ("Беда тебе, - Борис лукавый"), так же Пушкин именовал и Александра ("властитель слабый и лукавый").
Разумеется, когда поэт создавал "Бориса", перед взором его стоял не только цареубийца Александр I. Его замысел бесконечно шире нравоучительной аналогии двух царствований. Пушкина занимает прежде всего вопрос о природе народного мятежа, о мнении народном, которое сильнее неправой власти державной и которое рано или поздно карает эту власть.
